Джуэл смахнула слезинки с глаз. Сегодня она постарается хотя бы ненадолго выглядеть такой женщиной. Она сделает это для Чарльза, чтобы искупить свое поведение прошлым вечером, когда расстроила его, накинувшись на Онести за то, что та слишком расщедрилась. Джуэл сразу поняла свою ошибку, но была слишком горда, чтобы признаться в этом даже самой себе. Разумеется, ее очень огорчило упрямство Онести. Ей показалось, что не будет конца неизбежным ссорам с Чарльзом и дальнейшему отчуждению девушки.

Конечно, она чувствовала себя виноватой в том, что Чарльз покинул салун так рано, не зайдя к ней в комнату, и сожалела о своем поступке, понимая, что затеяла ссору не вовремя. Батистовое платье и необычный визит в банк с приглашением вместе пообедать являлись своеобразным извинением.

Джуэл выпрямила спину и ускорила шаг. Она улыбалась знакомым прохожим и кокетливо подмигивала завсегдатаям салуна. Однако, когда она подошла к банку, ее улыбка сникла под осуждающими взглядами матрон. В такие моменты Джуэл особенно остро чувствовала, какая пропасть существовала между пользующейся дурной репутацией женщиной из салуна и респектабельным управляющим банком, который скоро будет свободным и сможет выбрать себе любую женщину, какую пожелает.

Отбросив эти мысли, Джуэл вошла в банк с высоко поднятой головой. Не обращая внимания на удивленные взгляды кассиров и посетителей, она направилась прямо в кабинет Чарльза. К ее разочарованию, он был пуст.

С застывшей улыбкой Джуэл направилась к выходу, когда один из кассиров сказал:

— Мистер Вебстер вышел, мэм.

Понимая, что уважение, с которым к ней обратился банковский работник, скорее вызвано значительными вкладами на ее имя, чем положением в обществе, Джуэл спросила по возможности спокойным голосом:

— А скоро он вернется?

— Да, мэм.

— Тогда я подожду.

Джуэл снова вошла в кабинет и закрыла дверь под любопытные взгляды и гудение служащих. Она подошла к окну позади письменного стола Чарльза и долго смотрела на улицу, почти ничего не видя и проклиная собственную импульсивность. Чарльз всегда отделял свою профессиональную жизнь от личной, которую делил с ней все эти годы. Ей следовало бы считаться с этим и не приходить сюда, чтобы не давать повода для сплетен.

Волнение Джуэл возросло. Она побудет здесь еще несколько минут и уйдет. Нет, она уйдет сейчас же.

Маленькая дамская сумочка, висящая на руке, качнулась, когда Джуэл резко повернулась к двери, и задела уголком перо, все еще торчащее из открытой чернильницы на столе Чарльза. Она громко вскрикнула, увидев, что чернильница наклонилась и ее содержимое выплеснулось на полированную поверхность стола.

Проклиная свою неловкость, Джуэл попыталась стереть пятно носовым платком. Быстро сообразив, что маленький кусочек материи не годится для этого, она сначала растерялась, затем выдвинула ящик стола в надежде найти там что-нибудь, чем можно было бы удалить чернила. И тут Джуэл увидела письмо, написанное характерным почерком Чарльза. Письмо начиналось словами: «Эмили, любовь моя!»

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Джуэл стала читать дальше. Когда она закончила, по ее щекам текли слезы. Заключительные слова Чарльза о любви к своей умирающей жене потрясли Джуэл, и ее плач перешел в рыдания, громко прозвучавшие в тишине. Джуэл закрыла глаза. Она знала, что Чарльз писал искренне. Его слова шли от сердца и были предназначены женщине, которую он любил… единственной любимой женщине. Джуэл вдруг поняла, что отношение Чарльза к ней было лишь бледной тенью того необычайного чувства, которое он испытывал к Эмили.

Разве мог он любить ее так, как любил жену?

Джуэл протянула дрожащую руку к аккуратно исписанному листку и взяла его. Под ним она увидела другое письмо, исписанное каракулями. Почерк был явно женским.

«Дорогой Чарльз!.. Если не можешь навестить нас, дети и я приедем к тебе…»

Джуэл посмотрела на подпись. Имя женщины было Мэри.

Застыв на некоторое время без движения, Джуэл затем тяжело вздохнула. Эти несколько слов рассеяли чувства, которые охватили ее несколько минут назад. Она и раньше подозревала, что у Чарльза есть кто-то еще, кого он навещал каждые два-три месяца, когда уезжал из города как бы по делам. Знала, так как один из ее постоянных посетителей без всякого умысла информировал ее, а также потому, что видела, какими виноватыми глазами Чарльз смотрел на нее, когда возвращался. Однако она не хотела верить и говорила себе, что существует какое-то вполне удовлетворяющее ее объяснение всему этому, но у нее нет права требовать его от Чарльза.

«…дети и я приедем…» «…дети…» Какая же я дура!» — ругала себя Джуэл.

Она задвинула ящик стола. Чарльз, такой галантный и добрый, так любящий свою умирающую жену, признавался ей, Джуэл, в своей любви и в то же время пренебрегал другой женщиной, родившей ему детей, которые были его кровью и плотью!

Чувствуя себя униженной и обманутой, Джуэл глубоко вздохнула, вытерла слезы и повернулась к двери.

Ветер крепчал. Придерживая шляпу, чтобы ее не сорвало с головы, Онести посмотрела на небо. Темные свинцовые тучи быстро сгущались.

Долго ли она ехала верхом, девушка не знала. Оглядев местность, она вспомнила, что пустила Джинджер галопом, как только выехала в поле, и все это время мчалась с бешеной скоростью. Казалось, молодая кобыла радовалась быстрому бегу так же, как и она, и не было времени о чем-то думать. Весь окружающий мир принял расплывчатые очертания. Незваные мысли вновь завертелись в голове, только когда Онести натянула поводья, чтобы дать усталой лошади передышку.

Стараясь избавиться от них, девушка опять пришпорила лошадь, та рванулась вскачь и летела, пока лихая наездница не сдержала ее.

Пустынный пейзаж способствовал воспоминаниям, которые успокаивали душу, и Онести полностью предалась им.

Она улыбнулась, вспомнив тот далекий день, когда вместе с Пьюрити сидела в одном седле на блестящей гнедой кобыле, а еще как однажды не послушалась мать и отчаянно пустила лошадь галопом по плоским техасским равнинам, испытывая трепет от быстрой езды. В памяти всплыл теплый ветер, бьющий в лицо, развевающиеся светлые волосы Пьюрити и ее собственные восторженные крики, сливающиеся с гиканьем сестры. Онести никогда не чувствовала себя такой свободной и ни разу больше не ощущала такой близости с Пьюрити, как в тот момент, когда они вместе разделяли восторг от бешеной скачки.

Отец ужасно разозлился, догнал их, вернул назад и наказал. Все мышцы потом болели несколько дней, но удовольствие стоило того. Пьюрити и она несколько недель втайне снова и снова переживали этот момент, тогда как Честити, еще слишком маленькая, чтобы брать ее кататься на лошади, только слушала их с задумчивой тоской. Онести обещала ей, что в следующий раз возьмет ее покататься, как только они переедут на новое место и мама с папой не будут так беспокоиться о них. Блеск в глазах Честити свидетельствовал о том, что младшая сестренка не забудет данного ей слова.

Но вскоре судьба разлучила их, и Онести не смогла выполнить обещание, как не смогла выполнить и обещание, данное отцу, который, хотя и наказал ее тогда, втайне гордился смелостью дочери.

Онести и в юные годы не перестала любить верховую езду, несмотря на протесты Джуэл. Добродушные ковбои потворствовали ей и позволяли храброй девчонке ездить на их лошадях, пока они развлекались тем, что мог предложить им Абилин. Никто не знал, сколько часов она провела, упорно рыская по окрестностям в поисках сестер, громко выкрикивая их имена, пока не теряла голос настолько, что не могла говорить. Прошли годы, и Онести перестала звать сестер, но по-прежнему продолжала искать их.

Однако, будучи упрямой и сумасбродной, как и в детстве, она никогда не злоупотребляла добротой ковбоев и не загоняла лошадей. Онести всегда с теплотой относилась к добрым, любящим пошутить пастухам.

Странно, но у нее не было собственной лошади, пока Чарльз не подарил ей Джинджер. Она считала этот подарок свидетельством врожденной сердечности Чарльза.