Пока она оказывала помощь, слуги принесли в комнату лохань, полную горячей, судя по пару, воды, а также соль и луковицы, как она и велела. Она высыпала всю соль из горшка в воду, затем повернулась к столу, где все еще лежал нож. Разрезала пополам большую луковицу и начала натирать ею спину Эйрика быстрыми движениями.

— Ааах! Как приятно.

— Я знаю, так и должно быть. Теперь встань, чтобы я могла натереть ноги.

Она опустилась на колени и вдруг почувствовала, как ноги Эйрика напряглись.

— Что это за безбожный запах?

— Лук.

С руганью он протянул руки и поставил ее на ноги. Сначала недоверчиво уставился на белое полушарие в ее руке, затем на слезы от лукового сока, струившиеся по ее лицу.

— Святые мощи! Как ты смеешь покрывать мое тело этой вонючей дрянью! Ты издеваешься над моим телом, пользуясь моим бедственным положением?

— Нет, всем известно, что луковый сок — первейшее средство от пчелиных укусов.

— Ну так пусть эти все и отправляются ко всем чертям. — Он схватил ее за руку, потащил к лохани и, сунув ей тряпку и кусок мыла, приказал: — Сейчас ты смоешь с моей кожи каждую каплю этой дряни, иначе я забью тебе все луковицы в глотку, так что у тебя из ушей потечет сок.

Он залез в горячую воду, но тут же вскочил на ноги:

— Ох! Жжет как адское пламя. Что в воде?

— Соль.

Выбравшись из лохани, он схватил ее за локти и оторвал от пола, так что они оказались нос к носу, глаза к глазам.

— Так ты еще собираешься втирать соль в мои раны? Ну, женщина, ты перешла все пределы бесстыдства.

Он потряс ее так неистово, что у нее все смешалось в голове, затем резко опустил на пол. Она молча смотрела на красивое его лицо, до безобразия искаженное гримасой ярости.

— А тебе понравится, если я натру до крови твое тело песком, а потом посажу в лохань с соленой водой?

— Ты не можешь говорить это всерьез.

— Ах, не могу?

Она отступала назад, роняя слова:

— Ты просто не понимаешь… не прикасайся ко мне… ох, ты намочил мое платье… перестань… соль остановит нагноение укусов, они не распухнут… правда, послушай меня… ох, ты, противный чур…

Больше она ничего не успела сказать, потому что. Эйрик схватил ее и окунул, прямо в платье, в лохань, а затем еще и сунул под воду голову. Она разогнулась, отплевываясь, лишь для, того, чтобы услышать его слова:

— Раз уж ты в воде, смой этот противный жир с волос. Он воняет. — Не успела она пикнуть, как он снова сунул ее голову под воду и держал до тех пор, пока у нее не защипало в носу.

Когда она наконец вылезла из лохани, злая как черт, с мокрыми волосами, повисшими под промокшим платом, то от шерстяного платья тотчас же натекла на усыпанный тростником пол огромная лужа.

— Ты… ты… ты… — бормотала она, не в силах найти подходящие для его безобразий слова.

А Эйрик стоял голый во всем своем великолепии, подбоченясь, надменно расставив ноги, и хохотал до колик. Когда приступ веселья немного утих, он произнес с удивлением:

— Ну, я чувствую себя несравненно лучше.

— Ты гадина.

Продолжая смеяться, он бросил ей кусок льняной ткани, чтобы она вытерлась, и показал на табурет. Натягивая штаны и рубаху с длинными рукавами, зловеще протянул:

— А теперь мы поговорим о твоем коварстве и о том, что нам делать с нашим неудачным браком.

Эйрик подошел к маленькому столику возле кровати и вытащил из ящика кусок смятого пергамента. Разгладив его на крышке стола, повернулся и протянул жене, не сказав ни слова. Затем отошел к противоположной стороне комнаты и прислонился к стене, дожидаясь, пока она закончит читать обвиняющее ее послание. Его кожа горела адским пламенем, но он не станет ни чесаться, ни лечиться луковым соком и соленой водой. Немного погодя он пошлет Вилфрида к местной травнице за мазью.

— Ну, — спросил он наконец, когда ему показалось, что она слишком долго раздумывает над письмом. — Тебе нечего сказать?

— Где ты это взял?

— Бритта нашла у тебя под матрасом.

Она подняла на него глаза, ужас исказил ее лицо. Он недоверчиво покачал головой. Она выглядела как утонувшая крыса, со своими сальными седыми волосами, висящими мокрыми сосульками из-под намокшего плата, слезы от лука текли по лицу.

— Ты понимаешь, что это значит, Эйрик? — с тревогой сказала она. — Стивен или кто-то из его людей был здесь.

— Скажи мне что-нибудь, чего я еще не знаю, — заметил он с сарказмом, — например, о том, где ты была эти четыре дня. И с кем.

Идит отмахнулась от его вопроса, словно он не представлял никакого интереса.

— В Соколином Гнезде. Тебе это уже известно. Но послушай, раз Стивен может так просто входить в этот замок, нам надо принять более строгие меры предосторожности. Ведь он мог забрать… о, Боже мой, он мог забрать Джона!.. — Брови Идит пораженно нахмурились.

— Да, мог. Как раз то, что ты и планировала. — Милостивый Господь, эта коварная сучка неплохо играет. Он уже почти готов поверить в ее невиновность. — Я никогда не ожидал от тебя непорочности, жена, но не думал, что ты обманешь меня так скоро после произнесения обета.

— Что ты хочешь этим сказать? — напыщенно спросила она. — Что веришь той лжи, которая содержится в письме? Намекаешь, что у меня… связь с человеком, который пытается забрать у меня сына?

— Все факты говорят об этом. А у меня только твои заверения, что он хочет причинить тебе вред. — Он пожал плечами, затем подошел к ней и взял из ее рук письмо. — «Держись, любовь моя, еще немного — и мы сможем соединиться в нашей вечной любви…» — прочел он с издевкой. — Подписано ясно: «Супруг твоего сердца, Стивен».

Идит резко вскочила, опрокинув табурет. Щеки у нее пылали гневными красными пятнами, она рявкнула:

— Ты считаешь, что я Стивенова шлюха? — Не дождавшись ответа, она что-то тихо пробормотала, а затем воскликнула пронзительным, негодующим голосом; — Ублюдок! Единственная правда в этом послании — это то, что Стивен называет тебя Зверем из Равеншира. Да, ты и есть зверь, раз так обо мне думаешь!

Слезы наполнили ее глаза, однако Эйрик остался непреклонным. Она обманула его в союзе с его злейшим врагом, И этого ей простить невозможно.

— Зная, насколько коварен Стивен, неужели ты не можешь понять, что это письмо он подбросил? Чтобы поссорить нас и помешать нашим намерениям не отдавать ему сына. И ему это удалось, благодаря твоей доверчивости, проклятый дурень.

Она повернулась и как слепая побрела к двери неуверенным шагом, скованным к тому же намокшим платьем. На миг Эйрик подумал, не ошибся ли он со своей суровостью, но потом вспомнил про другую, самую важную часть письма.

— А ты тяжела? Ребенком Стивена… опять?

Она ахнула, ее спина окаменела. Потом медленно повернулась, и ее фиалковые глаза сверкнули льдом, замечательно прекрасные глаза для такой старой карги, почему-то подумалось ему.

— Нет, я не ношу ребенка. Разве что ты поверишь в мою способность на непорочное зачатие.

Сарказм Идит вызвал у него раздражение. Она не имела права на такой вызывающий тон. Обвиняющей стороной был он.

— Я не приму еще одного ублюдка Стивена, — сообщил он ей. — С меня хватит и одного.

Ее щеки стали еще краснее, и он заметил, как кулаки у нее сжались. Затем она протянула руку к ножнам на поясе, забыв, что маленький нож все еще лежал на дальнем столе. Он был не настолько слепым, чтобы не видеть, как она смерила взглядом расстояние, прикидывая, успеет ли схватить нож и заколоть его.

— Даже и не думай об этом, иначе не успеешь моргнуть глазом, как окажешься с перерезанной глоткой.

Отказавшись от своего замысла, она молча отвела глаза и вздернула подбородок. Если бы она только знала, подумалось ему, как смехотворно выглядит со своим нахмуренным лицом и мокрым платьем, от которого на полу растекаются лужи.

— Наш брак не будет завершен, пока к тебе не придут месячные и я не увижу точно, что ты не несешь в себе дурного семени.

— А когда ты увидишь, что ошибся? — фыркнула она, и недовольство придало резкость ее голосу.