Нет никакой надобности долго останавливаться на мнении рецензента о метафизическом характере положений, которые мы признаем за физические. Свой отчет о моем изложении "конечных научных идей" он заключает следующими обращенными ко мне словами: "Он претендует ни более ни менее как доказать, что все наши основные понятия непостижимы". Понимает ли критик, что он разумеет здесь под непостижимым понятием, я не могу сказать. Достаточно будет заметить, что я вовсе не покушался на совершение такого удивительного подвига; я пытался только показать, что объективные действия вместе с их объективными формами непостижимы для нас, - что те символические представления, которые мы имеем о них и которыми должны пользоваться, не похожи на реальные, как это доказывается теми противоречиями, которые обнаруживаются между ними при окончательном их анализе. Но положение, что объективное бытие не может быть выражено в терминах субъективного бытия, представляется критику совершенно равносильным выражению: "наши основные понятия" (субъективные продукты) "непостижимы" (не могут быть созданы субъективными процессами)! Указывая на это как на образец, по которому можно судить о его способности обсуждать эти конечные вопросы, я оставляю в стороне его физико-метафизические замечания и перехожу прямо к тем, которые вследствие его специального образования могли бы быть более достойными внимания.
Приводя одно место, касающееся того закона, что "все центральные силы изменяются обратно пропорционально квадрату расстояния от центра", он осмеивает утверждение, что "это - закон не только эмпирический, что он может быть математически выведен из отношений пространства; что это закон, отрицание которого немыслимо".
Может ли это положение быть вполне доказано или нет, - во всяком случае, оно вовсе не представляет собою такой нелепости, как это кажется критику. Когда он ставит вопрос: "Откуда м-р Спенсер это берет?" - он заставляет подозревать, что его мышление не отличается большой смелостью. Ему, по-видимому, не приходило никогда в голову, что если лучи, подобные, например, световым, испускаются по прямым линиям из какого-нибудь центра, то число их, падающее на всякую данную площадь сферы, описанной из этого центра, будет уменьшаться в квадрате по мере увеличения расстояния, так как площади кругов изменяются пропорционально квадратам их радиусов. Ибо, если бы это ему пришло в голову, то он не спрашивал бы, откуда я взял этот вывод, настолько простой, что он естественно должен представляться всякому, чьи мысли идут далее школьной геометрии { Что не я один придерживаюсь этого взгляда, доказывается даже в эту минуту, когда я пишу это, только что вышедшим трудом проф. Джевонса "Основы науки. Трактат о логике и о научном методе". На стр. 141 этого сочинения проф. Джевонс говорит по поводу закона изменения притягательной силы, что "он несомненно связан в этом отношении с первичными свойствами пространства".}. Если критик вздумает далее спросить, откуда я взял заключающееся в этих словах предположение, что центральные силы действуют только по прямым линиям, я скажу ему, что это предположение доказывается так же, как и первая аксиома Ньютона, что движущееся тело продолжает двигаться по прямой линии, пока не встретит какого-либо препятствия. Ибо для того, чтобы сила, проявляющаяся по направлению от одного центра к другому, стала действовать по кривой линии, нужно непременно предположить какую-нибудь другую силу, осложняющую прямое действие первой силы. И даже если бы действительно возможно было предположить, что какая-нибудь центральная сила действует не по прямым линиям, то в среднем распределение ее действия на внутреннюю поверхность окружающей сферы все же следовало бы этому же самому закону. Таким образом, будет ли этот закон признан по априорным основаниям или же нет, в обоих случаях приписываемая мне нелепость, относительно выяснения существования этих априорных оснований, не так уж очевидна. Далее по поводу этого моего положения критик говорит:
"Это знание значительно превышает знание того, кто открыл великий закон притяжения и пришел к этой мысли не путем рассуждений об отношениях пространства, но путем наблюдений над движением планет и кто так далек был от уверенности в том, что его великое открытие есть очевидная истина, выразив это в словах "отрицание его немыслимо", - что на самом деле временно отказался от него потому, что (вследствие ошибки в определении диаметра Земли) оно, казалось, не вполне объясняло движение Луны".
Что касается первых строк этого замечания, то на них я отвечу просто одним отрицанием, а также утверждением, что ни Ньютоновы "наблюдения над движениями планет", ни подобные же наблюдения, произведенные всеми астрономами по все времена, не могли бы породить "великого закона притяжения". Наоборот, я утверждаю, что когда критик говорит, как это явствует из сих слов, что у Ньютона не было предварительной гипотезы относительно причины движения планет, то он (критик) не только выходит за пределы своих возможных познаний, но и утверждает прямо невозможное, как это могло бы показать ему самое поверхностное знакомство с процессом открытия Ньютона. Без предварительного предположения, что тут действует притягательная сила, изменяющаяся обратно пропорционально квадрату расстояния, невозможно было самое сравнение наблюдений, которое привело к установлению закона тяготения. Что же касается до второй части замечания, в которой критик сообщает, в назидание мне, что Ньютон "на самом деле отказался временно от своей гипотезы потому, что она не давала надлежащих результатов", я должен сказать ему, что в одной из первых книжек того самого журнала, в котором напечатана его статья { См. опыт Генезис науки в "British Quarterly Review", июль 1854, стр. 127.}, я привел этот факт (и в тех же самых выражениях) еще тогда, когда он учился в школе или, может быть, даже прежде, чем поступил туда { Я говорю это не наобум Критик, старавшийся скорее обнаружить свою личность, чем скрыть ее, получил свою ученую степень в 1868 г.}. Затем скажу еще, что этот факт не имеет здесь значения и что Ньютон, считавший, вероятно, необходимым следствием геометрических законов, что центральные силы изменяются обратно пропорционально квадратам расстояний, не считал необходимым выводом из какого бы то ни было закона, геометрического или динамического, существование такой силы, посредством которой небесные тела оказывают друг на друга взаимное воздействие, и потому несомненно видел, что учение о тяготении не имеет априорного подтверждения. Между тем критик, в своем стремлении заменить мои "смутные понятия" своими ясными, хочет, чтобы я отождествил оба положения, - как то, что центральные силы изменяются обратно пропорционально квадратам расстояний, так и то, что существует космическая притягательная сила, изменяющаяся обратно пропорционально квадратам расстояний. Но я отказываюсь от этого отождествления и подозреваю, что Ньютон признавал между ними значительную разницу. Наконец, помимо всего сказанного, замечу еще, что, если бы Ньютон считал существование притягательной силы на расстоянии за априорную истину, так же как и закон изменения такой силы, коль скоро она существует, он все же, понятным образом, поколебался бы выступить на защиту тяготения и его законов, если бы нашел, что его выводы не согласуются с фактами. Предполагать иное - значило бы приписывать ему опрометчивость, не свойственную дисциплинированному человеку науки.
Таковы критические качества моего рецензента, столь разнообразно проявившиеся на пространстве одного замечания. Он совершенно ошибочно предполагает, что и одни наблюдения, без содействия гипотез, могут приводить к физическим открытиям. Он, по-видимому, не знает, что на априорных основаниях закон обратных квадратов предполагался еще до Ньютона, как закон какой-то космической силы. Он утверждает, не имея на это ни малейшего права, что никакое подобное априорное соображение не предшествовало в уме Ньютона его наблюдениям и вычислениям. Он смешивает закон изменения силы с существованием самой силы, изменяющейся согласно этому закону, и заключает, что Ньютон не мог иметь априорного понятия о законе изменения, потому что он ничего не говорит о существовании силы, изменяющейся согласно этому закону вопреки очевидности, представлявшейся ему в то время! Теперь, когда я, с подобными результатами, покончил с разбором первого его критического замечания, читатель, конечно, не потребует от меня, чтобы я стал тратить время на подобный же разбор и в том же порядке всего остального, да и сам не захочет терять время на чтение этого разбора. Для доказательства полной несостоятельности критика к исполнению предпринятой им задачи достаточно будет привести здесь еще одну или две иллюстрации того духа, который побуждает его взводить серьезные обвинения по самым пустым основаниям и игнорировать очевидное, если только оно находится в противоречии с его собственными объяснениями. На основании того, что я говорю об уравновешенной системе, подобной той, которая составляется из Солнца и планет, как об обладающей той особенностью, что в то время, как составляющие ее члены имеют свои относительные движения, система, в целом, движений не имеет, он не колеблясь предполагает с моей стороны незнание того, что в системе, состоящей из членов, движения которых не уравновешены, центр тяготения остается постоянным. Он обвиняет меня в незнании общего принципа динамики единственно вследствие того, что я употребил слово "особенность" в том смысле, какой оно имеет в разговорной речи, вместо того чтобы выбрать слово (хотя совершенно подходящего и не существует), свободное от представления об исключительности. Если бы критик вздумал утверждать, что самомнение составляет "особенность" критиков, и я, вследствие этого, обвинил бы его в совершенном незнании людей, из которых многие и помимо критиков одарены самомнением, он мог бы по справедливости сказать, что мое заключение слишком обширно для такой незначительной посылки.
