— Продолжаем отход! Назад!

К тому времени, когда они добрались до самой узкой части прогалины, ширина римского фронта составляла всего три щита, которых вполне хватало, чтобы отгородиться от неприятеля.

— Передние пять человек остаются со мной! — крикнул Макрон. — Оптион, уводи остальных по тропе, и как можно скорее. Направляйся к реке. Выйдешь к воде, спускайся вниз по течению.

— Есть, командир! Но как же ты?

— Я вас догоню. Давай шевелись! Не задерживайся!

Когда Катон увел людей с прогалины, Макрон оглядел бледные лица оставшихся с ним бойцов и усмехнулся:

— Вот что, ребята. Чем бы это для нас ни кончилось, сделайте все, чтобы варвары навсегда запомнили, каково иметь дело с парнями Второго.

Катон бежал по тропе прочь от прогалины позади центурии, стараясь не наступать на пятки замыкающему цепочку солдату. Инстинкт самосохранения побуждал его бежать все быстрей, а жгучий стыд, напротив, приказывал вернуться и разделить судьбу своего центуриона. Наверное, стыд взял бы верх, когда бы не строгий приказ Макрона и ответственность за остатки шестой центурии, лежавшая теперь на его плечах. Когда позади стихли звуки схватки, Катон приказал солдатам остановиться и перешел вперед, чтобы возглавить их, ибо не слишком-то полагался на способность головного легионера ориентироваться по луне и по звездам. Чтобы отряд вышел к реке, а не заплутал в болотах, он должен был вести его сам.

Определив приблизительно, где они есть, и все так же не слыша за спиной никаких звуков, оптион дал команду «За мной!» и повел бойцов по тропе быстрым шагом. Бежать, учитывая плохую видимость, множество ям, кочек и выпирающих из почвы корней, было, во-первых, опасно, а во-вторых, куда более разумным представлялось двигаться в том темпе, который люди могут поддерживать достаточно долгое время. Топоча ногами и лязгая металлом, легионеры продвигались по залитой бледным светом луны тропе, которая, как с облегчением отметил Катон, вскоре перестала петлять, сделалась шире и предельно спрямилась. Из чего следовало, что проложена она человеком и, значит, должна куда-нибудь привести.

Отдаленный крик позади них показал, что бритты пустились в погоню. Катон прибавил шагу, но часто оглядывался, чтобы удостовериться, что его люди не отстают. В какой-то момент ему показалось, будто впереди слышится то, что ему так хотелось услышать, — плеск движущейся воды. Юноша напряг слух и понял, что не ошибся.

— Парни, река! — крикнул запыхавшийся оптион, стараясь набрать в грудь побольше воздуху, чтобы его смогли услышать. — Мы добрались до реки!

Тропа слегка изогнулась и наконец вышла к Тамесису, величаво несущей свои серебрящиеся в лунном свете воды в сторону моря. Однако ближе к берегу она резко оборвалась, и Катон ощутил под ногами засасывающую, вязкую грязь.

— Стой! Стой! — выкрикнул он. — Оставаться на тропе!

Пока запыхавшаяся центурия ждала, оптион пробовал почву мечом. Клинок погружался в нее, почти не встречая сопротивления, а между тем крики преследователей приближались. Катон в ужасе поднял голову.

— Что будем делать, оптион? — крикнул кто-то из легионеров.

— В воду и вплавь! — предложил кто-то.

— Нет! — решительно возразил Катон. — Далеко мы не уплывем. Это не выход!

Правда, никакого выхода у них, похоже, вообще не имелось. В какой-то миг молодой оптион был близок к панике, но из этого состояния его вывели новые крики бриттов, донесшиеся не с тропы, а от реки. Один из варваров, стоя почти у самой воды, указывал в сторону римлян копьем. Еще двое, прошлепав по грязи, присоединились к нему. А позади них, всего-то шагах в пятидесяти, Катон разглядел очертания вытащенных на берег суденышек.

— Лодки! — закричал он. — Там лодки! Скорее туда!

Но поспешать туда оказалось очень непросто — ноги по лодыжки проваливались в жидкую грязь, и вытаскивать их приходилось с трудом. Вся центурия, кряхтя от напряжения, хлюпала по вязкому берегу за своим оптионом к сулящим спасение посудинам. Римляне еле ползли по топи, трое же бриттов по их приближении подняли страшный шум, видимо призывая кого-то на помощь. Быстро оглянувшись, Катон увидел на тропе красное свечение факела и потащился дальше, хотя каждый шаг по грязи давался ему со все большей натугой.

Потом сзади донесся торжествующий вопль — преследователи добрались до конца тропы и увидели, что их враги застряли в прибрежной жиже. Ни секунды не колеблясь, бритты ринулись вслед за ними, первым двигался человек с факелом. Мерцающее красное свечение отражалось от маслянистой поверхности грязи, длинные тени римлян и бриттов плясали. Катон во всю глотку подбадривал своих людей и призывал их прикрывать тыл щитами на случай, если у варваров имеются дротики.

Ближе к троим охранявшим лодки бриттам слой грязи стал тоньше, и под ним уже ощущалась более твердая почва. Стараясь не поскользнуться, Катон двинулся к ближайшему из дикарей — бедно одетому старику, без доспехов, вооруженному всего лишь охотничьим копьем. Держа свое оружие двумя руками и вложив в удар весь своей вес, бритт сделал выпад, деля римлянину в живот, но тот отбил острие копья в сторону. Инерция выпада увлекла бритта за собой, и он, потеряв равновесие, подставил спину мечу неприятеля. Когда старик со стоном рухнул ничком в грязь, Катон устремился к двум другим караульным, и они оба, будучи еще совсем мальчишками, бросили охраняемые ими лодки, повернулись и пустились наутек, явно устрашенные жутким оскалом на лице заляпанного грязью долговязого римлянина, жаждавшего их зарубить. Они скрылись в ночи, и Катон наконец смог рассмотреть суденышки. Это были легкие скорлупки из кожи, натянутой на деревянный каркас, каждая могла вместить трех-четырех человек. Они выглядели непрочными и ненадежными, но у шестой центурии не было иного шанса спастись.

Тяжело дыша, Катон развернулся и увидел, что почти все его люди уже выбрались на нетопкое место. Бритты наддали, но продвигаться по растревоженной множеством ног вязкой жиже было трудновато и им. Факельщик старался держать свой факел как можно выше, и лица варваров зловеще багровели во тьме. Однако в поле их зрения уже не было никого, кроме одного застрявшего в грязи и отставшего от своих римлянина.

— Возьмите десять лодок! — скомандовал Катон. — Остальным продырявьте борта.

Он остановился, пропуская мимо своих людей, которые, быстро выполнив его приказ, стали спускать на воду утлые челны и забираться в них. Катон сделал шаг назад, навстречу последнему тащившемуся через топь римлянину. В свете луны и факела он узнал в нем Пиракса.

— Скорее! — закричал Катон. — Скорее, Пиракс, они настигают!

Ветеран испуганно оглянулся через плечо и напрягся, силясь вырвать увязшую ногу из жижи, но та засосала ее основательно, да и силы его, видать, были уже на исходе. Наконец отчаянным рывком он выдернул ногу из отвратительно чавкнувшей грязи и, перенеся ее как можно дальше вперед, стал вытягивать из топи другую. Однако на это сил уже недостало, и римлянин замер в нелепой позе, на лице его были написаны отчаяние и испуг.

— Ну давай же, Пиракс! Двигайся! — заорал Катон, будучи сам близок к отчаянию. — Шевелись, солдат! Это приказ!

Пиракс остановил взгляд на лице Катона, а потом мрачно усмехнулся:

— Прости, оптион. Боюсь, тебе придется наложить на меня взыскание.

Понимая, что ему уже не спастись, легионер, насколько позволило его трудное положение, развернулся лицом к бриттам. Те находились всего в нескольких локтях от него — пустяк на суше, но далеко не пустяк в такой хляби. Катон и сам стоял вроде бы совсем рядом, однако ему оставалось лишь беспомощно взирать на Пиракса, которому выпало дать свой последний бой не плечом к плечу с товарищами, а в одиночку, увязнув в липкой жиже. В оранжевом свете факела Катон увидел, как первый бритт замахнулся мечом, целя Пираксу в голову. Легионер отбил удар собственным клинком и сделал ответный выпад. Увы, в данном случае бился он не в строю и не в тесноте, где длинные клинки бриттов теряли свои преимущества.