Из темного входа в тоннель выскочила женщина, прижимая к груди малыша. Закричала, тряся растрепанной головой. Солдат толкнул ее в плечо. Она запнулась за мужчину, все еще скребущего ногами кирпичное крошево, упала, придавив ребенка.

Солдаты, не обращая внимания на ее крики, как уже не обращали внимания ни на что вокруг, вцепились в ручки ящика. Надсадно выдохнув, потащили его в лаз.

В лазе, трубой уходящем от здания, можно было стоять, лишь пригнув голову. Но вдвоем было не развернуться. Ящик пришлось тянуть одному, второй полз на коленях, подталкивая его.

Они проползли вперед метров тридцать. На залитом водой полу то и дело попадались вещи, забытые теми, кто прятался в убежище при других налетах. Тогда солдат, пятившийся задом, останавливался, поднимал раздавленный чемодан, выпотрошенную сумку или ком мокрой одежды, клал на ящик. Задний передавал следующему, а последний швырял за спину.

Выбившись из сил, они сели на ящик, прижавшись спинами. Бесполезные в такой обстановке автоматы положили на колени. Наверху глухо били разрывы. Толстый слой земли не пропускал звуков. Но солдаты по опыту знали, что над их головами сущий ад.

А вокруг — преисподняя. Шершавые полукруглые стены. Нудная капель. Холод. Сосущий могильный холод. Темнота пахла плесенью, мокрыми тряпками и застоялым кислым пороховым дымом. Один из солдат долго чиркал зажигалкой. Камень промок и никак не хотел высекать искру. Наконец задрожал яркий язычок. Кто-то голосом старшего вяло возразил. Но солдат не обратил внимания и поднес огонь к сигарете.

Вдруг он вздрогнул. Сосед через плечо посмотрел на него и проворчал ругательство.

Солдат вскочил на ноги, поднял зажигалку к лицу соседа. Оранжевые блики заиграли на скулах, темными отсветами легли на каску, съехавшую на глаза. Товарищи невольно посмотрели на огонек. Его кончик дрожал, но не клонился в сторону. Тяги в тоннеле не было. Значит, впереди завал.

Тот, кто сидел лицом к продолжению тоннеля, с трудом встал. Чиркнул своей зажигалкой и пошел вперед. Окружность дрожащего света стала удаляться, покачиваясь в такт его шагам. Через десяток шагов из мутной темноты донесся его тревожный вскрик. Забухали сапоги, солдат бросился назад.

Ив этот миг за спинами его товарищей раздался глухой удар. Плотная стена воздуха свалила всех лицом в жидкую грязь...

... Мир для них сузился до десятиметрового отрезка тоннеля, заполненного темнотой, спертым воздухом и вонью нечистот. Они обломали клинки кинжалов о бетонную стену. Изувечили пальцы, разгребая мокрую щебенку и ледяные комья земли. Охрипли от криков. Их выстрелы наверху никто не слышал. От них лишь удушливее становился тот минимум воздуха, что оставался им до смерти. Кругом была могильная темнота, и они не узнали, на какой день ада разум покинул первого из них...

Максимов открыл глаза, обвел мутным взглядом белое пространство вокруг. До боли сжал точку на бугорке между большим и указательным пальцами. Голова сразу же очистилась от мути. Видение пропало. Он вернулся в реальность.

Закинул голову и посмотрел на черную каску на стеллаже. Гипсовый череп скалил зубы. В его пустых глазницах залегли тени.

— Viva la muerte![22] — отсалютовал ему Максимов, чтобы сбросить напряжение.

Череп был искусственным, из учебных пособии, а каска настоящей, боевой.

Максимов знал, что «черные следопыты» тараканами расползлись по всем местам боев. Больше всего их интересовало, конечно же, оружие. Но и такие трофеи, как немецкая каска, они подбирали с удовольствием. Тысячи полторы рублями за нее вполне можно выручить.

«Осталась от тех, кто погиб в завале, или нет? — подумал он. — Надо будет расспросить барышню».

Максимов обратил внимание, что в ванной подозрительно тихо.

Из приемника доносился меланхолический речитатив под нудные три аккорда. Невольно Максимов прислушался к словам.

— Маленькая девочка со взглядом волчицы,

Я тоже когда-то был самоубийцей,

Я тоже лежал в окровавленной ванне

И молча вкушал дым марихуаны, — капал на мозги певец,

«Твою мать!» — вскинулся Максимов, когда до него дошел смысл слов.

Влетел в коридорчик, отдернул занавеску, закрывавшую нишу с ванной.

Карина лежала, высоко закинув подбородок. Из осевшей пены торчала коленка. Одна рука безвольно свешивалась через край. С пальцев падали редкие капли в расползающуюся по кафелю лужу.

Максимов разгреб пену, убедился, что вода нормального цвета. Прозрачная. На подробности девичьей анатомии внимания не обратил. Не до них сейчас.

Осторожно подхватил холодную и мокрую, как лапка лягушонка, кисть. Пощупал пульс.

У Максимова отлегло от сердца. Карина спала невинным сном младенца.

Максимов подумал, не окунуть ли в воспитательных целях паразитку с головой, но передумал. Запустил руку в воду, раздвинул упершиеся в край ванны ступни и с садистским удовольствием вытянул пробку. В сливной трубе глюкнуло, зажурчала, набирая силу, вода. Пена стала медленно оседать.

Довольный диверсией, Максимов вытер руки о майку, болтающуюся на руле мотоцикла, и вернулся в белую комнату.

— Ну, блин... — Максимов с досадой покачал головой. — Посмотришь на таких детишек и добровольно побежишь на стерилизацию! Повезло кому-то с дочуркой.

Он подошел к столику, плеснул водки в стаканчик. Поднес янтарный наперсточек к губам, но подумал, что одному пить грешно. Покосился на череп в каске. Подмигнул пустым глазницам.

— За наших врагов, братишка! — Максимов хотел чокнуться с каской, но увидел то, что, сидя на уровне пола, до этого момента просто не мог увидеть: под нижней челюстью черепа лежал кинжал в черных ножнах.

Максимов поставил стаканчик на стол. Приподнял череп, вытащил кинжал. Покачал в руке, с удовольствием ощущая сладкую тяжесть оружия.

Кинжалы входили в форму одежды многих частей вермахта. Но этот, без сомнения, принадлежал солдату из войск СС. Вручался каждому как личное оружие в день посвящения в Орден.

Максимов читал, что перед этим требовалось пройти тесты на жестокость и самообладание. С первым просто, любой садист с такого начинал. Надо было содрать шкуру с живого кота так, чтобы на тушке остались целы глаза. Второй проходил с риском для жизни. Ставили человека по стойке «смирно» и клали на каску гранату. Фокус в том, что граната была облегченного типа, разлет осколков всего два метра. Каска удар выдержит, и осколки уйдут по кругу вверх, не зацепив. Ничего страшного. Отделаешься легкой контузией, как от хорошего удара в боксе. А задрожишь коленками или, что еще хуже, дернешься — граната свалится тебе под ноги. Разлет осколков всего два метра, а ты — в самом центре...

Максимов положил пальцы на рукоять. Потянул. Клинок неожиданно легко вышел из ножен. Оказалось, он сломан посредине. Кто-то заточил его, и былая красота оружия пропала.

— Интересно, — обронил Максимов.

Поднес клинок ближе к глазам. Поймал лучик света, чтобы высветить выбитый на клинке номер. «Пять-семь-девять-пять-восемь», — запомнил он.

По номерам на кинжалах войск СС уже не раз успешно устанавливали личности погибших.

Он осторожно погладил холодную сталь. Медленно и чутко, как приручают зверя.

Закрыл глаза, выровнял дыхание...

...Кромешная тьма. Сосущий холод проникает в кости. На губах привкус сукровицы. Загустевший воздух медленно заполняет легкие, а назад выдавливается только судорожным кашлем. И опять удушье рвет горло. Сердце слабо дрожит в такт ударам. Тюк-тюк-тюк... Клинок отскакивает от стены, оставляя мелкие лунки. Тюк-тюк-тюк... Лезвие с треском переламывается пополам. Кинжал вырывается из онемевших пальцев, цокнув, пропадает в темноте. Человек на секунду замирает, сбившись с ритма. А потом начинает бить по стене, не чувствуя боли в хрустко ломающихся пальцах...

Максимов сунул клинок в ножны, положил на место. Размял сведенную болью кисть.