– Сколько же пришло больших кораблей? – спросил Татаринов.

– Больших? Девяносто, сто один, двести.

– Сколько пришло в Анапу карамурсалей?

– Карамурсалей – триста.

– Много, – задумчиво произнес Наум Васильев. – Другие мне сказывали иное: больших-де галер – сто, средних – девяносто, карамурсалей – девяносто. Кому тут верить? Не со страха ли и не с умыслом ли вы нам так говорите?

Бей-булат и Джем-булат вскочили и стали горячо доказывать справедливость сказанного ими.

– Да, – сурово хмурясь, сказал Иван Каторжный, – горячее пойдет дело!

Грицай Ломов закашлялся, приложил руку к просту­женной груди, сказал:

– Атаманы, верьте им! Эти ребята не врут. Кораблей турецких пятьсот – шестьсот наверняка будет. А гавань Анапа вмещает в себя до тысячи кораблей. Да надобно учесть: приплыло туда двумя днями раньше еще два корабля – зовутся карамаоны, каждый в тридцать пушек. Вот, атаманы, и считайте, сколько! Галер – сто пятьдесят, фрегатов – сто пятьдесят, карамурсалей – двести – триста. Их сразу, с берега, не сосчитаешь. Да малым судам, груженным амуницией, провиантом, оружием, – их называют сандалами, соколевами, сарбунами да тунбазами – счета нет!

– Хорошая, братцы, игрушка! – почесывая затылок, сказал Старой. – Сколько же это у них войск теперь будет?

– Считайте сами, – покашливая ответил Грицай Ломов. – На свои корабли турки взяли в Анапе до сорока тысяч горского войска… Не меньше сорока тысяч конного войска осталось на берегу. Те пойдут к Азову крутым берегом.

– Да, братцы, жарко нам будет.

– Сколько же их всех? – сведя брови, промолвил Татаринов. – Сорок тысяч войска, стало быть, они взяли с собой. Да своих воинов на кораблях, видно, числилось тысяч шестьдесят, да анапской дорогой пошли сорок тысяч, да крымский хан Бегадыр Гирей выставит конных войск не менее семидесяти тысяч, да молдаван с валахами и с трансильванцами наберется тысяч тридцать, да всякого сброда прилепится тысяч двадцать…

– Молись, батяня! Молись, маманя! – крикнул вдруг старик Черкашенин. – Прости нас, поганый султан Ибра­гим, полоумнейший из самых полоумных. Не станем мы твоими рабами-колодниками, каторжниками тебя попрекать. Раз ты пошел войной на нас, то спор кровный будут решать наши пушки, наши острые сабли.

Ему никто не ответил.

Атаманы понимали опасность, которая грозила Азову. Они долго молчали. Лица черкесов стали хмурыми. Они тихо сидели за столом. Старик Черкашенин все ходил и ходил из конца в конец. Сапоги его поскрипывали. А за стеной все тише и тише, реже и реже кашлял больной друг атамана Смага Чершенский.

– Да, – со вздохом проговорил почти умирающий Грицай Ломов, – подсчитал я, братцы-атаманы! Тысяч ведь двести турецких войск наберется…

– Не досчитал! – усмехнувшись сказал Наум Ва­сильев.

– Ну, двести пятьдесят будет!

– Не досчитал! – сказал Наум.

– Неужто триста? – с сомнением проговорил Ломов.

– Да около того наберется!

– Настали ныне времена! Руби, брат, режь, коли! Теперь, батенька мой, млад не млад, а на битве – будь клад! Держись, Ванька, турецкая кобыла чхать скоро будет!

– А пушек-то, неприятельских пушек, и не посчитали, – сказал, тяжело переводя дыхание, Грицай Ломов. – А их-то будет никак не меньше круглая сотня, вот звоники-кандалики!

– Эх, шапка-бирка, поверху широкая дырка, – сказал Васильев. – Тьфу ты, черт! Дудок-то мы услышим теперь много, а музыка будет одна – турецкая! Но сабля у нас острая, не сломается, она ведь из кольца в кольцо изгибается. Дал бог одного попа, а дьявол – семь скоморохов! Тьфу ты, черт!

Черкесы, оскаля зубы, засмеялись. Но атаманам в такую минуту не до смеха было.

– На дно, человече, покатишься, так и за самую острую бритву схватишься! – сказал Наум Васильев. – При таком деле голова непременно вспухнет.

Бей-булат, подумав, пошевелив пальцами, сказал не­ожиданно:

– У нас в горах, кунаки, женщина наравне со скотиной ценится.

– Это почто же так? – настороженно спросил Татаринов.

– Женщина работает как скотина. Женщин продают в аулах по одной цене с ишаком.

– Наши женщины тоже много работают, – сказал Татаринов. – Вы разве не видели? Хлеб пекут и крепость чинят… Только мы своих женщин не продаем.

– Это у вас очень хорошо. А мы вот продаем. Когда мы были в Анапе, то всех наших лучших девушек из многих аулов продали в Турцию.

– Ах, вон что! Понимаю, – участливо промолвил Татаринов. – У тебя, видно, осталась в Анапе хорошая девушка?

– Ийех! – с неподдельной грустью ответил Бей-бу­лат. – Нету. Продали.

– Плохо! – сказал атаман.

– Плохо! – сказал по-русски Бей-булат.

– А как зовут твою девушку? – спросил Алексей Старой.

– Гюль-Илыджа – Красная Роза.

– И ты из-за нее и пришел к нам?

Бей-булат огляделся и застенчиво кивнул головой.

– Такое большое горе принес нам турецкий пророк Эвлия Челеби. Он собирал в аулах большое войско, творил молитву аллаху, покупал и продавал юношей и девушек. А когда турецкие корабли пришли в Анапу, он сделал дорогой подарок турецкому главнокомандующему Гусейн-паше. Он подарил ему мою Гюль-Илыджу. Тогда я и убил своего отца. Убил я его потому, что он посылал меня убивать русских, а я был сердцем с вами… А моя Гюль-Илыджа осталась там… Что же будет с моей Гюль-Илыджой?

В дверь постучали, и в комнату быстро вошли трое казаков, без шапок, бледные, мокрые… Это были казаки, попавшие к туркам в плен при взятии Азова: Федька Сидоркин, Петька Крайний, Семенка Чумовой.

– Здорово, браты-атаманы!

– Здорово, браты-казаки! Откуда же вы в такое время?

– С полона!

– С полона бежали? Да как сбежали? Чудо! – радостно зашумели атаманы.

– Подвернулось нам время – сбежали! Долго ждали. Три года томились. Теперь-то мы, браты, на своей земле душу погреем. Не верится… Ей-богу, не верится! Да ты ли это, Михаил Татаринов? Ты ли это, Алеша Старой, ты ли, Иван Каторжный, Наум!..

Стали казаки обниматься, целоваться, а крупные слезы катились по их раскрасневшимся щекам.

– Братцы, кораблей-то на нас идет видимо-невидимо! Туча черная, – торопливо говорили бежавшие, будто очнувшись. – Мы вот привезли вам первую турскую красавицу, быструю карамурсалу! Перебили мы на ней стражу, да своим ходом на ней, в пятьдесят человек, с тремя турецкими пушечками, и поплыли к Азову…

– Где же остальные казаки? – спросил Алексей Старой. – Живы ли?

– Живы! Все живы! – радостно воскликнули при­шельцы. Ждут нас на берегу. Ослабли малость, да и одежка у всех пооборвалась.

– Одежка не беда, оденем всех из войсковых запасов. Главное – домой дошли! – взволнованно сказал Татаринов. – Ладное вы дело сделали, – вытирая ненароком глаза, сказал атаман. – Дело дюже ладное… Хвала вам! А Азову – подмога!

– Туча вражья плывет на нас немалая.

– Туча, говоришь? – тревожно спросил Татаринов.

– Туча великая, черная! Несметная! – наперебой заговорили казаки. – Амуницию, провизию владетели Дагестана и Черкесии повезли по анапской дороге к азовскому делу на семи тысячах подвод.

– Семь тысяч подвод?! – удивился Татаринов.

– Семь тысяч, не считая войска. Сказывают, там их тысяч сорок – пятьдесят будет, идут всяких колен люди, разные племена, приписанные к кафинскому сенджаку[14]. А повезли они по одной только анапской дороге на подводах и в арбах семь тысяч запасных турецких мечей и ятаганов, две тысячи щитов, две тысячи мушкетов, пять тысяч луков, сорок тысяч отравленных ядом стрел, шесть тысяч галебарт…

– Многовато… – задумчиво молвил Черкашенин.

Выходило так, что Бей-булат, Джем-булат и Грицай Ломов, которым не совсем еще верили атаманы, сказали горькую, но истинную правду. Времени терять нельзя было!

– Что же мы будем делать? – спросил Татаринов.

– Что будем делать? Воевать! Не помирать же! – сказали сбежавшие.

– Воевать-то воевать, это нас не минует, да вот сип у нас маловато. Ой, как маловато! – протянул Иван Каторжный.