«Бабьи сплетни – сорочий грай, – весомо отрезал он. И добавил уже мягче: – Что моё дитё – в том у меня сомнений и так нет… Это я для порядка спросил, ты не обижайся. Так вот, предлагаю тебе войти в мой дом новой княгинею, а сын наследником моим станет. Старшие твои ребята как подрастут – в дружину мою вступят, их я тоже милостью не обойду. Коли толковыми себя покажут – выслужиться дам, награжу. Ума хватит – в люди выйдут, станут видными мужами».
Ждана не знала, то ли плюнуть князю в чёрную с проседью бороду, то ли… Ошеломлённая и онемевшая, она несколько мгновений не могла вымолвить ни слова. Вранокрыл выжидательно смотрел из-под насупленных бровей… Его давняя страсть пугала Ждану, как тёмная, сырая и гулкая глубина старого колодца, и только муж был ей защитой, каменной стеной. А сейчас некому стало за неё вступиться. Одна она осталась, будто на вершине холма, обдуваемая беспощадными ветрами.
«Не ровня я тебе, государь, – пролепетала Ждана. – Муж мой был твоим ловчим».
«Это не беда, – ответил Вранокрыл. – Пожалую тебе землю… Десять сёл под Зимградом. – И, проницательно прищурившись, добавил: – Только ты, матушка, не так проста, как хочешь казаться. Думаешь, я ничего про тебя не знаю? Родом ты из-за Белых гор, из Светлореченских земель, а отец твой был княжеским посадником[18] в городе Свирославце. Так что не прибедняйся, роду ты знатного, и мне вовсе не зазорно тебя в жёны взять. Пусть ты и не княжеских кровей, но и не простолюдинка. Выходи за меня, Жданка… – И, сверкнув глазами, Вранокрыл грозно прибавил: – А откажешься – содержания лишу, а своего сына заберу – пойдёшь по миру».
Долго молчала женщина. Гордость била в ней крыльями, кричала надрывно, звала или в небо – или в омут камнем… Потерять всё, сгинуть в нищете и сыновей сгубить, закрыв им дорогу в жизнь? Если бы Ждана была одна, она не задумываясь выбрала бы путь в никуда – на свободу, где и смерть красна…
«Думай, Жданка… Просто так я тебя кормить больше не могу, – подталкивал её Вранокрыл к принятию решения. – Тебе детей растить надо – выкормить, в люди вывести. Муж тебе нужен, защитник. Негоже тебе одной быть».
На длинных ресницах Жданы повисли крупные блестящие капли. Она моргнула, и слёзы скатились по щекам, отчаянно сжатый рот шевельнулся:
«Не люб ты мне, княже».
Жёстко сложенные бледные губы Вранокрыла только чуть изогнулись в усмешке.
«Не люб я ей… При чём тут это, когда тебе о детях думать надо? Куда ты с ними одна? Побираться пойдёшь? Я ж не зверь какой – ни тебя, ни их не обижу, слово князя даю. А ты… – Вранокрыл наклонился вперёд, и его большая, покрытая жёстким тёмным волосом рука тяжело легла на кисть Жданы, жадно сгребла её тонкие пальцы, сжимавшие вышитый платочек. – Ты, злодейка, иссушила мне душу. Очи твои мне ночами снятся, веришь? Не могу без тебя ни есть, ни пить. Дума не думается, дело не делается – а всё оттого, что ты у меня засела, как заноза, и в уме, и в сердце. Сознавайся – приворожила меня?»
Ждана похолодела, вздрогнула, попыталась вырвать руку, но князь прижал её крепко. Потемневшими глазами он неотрывно смотрел ей в лицо – не то с ненавистью, не то с горькой и больной страстью. А может, с тем и другим вместе.
«Ворожбою не занималась никогда, государь, – еле слышно пробормотала женщина, едва не падая с лавки и еле ощущая свои онемевшие губы. – Мужу своему была верна, на чужих не заглядывалась… Невиновна я».
Рука князя разжалась и выпустила её пальцы. Его веки устало опустились, взгляд потускнел.
«Правду говоришь или брешешь – неважно. Так что ты ответишь мне? Согласна пойти за меня?»
Горница с серебряным звоном плыла вокруг Жданы. Бревенчатые стены пошли в пляс, рушники с вышитыми петухами, клюющими смородину, будто ожили и замахали концами, как крыльями. В груди висела тяжким муторным комком безысходность. Пустота… Бескрайнее поле раскинулось вокруг, и ни одной живой души. Неоткуда было ждать поддержки. Далеко, в Белых горах, остался мудрый, окрыляющий взгляд той, по кому тосковало её сердце на самом деле. Но тоску эту Ждана давно схоронила так глубоко в душе, что ей самой порой казалось: всё прошло и быльём поросло. Отпели птицы на могиле её любви, и всё, что осталось от её выжженного сердца, она отдала Добродану. Дом и дети стали её явью, а в Белых горах осталась недостижимая, прекрасно-горькая мечта.
«Дай мне сроку три дня, – проронила Ждана сипло. – Мне надо подумать, княже».
«А по мне, так нечего тут думать, – проворчал Вранокрыл. – Однако ж, будь по-твоему… Через три дня приду за ответом».
…И вот, она гуляла по саду с осенью в сердце, а на её белом парчовом летнике[19] золотился мудрёный узор. Но что ей эта роскошь? Жемчужное очелье[20] не могло придать её думам блеск радости. Переселяться пришлось недалеко: родное село Звениярское располагалось всего в трёх вёрстах от загородной усадьбы Вранокрыла, где он любил подолгу жить, устраивая охоты. Приставленные няньки присматривали за маленьким княжичем, а старших мальчиков поручили угрюмому кормильцу – дядьке Полозу, худому, чернявому, остролицему, чем-то и правда похожему на змею. Подойдя, он отвесил Ждане почтительный поклон и увёл её сыновей на конюшню – учиться верховой езде, а она осталась в саду одна.
В зарослях вишни и калины пряталась деревянная резная беседка – туда и направилась задумчивым шагом Ждана, дыша грустной осенней прохладой. Сочные грозди пылали алым огнём, рука так и тянулась сорвать их, да горька ягода калина – без мёда не съешь. Присев в беседке и сложив руки на коленях, на золотом парчовом узоре, Ждана устремила взгляд на вечерний небосклон над кронами садовых деревьев. Сердце её рвалось в Белые горы…
Долго сидела новая княгиня Воронецкая, листая страницы своего прошлого, написанные кровью сердца. Солнце уже спряталось, и последние отблески заката догорали над верхушками деревьев, когда кусты калины зашуршали и раздвинулись, и обмершей от ужаса женщине явилось страшное лицо с жёлтыми глазами – наполовину человеческое, наполовину звериное, заросшее. Борода захватывала большую часть щёк, подбираясь к скулам, а густые брови сливались с ней, разрастаясь к вискам. Оскалив в хищной улыбке клыки, эта волосатая харя сказала:
– А вот и наша пташечка… Попалась!
В пору, когда в тёмной косе Жданы ещё не было серебра, и она свободно падала ей на грудь, перевитая шёлковой лентой, к ней сваталось много женихов. Дочь свирославецкого посадника Ярмолы Кречета слыла первой красавицей в городе, но ни одному из молодцев Светлореченского княжества не суждено было назвать её своей женой. Бытовал в княжестве обычай – самых красивых девушек предлагать в качестве невест жительницам Белых гор. Лаладу, покровительницу этих земель, чтили как главную богиню, её дочерей любили и уважали все от мала до велика, а потому любая девушка считала счастливейшей долей стать супругой женщины-кошки. Раз в три года в Жаргороде, Любине и столице княжества Лебедыневе устраивались смотры невест, на которые прибывали из Белых гор дочери Лалады, достигшие тридцатипятилетнего возраста, и искали среди собранных красавиц свою избранницу. Происхождение девушки значения не имело, ценилась только красота и здоровье, но главным условием было девство. Примерно в это же время в остальных городах и сёлах проводилось гуляние, приуроченное к Лаладиному дню; считалось, что в этот день богиня полностью входила в свою силу после зимы. В отличие от смотрин, гуляния на Лаладин день проходили ежегодно, каждую весну, и продолжались семь дней. Молодёжь плясала и веселилась, девушки с парнями присматривались друг к другу, а порой на праздник заглядывали и женщины-кошки. Поиск избранниц мог затянуться на многие годы, и порой они посещали соседнее княжество снова и снова – благо, трёхсотлетняя жизнь это позволяла. Если женщина-кошка не находила свою невесту на смотринах, это не мешало ей продолжать поиски самой, руководствуясь знаками, приходящими к ней в снах. От тщательности выбора супруги зависела сила и полноценность будущего потомства, а поэтому поиск суженой не ограничивался какими-либо временными рамками. Каждая женщина-кошка обязана была произвести на свет не менее двух детей: дочь Лалады, вкусившую молока родительницы-кошки, и так называемую белогорскую деву, вскормленную молоком её жены. Искать свою половину можно было и у себя – среди белогорских дев, но свежая кровь из соседнего княжества ценилась выше: она давала разнообразие.
