«От судьбы, матушка, не уйдёшь, – проговорила она, переводя взгляд на Ждану, которая еле держалась на ногах от затмевающего разум счастья. – Я тоже оттуда, и тоже суженую свою не нашла… Но чувствовала, что она там была, да почему-то разминулись мы. Думала, что ошиблась городом, в Любин сбегала, да только потеряла время зря. Кинулась по следу, насилу взяла его – почти простыл уже. Вовремя же я вас нагнала!»

Второй день, мелькнуло в голове Жданы. Умея переноситься в мгновение ока на большие расстояния, женщины-кошки успевали за три дня смотра невест побывать во всех трёх городах, где он проводился – по дню на город. Видимо, Млада прибыла под Лебедынев в тот самый день, который Ждана со стыда пропустила, оставшись в гостевом доме. Нет, не зря билось в её груди сердце, не напрасно ждало столько лет, не впустую проделали они такой путь! И голубые глаза Млады подтверждали светлым взглядом: да, не зря.

«Сомнений у меня нет, – сказала женщина-кошка, беря Ждану за обе руки. – Ты – моя судьба, потому что откликается твоя душа. Дозволь спросить, как тебя зовут?»

«Ждана», – пролепетала девушка, едва дыша от тепла ладоней, сжимавших её руки.

«Правду говорит твоё имя, – с улыбкой кивнула Млада. – Ждало тебя моё сердце».

Мать всплеснула руками, на её щеках вспрыгнули озорные ямочки.

«Ой… Вот уж радость так радость! – пробормотала она приглушённым и дрожащим от чувств голосом. – А мы-то думали – не видать Жданке Белых гор, как своих ушей…»

Ветер, словно завидуя чужому счастью, трепал кудри Млады и полы её плаща, выдувал из глаз Жданы слёзы, а в утробе грозовых туч заурчало. Блеснула первая вспышка. Послышался грубый, низкий бас возницы:

«Хозяйка, сейчас как непогода разыграется, дождь как хлестанёт – садились бы вы все в колымагу, вымокнете ж посредь дороги-то».

Подсвеченная багрянцем изнанка туч не предвещала ничего хорошего. Мать с тревогой посмотрела на небо, а Ждане подумалось: тучи были словно не дождевой водой пропитаны, а кровью… Раздался холодный лязг железа: это Млада вынула из ножен кинжал. На его длинном четырёхгранном клинке отразился грозный отблеск зари.

«Ох», – испуганно попятилась мать.

«Не бойся, матушка, – сказала Млада. – Я с погодой поговорю».

Никому вспарывать живот она не собиралась, вместо этого побрела по траве прочь от дороги. Отойдя на несколько шагов, опустилась на колени, низко повесив голову, и сделала себе на руке небольшой надрез. Ждана содрогнулась: под лезвием взбухла, налилась и покатилась по коже тёмно-красная струйка. Не обращая внимания на ранку, Млада поднесла окровавленный клинок к губам и что-то неслышно зашептала, опустив ресницы. Потом, держа кинжал обеими руками, протянула его к небу жертвенно-дарующим жестом, и до слуха Жданы донеслись её слова:

«Ветроструй, отец туч дождевых, ветра северного, южного, восточного и западного, прими дар мой. Кровь, на земле рождённая, клинок, из земных даров выкованный, а дух с моих уст – твоим дыханием данный…»

И опять речь перешла в беззвучное шевеление губ, а порывы ветра начали на глазах ослабевать. В самом начале, когда Млада только опустилась в траву, её кудри трепетали на голове, как живые, а теперь едва колыхались. Громовые раскаты стихли до глухого ворчания. Дыхание неба успокаивалось, а кровь Млады капала, впитываясь в землю. Женщина-кошка захватила в руку пучок травы с полевыми цветами и, не срывая его, отёрла кинжал, после чего вложила в ножны. Затем она медленно поднялась на ноги, глядя на застывшие в небе алые животы туч, а кровь всё капала с пальцев опущенной руки…

Опомнившись, Ждана кинулась к ней с носовым платком, чтобы перевязать порез.

«Сама вышивала? – улыбнулась Млада, глянув на платок. – Не надо пачкать, он такой красивый… И так заживёт».

И на глазах у изумлённой Жданы она принялась вылизывать себе ранку. Кожа очистилась, а кровь остановилась, остался только сам порез – короткий, но глубокий, сделанный волевой рукой. Ждана не могла смотреть на это и всё-таки наложила на руку Млады платок, а та нагнулась и тепло накрыла её губы своими. Ещё ни разу не целовавшаяся Ждана напружиненно застыла, не зная, что делать. Ощутив у себя во рту что-то подвижное, щекочущее и горячее, она вздрогнула, сердце провалилось в живот и увязло в студенистом холоде испуга, но ладонь Млады, лёгшая ей на затылок, не дала отпрянуть. От привкуса крови к горлу девушки подступила лёгкая дурнота, но нежность губ Млады победила. Кровь, рождённая на земле, небесный холод клинка, алые капли на ветру… И невозможная, непостижимая сладость весенних цветов.

«Мне снились твои глаза», – прошептала Ждана.

«И мне – твои», – шевельнулись губы Млады в секунде от нового поцелуя.

Возницы, сняв шапки, с открытыми ртами наблюдали за чудом усмирения грозы. Усмехнувшись, Млада сказала им:

«Что уставились? Давайте-ка, ребята, колёса чинить… Есть хоть у вас, чем?»

Всё было: и запасные колёса, и инструмент. Об этом позаботился отец, зная, какая продолжительная и непростая предстоит дорога. Однако провозились мужики долго: уже стемнело, и стало плохо видно, но Младе сумерки не были помехой. Она, наверное, сумела бы приладить колесо и в темноте.

Домой Ждана приехала хоть и измотанная дорогой, но счастливая и гордая. Когда она выходила из повозки, руку ей подала голубоглазая женщина-кошка, пружинисто соскочившая на землю под любопытными взглядами домочадцев, которые столпились на крыльце, чтобы поглядеть на гостью с Белых гор. Знакомство Млады с отцом Жданы прошло прекрасно. Узнав, что её родительница – известный мастер-оружейник Твердяна Черносмола, он показал ей бережно хранимый им подарок князя Искрена – великолепный, отшлифованный до невыносимого зеркального блеска меч с украшенной самоцветами рукояткой и клеймом на доле, гласившим: «Коваль Твердяна». Острота клинка превосходила лезвие бритвы. Длинные сильные пальцы Млады пробежали по клейму, лицо озарилось тёплым сиянием.

«Да, это работа моей родительницы, – сказала она. – Отрадно видеть, что она так ценится».

В честь Млады отец решил устроить большой приём с помолвкой. На его подготовку ушла целая седмица, и все эти дни женщина-кошка гостила под родной крышей Жданы. Днём устраивались всевозможные увеселения, а ночью Ждана лежала в своей девичьей постели одна, думая о Младе и вспоминая их первый поцелуй. От мыслей этих её тело охватывала сладкая истома, щёки горели, дыхание сбивалось, а сердце частило. Смущая саму себя такими думами, она всё же не могла перестать грезить о руках Млады, о её длинных сильных ногах и крепких объятиях. В груди уютно устроилось счастье, и перед мысленным взглядом разворачивался образ долгого совместного пути… Дом в Белых горах, сосны, а в животе – шевеление чуда новой жизни.

Вдруг ей почудилось, будто кто-то тихо, нежно окликнул её по имени. Призрачный, зыбкий, как отражение на воде, зов взволновал Ждану, сдёрнув покрывало тёплой дрёмы. Лишённая покоя, она чутко слушала тишину… И снова! «Ждана», – дохнул ей на ухо знакомый голос. Это Млада звала её! Покрываясь холодными мурашками, Ждана откинула одеяло, всунула ноги в войлочные башмачки и накинула на плечи домашний кафтанчик из красного шёлка. Пересекая лучи лунного света, падающего в окна, она неслышно заскользила из женских покоев в гостевую часть дома, забыв обо всех приличиях. Поющая струнка зова безошибочно привела её к той самой двери, толкнув которую, Ждана увидела озарённую лунным серебром богатую кровать под бархатным навесом… Но не чернокудрая женщина на ней спала, а разлёгся огромный зверь с длинным пушистым хвостом и усатой мордой. Ждана застыла на пороге, а глаза зверя открылись и блеснули голубыми огоньками. Эти глаза она узнала бы из многих тысяч… И всё же она закрыла лицо ладонями, нырнув в спасительную тьму.