Внезапно мои мысли прервал ужасающий грохот. Я подумала — бомба. Теперь мы все погибнем. Я схватила Ливи за руку. Она вся замерла. Трамвай затрясся и остановился. Мы повалились на девушку, стоявшую впереди, и смотрели друг на друга в страхе. Что случилось?

В наступившей тишине я заметила, что два передних вагона исчезли в облаке пыли. Через секунду послышался ужасный шум, сквозь который можно было различить крики, стоны и рыдания. Я выбежала из вагона и увидела нечто страшное. Раненные девушки, истекавшие кровью, лежали на земле или выползали из обломков трамвая и груды камней. Я не сразу поняла, что произошло. Одно из разбомбленных зданий рухнуло на трамвай и раздавило первые два вагона. Третий не был задет. Никто из нас, находившихся в нем, не пострадал.

Я подбежала к девушке, наполовину заваленной обломками, и помогла ей выбраться. Она отделалась только царапинами, но была страшно перепугана. Все бросились вытаскивать раненых. Мы разбирали завал голыми руками. Те, кто был в состоянии подняться, ковыляли к дороге. Они сбились в кучу, как раненные птицы. Прошла целая вечность, пока принесли воду и тряпки. Теперь мы могли, по крайней мере, обмыть и перевязать раны. Раненые стонали, просили воды и в отчаянии звали своих сестер и друзей.

— Ципи, Ципи, где ты? — звала слабым голосом какая-то девушка, залитая кровью, — ее только что отрыли из-под кучи камней.

— Здесь я! — закричала Ципи, счастливая, что ее сестра жива.

— Грудь очень болит.

— Лежи спокойно. Может быть, сломано ребро. Вот-вот приедет «скорая помощь».

«Скорая помощь» приехала, но раненых не разрешили поместить в нее, только мертвых. Появился Шара, которого известили о происшествии, и он начал отдавать приказания. Раненых он приказал уложить в непострадавшем вагоне и отвезти обратно в лагерь. Им будет оказана помощь в лазарете, они либо поправятся, либо умрут.

Нас долго пересчитывали, раненые стонали и кричали. Многие громко плакали. Откопали женщину без признаков жизни. «Мама, мама!» — кричала ее тринадцатилетняя дочь, которой мы все завидовали, что с нею была мать. Теперь мы жалели ее. Потерять мать теперь было еще хуже, чем раньше, вместе со всеми. Она обнимала и целовала мать, причитая: «Мама, мама, ты не должна умереть! Ты не можешь оставить меня! Посмотри на меня, мама!» Ливи подошла к ней и попыталась ее успокоить. Только тогда я заметила, что девочка тоже ранена, ее рука висела безжизненно, возможно, из-за перелома. Откопали другое безжизненное тело. Это была Вера. Я не верила своим глазам. Вера, с которой я разговаривала полчаса назад. Не может быть, что она мертва. Ран не было видно, и я попробовала сделать ей искусственное дыхание, но безрезультатно. Она была мертва. Ее молитва была услышана.

Мы только что вернулись с работы. Съеден ужин, выпит «кофе», и мы жуем оставшиеся крошки хлеба. На улице очень холодно. Несколько палок — все наше топливо — дают мало тепла. Я сижу, сжавшись на своей койке, пытаясь согреться, и слушаю, о чем говорят мои соседки. Кто-то сказал:

— Канун Нового года.

— Какая разница? — прозвучало с другой койки.

— Люди надевают все самое лучшее и готовятся к обеду, — откликнулась третья девушка.

— Ты помнишь, как было весело? — сказала Магда.

— Только год тому назад, — ответила Тери, — а кажется будто это было в другой жизни.

Девушки пробудились от апатии и вступили в разговор. Каждая о чем-то вспоминала. Каждой хотелось рассказать о том, что было в канун прошлого Нового года, поделиться счастливыми воспоминаниями.

— Помните, что было на обед?

— Петер всегда приносил много пива.

— Я была влюблена в Петера. Где он может быть теперь? Как ты думаешь, он жив?

— Конечно, он молод и силен.

— Помнишь мою розовую шелковую блузку с оборочками? Она мне так шла! В прошлый раз я была в ней на Новый год, — сказала Ольга, красавица Ольга, которая теперь сидела согнувшись, худая, с колючим ежиком на голове.

Какое счастье, что она не может видеть себя теперь, подумала я. В прошлом году она была королевой бала.

— Неужели это было только год назад? — спросила Божи, сестра Ольги. — Кажется, что прошла целая жизнь.

— Вечность в одном мгновении, — сказала Магда, у которой всегда была наготове цитата. — Хотя Блэйк имел в виду совсем другое.

Они болтали. Я слушала. Меня тоже одолевали воспоминания, но мне было бы слишком больно выразить их словами. Я начала понимать Данте: «Nessun maggior dolor…». Нет большей муки, чем вспоминать о счастливом времени, будучи в горе.

Прозвучал свисток, и лампы погасили. Нам не хотелось спать, и мы зажгли сальную свечу, которую кому-то удалось достать. Мы сидели на корточках и предавались воспоминаниям. Воспоминания чередовались со стихами и рассказами. Каждая вносила свою лепту.

Рожи запела. У нее был мягкий, красивый голос, некоторые девушки стали подпевать. Все заплакали, когда Рожи пела о бедной маленькой девочке, одетой в лохмотья и продававшей на морозе спички прохожим.

— Бельц, мой маленький город, где ты? — раздалось печально на еврейском языке с одной из нар. Другой голос запел «Моя еврейская мама».

Когда мы вволю наплакались и спели все песни, кто-то спросил:

— Каким будет 1945 год?

— Таким же, как 1944.

— Как вы думаете, будем мы здесь в канун следующего Нового года?

— Мы никогда отсюда не выйдем.

— Может быть, нас не будет в живых.

— Мы наверняка умрем с голоду, или нас отошлют обратно в Освенцим.

— Как вы можете говорить такие глупости? — неожиданно отрезала я. И добавила убежденно: — Конечно, мы выйдем отсюда.

— Когда? — спросила Сюзи.

Не задумываясь, я ответила:

— Пятнадцатого апреля.

Девушки вскочили со своих мест и окружили меня. Неожиданно для себя самой я стала оракулом.

— Это правда?

— Откуда ты знаешь?

— Ты обещаешь?

— Это когда кончится война?

Вопрос следовал за вопросом. Все смотрели на меня с удивлением и восторгом. Кто-то спросил опять:

— Война к тому времени кончится?

— Война не кончится, но мы будем свободны, — снова ответила я, не думая.

Они смотрели на меня с недоверием, стараясь поверить. Все вдруг умолкли и задумались.

— Давай пари, — сказала Сюзи.

— Хорошо, — ответила я.

— Что я получу, если ты окажешься неправа?

— Мой паек хлеба, — сказала я, не моргнув глазом. — А что я получу, если выиграю?

— Откуда я знаю, чему будет равняться сегодняшняя пайка? — сказала Сюзи, явно под впечатлением моего уверенного ответа. — Но я обещаю, что это будет что-нибудь равноценное.

Мы скрепили уговор рукопожатием, погасили сальную свечу и легли спать. Завтра обычный рабочий день.

Шел снег. Зима заключила нас в свои железные объятия. С каждым днем становилось все холоднее. Моя одежда очень слабо грела, а обувь превратилась в лохмотья. Прошел слух, что привезли несколько пар обуви и счастливчики ее получат. Кто же это будет? Только те, у кого влиятельные друзья.

Первыми все всегда получали те, кто выполнял особые задания на кухне, или в лазарете, или на рабочем месте. Доктор, капо и «блоковая» всегда пользовались привилегиями. Я была ничтожество, никто, без прав и без надежды что-то вдруг получить. Но глядя на свои ноги, я не могла не мечтать о ботинках. Большие дыры в подошвах, а то, что когда-то было верхом, скреплено кусками проволоки. Однажды мне повезло — я нашла среди руин старые газеты, которые немного защищали ноги от холода. Но это было давно, а сегодня мои ступни отделялись от покрытой снегом земли только лоскутками кожи. Проволока, на которой держалась обувь, при каждом шаге врезалась в ноги. Я едва чувствовала свои ступни: это были две ледышки, на которых я ковыляла. Как мираж, мне виделись целые ботинки, даже начало казаться, что ноги согреваются. Но как могла я попасть в элиту? Осмелиться пойти к коменданту? Во всяком случае, не убьет же он меня, если я попрошу. Я подумала и решила рискнуть. Пойду к нему, покажу свои негодные ботинки и попрошу новые.