— Руки вверх!

— Руки вверх! — повторил он громче по-русски, сообразив, что диверсанты поймут его.

Кто-то из фашистов вскрикнул от неожиданности, кто-то вскочил на ноги и снова сел с поднятыми вверх руками перед двумя парнями в крестьянских ватных пиджаках. Человек в тулупе, приведший сюда Дубягу, осел к стене.

— Встать! — приказал Дубяга.

Он действовал цепко, безошибочно, с предельной ясностью, которая приходит, когда ошибиться нельзя. Дубяга шагнул к столу, а Бутин вышел на его место. Дубяга быстро разглядел на столе листы бумаги, исчерченные схемами, должно быть, это и есть план, который изучали диверсанты, прежде чем отправиться из штаба — приводить системы мин в действие.

Наставив пистолет в упор на стоящего впереди молодого фашиста с оторопело расширенными глазами, Дубяга крикнул: — План минирования? Отвечай! — Тот испуганно кивнул головой.

Дубяга нагнулся над столом, поспешно разбирал бумаги. Вот сводный план минирования, а это — схемы минирования отдельных районов города. Он рванул листы. В ту же секунду взметнулось перед глазами что-то. Бах! Темнота и звон разбитого стекла полетевшей со стола лампы. Дубяга сорвал одеяло, закрывавшее узкое окошечко. Раздался выстрел, другой, третий… Бутин схватился за руку. Здоровой рукой он успел выхватить у Дубяги бумаги, вышиб ногой дверь.

«Добежит ли?» — мелькнуло у Дубяги. Он загородил дверь, чтобы не допустить преследования Бутина, и отстреливался, ничего не различая перед собой.

Обожгло ногу, — он ухватился за косяк двери левой рукой. Нет, этот свой боевой пост у дверей он никому не мог передоверить, даже Бутину.

И вдруг на мгновение, словно вспыхнуло что-то перед глазами, и не болью, а током пронзило живот. Он пошатнулся, удержался о косяк двери. «План, план… — тихо простучало в голове, — план… в наших руках…» Еще в пальцах хватило силы выхватить из кармана гранату, дёрнуть кольцо и швырнуть гранату недалеко в эти ненавистные расплывшиеся фигуры…

Когда пришёл Белоухов с красноармейцами, за которыми посылал его Дубяга, всё уже было кончено. Они вынесли Дубягу на снег, сняв шапки, постояли молча.

Штаб диверсантов разгромлен гранатой Дубяги. Но кое-кто из диверсантов успел уйти отсюда раньше, и Белоухову с красноармейцами надо было спешить, чтобы задержать их.

Взвился алый флаг на водонапорной башне!

Над головой Дубяги, над застывшими глазами его — зарево, музыка, бой, освобождение Ржева.

Родная земля, прими своего сына.

С лязгом промчался отставший танк, донеслась боевая песня. Гитлеровцы откатывались на западную окраину. Пошёл снег, мартовский, крупный и влажный…

Подполковник Ярунин стоял на коленях на снегу перед Дубягой, мокрый снег падал на его обнажённую голову. Подречный снял с себя шинель, накрыл ею Дубягу по шею, — скрылась чужая, непривычная гражданская одежда на Дубяге. Кто-то из разведчиков не выдержал, всхлипнул вслух. Автоматная очередь прорезала тишину улицы, завязалась перестрелка бойцев с засевшими кое-где в домах гитлеровскими автоматчиками.

Ярунин крепко обхватил Дубягу за шею, за плечи, поцеловал его в лоб, в щёки, мокрые от снега. Один за другим разведчики прощались с Дубягой.

Ярунин отдал приказание проверить подвалы, чердаки этого серого двухэтажного дома, не спрятался ли кто из диверсантов.

Разведчики направились выполнять приказание. Подречный, в одной ватной телогрейке, нагнал их, остановил шедшего впереди бойца. — Разреши, — Подречный отстранил его. В лице его незнакомая до сих пор решимость. Он сжал сильнее в руке винтовку и первый перешагнул в темноту полуразрушенного мрачного дома.

Выбрасывая из-под гусениц комья снега, танки быстро проходят по улицам Ржева, на танках тесно плечо к плечу сидят бойцы, крепко зажав в руках автоматы. Под тяжёлыми касками свои родные русские лица, потемневшие в бою. Жители города вышли из подвалов, мальчишки облепили ворота, покосившиеся фонарные столбы, обгоревшие деревья. Над рёвом моторов, над гусеничным скрежетом повис женский плач. Кто-то плачет навзрыд, в голос. Это вырвавшийся на волю вдовий крик о долгожданном счастье, о горе, которое острее в такой час.

Старушка пробралась вперёд на мостовую, — за плечами у неё котомка, зябко спрятаны руки в рукава пальто, — задрав голову, провожает танки, уходящие в новый бой. Кто-то тронул её за плечо.

— С освобождением Ржева, бабушка!

Она обернулась. Незнакомый парень в долгополом пальто стоял возле неё.

— Поди-ка, бабушка, — позвал он её.

Старуха не тронулась с места, насторожилась, подслеповато прикрыла веками глаза.

— От Петра Семёновича идёшь? — тихо, одними губами спросил парень.

Старуха открыла глава.

— Вспомнил, Никитичной тебя звать, — он тронул лацканы своего пальто, — не узнаёшь меня в этой одежде? Белоухов моя фамилия.

Старуха недоверчиво ещё раз оглядела его, сказала упрямо:

— Мне другого надо, курчавого.

Белоухов помрачнел.

— Его нет больше, бабушка. Убит Дубяга.

— Убит?

— Идем, — решительно потянул её Белоухов.

Они вошли во двор длинного двухэтажного дома.

— Тебе повезло, бабушка, что я нашёл тебя, — говорил Белоухов, — ты бы намаялась, пака отыскала нас.

На входной двери рукой Белоухова было выведено мелом: «Занят». Подполковник поручил Белоухову занять дом для разведки. Водя Никитичну по комнатам, заставленным разномастной дорогой мебелью, где на постелях валялись в беспорядке шёлковые стёганые одеяла, а на полу, на стульях были разбросаны платья, кружево, бельё, Белоухов объяснял ей:

— Здесь городской голова жил. Два дня назад бежал из города. Всё равно поймаем гада.

Он пнул ногой корзину с барахлом.

— Всё наворовано. Натаскал из чужих квартир мебель, тряпки.

Снимая с плеч котомку. Никитична сказала, предупреждая расспросы Белоухова:

— Подполковника дождусь, ему передам, что нужно.

Белоухов дружелюбно усмехнулся:

— Раз так, я пошёл.

— Вот накормить мне тебя, жаль, пока нечем, — сказал он ей с порога, — отдыхай.

Тупоносые тягачи медленно волокли по мостовой тяжёлые пушки. Через улицу пронесли на носилках раненого. На перекрёстке толпился народ, — здесь дымила походная кухня пехоты: повар в белых нарукавниках разлизал горячий суп жителям города в кострюли, банки, бидоны. Приближались звуки духового оркестра — эта полки второго эшелона вступили в город.

Переодетый в штатское, затерявшись в толпе, Белоухов испытывал гордое чувство своего причастия к большому событию. Вот мы и в Ржеве…» Здесь родился Белоухов, провёл детство. В боях за этот город погиб Дубяга, взяв на себя самую тяжёлую часть их общей задачи. Ранен Бутин, верный товарищ…

Пошёл сильный снег, было холодно, но никто не замечал этого. Вокруг становилось всё праздничней, оживлённей. Как старым друзьям, от которых, казалось, долго был отрезан. Алексей Белоухов радовался накрытым брезентом тяжёлым машинам с боеприпасами; девчатам из полевой пекарни, сидящим высоко на мешках; корреспондентам армейской газеты. Из-за угла выехала большая красная машина и стала на перекрёстке, дожидаясь, когда регулировщик пропустит её. Белоухов издали узнал старую красную машину ржевской городской пожарной команды. Это из-за неё было много спора с брандмайором. Упрямый старик отказывался перекрасить машину, хотя её легко было обнаружить с воздуха, — он хотел въехать в Ржев по всей форме. Вот он вышел из кабины, крепкий, подвижный, заспешил к регулировщику, уговаривает поскорей пропустить его, грозит, показывает рукой на запад, где на окраине города еще пылает огонь.

Показалось несколько человек в полувоенной одежде со знаменем впереди. Они шли строгим строем, хотя кое-кто из них прихрамывал. Это были «городские учреждения», как называла их Тоня. Их было всего несколько человек, это те, кто не мог больше сражаться, остальные в партизанском отряде преследуют отходящие немецкие части по ту сторону Ржева.