О, как быстро скакал этот конь – стремительный, будто барс! – и каждый из стражей по очереди пал, содрогаясь, на землю и стал недвижим.
Герцог стоял перед дворцом Королевы. Он соскользнул с коня на влажную землю.
– Туда я пойду один, – молвил он. – Жди, и когда-нибудь я вернусь.
– В это я совсем не верю, – заметил конь. – Но стану ждать здесь, пока не кончится само время, если так будет нужно. Я все равно боюсь за тебя.
Герцог коснулся губами черной стали конской головы, попрощался и двинулся спасать Королеву. Он вспомнил чудовище, правящее мирами и неспособное умереть, и улыбнулся – он больше им не был. В первый раз со времен ранней юности ему было что терять, и эта мысль возвратила ему молодость. Он шел через залы пустого дворца, и сердце колотилось у него в груди – и Герцог смеялся.
Она ждала его там, где умирают цветы. Она была всем, что умело нарисовать его воображение. Ее платье было простое и белое, скулы – высокие и темные, а волосы – длинные, бесконечно ночного оттенка вороньего крыла.
– Я пришел спасти тебя, – сказал он ей.
– Ты пришел спасти себя, – поправила она.
Голос ее был почти шепот, почти ветерок, сотрясавший мертвые соцветья.
Он склонил голову, хотя она ростом равнялась ему.
– Три вопроса, – прошелестела она. – Ответь на них правильно, и все, чего ты желаешь, станет твоим. Но одно лишь неверное слово, и твоя голова навек упокоится на золотом блюде.
Ее кожа была коричневой, цвета мертвых розовых лепестков, а глаза – как темный янтарь.
– Задавай свои вопросы, – сказал он с уверенностью, которой совсем не чувствовал.
Кончик королевского пальца пробежал у него по щеке. Герцог и вспомнить не мог, когда в последний раз его касались без разрешения.
– Что больше вселенной? – спросила она.
– Подпространство и Подвременье, – быстро ответил Герцог. – Ибо оба они вмещают вселенную, а кроме того, и все, что ею не является. Но я думаю, ты хочешь ответа менее точного, зато более поэтичного. Изволь – это разум, ибо он может объять всю вселенную и вдобавок нарисовать себе вещи, которых не было и нет.
Королева молчала.
– Ответ правильный? – заволновался Герцог. – Или неправильный?
На мгновение он пожалел о змеином шепоте главного советника, о сгущенной мудрости веков, струящейся в мозг через невральную розетку, – или хотя бы о стрекоте жука-секретаря.
– Второй вопрос, – сказала меж тем Королева. – Что могущественнее Короля?
– Герцог, конечно! – тут же нашелся он. – Ибо все Короли, Первосвященники, Канцлеры, Императрицы и им подобные служат единственно моей воле и произволению. Но я снова подозреваю, что тебе нужен ответ менее трезвый, зато более цветистый. И снова это разум – он могущественнее Короля. И даже Герцога. Потому что хотя и нет никого в мире превыше меня, однако же есть в нем такие, кто способен представить мир, где нечто меня превышает, а его, в свою очередь, – другое нечто, и так далее. Нет! Погоди! У меня есть ответ! Он из Великого Древа: Кетер, Венец, сам принцип монархии, могущественнее любого Короля[26].
Королева поглядела на него янтарными очами и молвила:
– Последний вопрос для тебя: что нельзя взять назад?
– Мое слово, – немедленно сказал Герцог. – Хотя, если хорошенько подумать, бывает иногда так, что дашь слово, а потом обстоятельства изменятся – да что там! – сами миры изменятся каким-нибудь неблагоприятным или неожиданным образом. Время от времени, если уж на то пошло, приходится менять свое слово в соответствии с ситуацией. Я бы еще Смерть упомянул, но тут, по правде говоря, если уж мне придет нужда в ком-то, от кого я успел избавиться, я просто велю его перевоплотить…
По лицу Королевы скользнула тень нетерпения.
– Поцелуй! – воскликнул Герцог.
Королева кивнула.
– Ты не так уж безнадежен, – сказала она. – Ты полагаешь, что ты – моя единственная надежда, но на самом деле это я – твоя. Все твои ответы неверны. Но последний оказался не таким неправильным, как остальные.
Герцог представил, каково это – лишиться головы ради этой женщины, и неожиданно счел перспективу не столь уж ужасной.
Ветер пронесся сквозь сад мертвых цветов. Будто надушенный призрак, подумал Герцог.
– Хочешь узнать ответ? – спросила она.
– Ответы, – поправил он. – Конечно.
– Есть только один ответ, – возразила она. – И это сердце. Сердце больше вселенной, ибо в нем найдется сострадание для всего и вся, а вселенная не знает жалости. Сердце могущественнее Короля, ибо сердце может знать Короля таким, каков он есть, и все же любить его. И, наконец, когда ты отдашь свое сердце, его уже не взять назад.
– Я сказал, поцелуй, – напомнил ей Герцог.
– Этот ответ оказался ближе других к истине.
Ветер ударил сильнее, и на мгновение воздух вкруг них наполнился мертвыми лепестками. Но ветер ушел, как пришел, и растерзанные лепестки упали наземь.
– Итак, я провалил первое же задание, которое ты дала мне, – сказал Герцог Королеве. – И все равно не думаю, что голова моя будет хорошо смотреться на золотом блюде. И вообще на любом блюде, если уж на то пошло. Дай же мне еще задание, поставь мне цель, укажи, чего мне еще достичь, чтобы доказать: я достоин. Дай мне спасти тебя отсюда.
– Я не из тех, кого нужно спасать, – отвечала Королева, – и никогда такой не была. Твои советники, скарабеи и программы просто решили с тобою покончить. Они послали тебя сюда, как посылали тех, кто был прежде, давным-давно, ибо куда лучше тебе исчезнуть по собственной воле и желанию, чем им убивать тебя во сне. И к тому же не так опасно. Идем, – сказала она, беря его за руку.
И они покинули сад мертвых цветов и прошли мимо фонтанов света, извергающих свои сияющие струи в бездну, дальше, в цитадель песен, где на каждом углу их ждали совершенные голоса – вздыхая, распевая, возглашая и раскатываясь эхом, – хотя петь было решительно некому.
За стенами цитадели расстилался туман, и кроме него не было ничего.
– Смотри, – сказала она ему. – Мы достигли конца всего, где нет ничего, кроме того, что мы создаем сами – по собственной воле или из безрассудства. Здесь я могу говорить свободно, ибо нет сейчас никого, кроме нас.
Она погрузила взгляд ему в глаза.
– Тебе не обязательно умирать. Можешь остаться со мной. Ты будешь счастлив, ибо наконец обретешь сердце и смысл бытия. А я буду любить тебя.
Герцог устремил взор на нее, озадаченный и разгневанный.
– Я просил, чтобы мне всего лишь было о чем волноваться! Чтобы было о чем заботиться. Я просил сердца!
– И тебе дали все, чего ты желал. Но ты не можешь получить все это и остаться их властелином. Тебе нет дороги назад.
– Я… я сам хотел, чтобы это случилось.
Герцог больше не гневался. От бледных туманов за пределами мира у него болели глаза, если смотреть на них слишком пристально или слишком долго.
Земля начала содрогаться, будто под пятой великана.
– Есть здесь хоть что-нибудь настоящее? – спросил Королеву Герцог. – Что-нибудь постоянное?
– Здесь все настоящее, – отвечала она. – Великан идет. И если ты не вступишь с ним в бой и не победишь, он убьет тебя.
– Сколько раз все это уже повторялось? Сколько рыцарей сложили головы на золотые блюда?
– Нет здесь ни блюд, ни голов – ни одной, – молвила Королева. – Не моя работа их убивать. Они сражаются за меня и получают меня в награду, и остаются со мной, пока глаза их не закроются в последний раз. Они сами рады остаться, или я научаю их радоваться этому. Но ты… тебе ведь нужно твое недовольство, правда?
Он задумался – и кивнул.
Она обвила его руками и поцеловала – долго и нежно. Если подарить поцелуй, его потом уже не взять назад.
– Так что теперь? Я буду драться с великаном и спасу тебя?
– Так всегда и бывает.
Он поглядел на нее – и на себя, на свое оружие и покрытые гравировкой доспехи.
– Я не трус и никогда не уклонялся от битвы. Я не могу возвратиться к себе, но и радоваться, оставшись с тобой, не сумею. Поэтому я подожду великана и дам ему себя убить.
26
Кетер – в каббалистической картине мира наивысшая из сфирот, первое, что явилось из Небытия, Абсолют, Бог.