— Мистер Парсел, — сказал Масон, прерывая излияния таитян, скажите чернокожим, пусть вернут пули.

Парсел перевел приказ капитана, и Меани тут же обошел своих товарищей, собрал оставшиеся у них пули и вручил их Мэсону. И отдавая пули, он произнес целую речь, исполненную изящества и достоинства. Его жесты напоминали жесты Оту, только руками он разводил не так округло.

— Что он сказал, мистер Парсел? — осведомился Мэсон.

— Он приносит вам свои извинения за плохие манеры таитян и заверяет, что впредь они будут относиться к вам с уважением, как к родному отцу.

— Что ж, прекрасно, — буркнул Мэсон, — я очень рад, что мы их снова прибрали к рукам.

С этими словами он повернулся и направился к трапу.

— Поблагодарите их, — бросил он через плечо.

— Он сердится? — спросил Меани, нахмурив брови. — Почему он ушел и ничего не ответил?

Согласно таитянскому этикету, Мэсон обязан был ответить на речь Меани столь же пространной речью.

— Он поручил мне ответить вам, — сказал Парсел.

И тут же на месте он сымпровизировал речь, так искусно завуалировав упреки, что их при желании можно было принять за похвалу. Но таитяне отлично поняли намек. Пока Парсел держал речь, они стояли потупившись.

Парселу не удалось закончить свою импровизацию: его окликнул Мэсон. Капитан стоял на мостике, пристально глядя на прибой.

— Что это вы им там рассказывали? — подозрительно спросил он.

— Я сказал им спасибо за их повиновение.

— Неужели по-таитянски слово «спасибо» такое длинное?

— С цветами и шипами, полагающимися по обычаю, — да.

— Ни к чему вся эта болтовня, — проговорил Мэсон, упрямо наклоняя квадратный череп.

— Таков обычай. Не ответить на извинения Меани речью — значит порвать с таитянами окончательно.

— Понятно, — протянул Мэсон не слишком убежденным тоном. — И добавил: — Я изменил свой план, мистер Парсел. Тот молча взглянул на капитана.

— Я решил добраться до берега не на одной, а на двух шлюпках, а третья, патрульная, будет их прикрывать. С чернокожими у нас получается шесть лишних ружей, — добавил он, удовлетворенно улыбнувшись, словно генерал, узнавший, что ему придали целую дивизию.

— Белых восемь человек, не считая, конечно вас, мистер Парсел, — итого в моем распоряжении четырнадцать ружей. Итак, я могу вооружить три шлюпки, экипаж первой и второй шлюпки получит по пять ружей, а караульная шлюпка — четыре. Черных мы разместим по двое на каждую шлюпку с таким расчетом, чтобы они находились в окружении белых. — И он добавил равнодушным тоном, не глядя на Парсела: — Вы останетесь на борту с женщинами.

Прекрасное, бледное и строгое лицо Парсела даже не дрогнуло, он по-прежнему не спускал с Масона внимательных глаз.

— Во всяком случае, — проговорил Мэсон, отворачиваясь, — якорная стоянка не особенно надежна, и необходимо, чтобы кто-нибудь остался на судне и мог в случае надобности взять на себя команду.

Слова эти Мэсон произнес чуть ли не извиняющимся тоном, сам это почувствовал, рассердился на себя за такую слабость сухо добавил:

— Прикажите спустить шлюпки, мистер Парсел.

Отойдя от своего помощника, он спустился в каюту и там выпил подряд два стакана рома. Вот уж проклятый философ! Будто ему, Мэсону, приятно воевать с черными! Если даже остров обитаем, не могут же они в самом деле вновь пускаться в плавание без провианта, без воды и идти неизвестно куда с экипажем, который огрызается по любому поводу, и чернокожими, которые при первом же шторме лежат влежку.

Когда Парсел увидел спущенные на воду три шлюпки и матросов с оружием, его охватило странное чувство: картина эта показалась ему какой-то нереальной. Очевидно, матросы и таитяне испытывали то же самое, потому что все разговоры прекратились, и экспедиция началась в полном молчании. Солнце уже спускалось к горизонту, и Мэсон распорядился не брать с собой провизии. В крайнем случае матросы поедят фруктов, если таковые растут на острове.

Все три шлюпки стояли полукругом у правого борта «Блоссома», одна из них была пришвартована к наружному трапу и дожидалась Мэсона. Капитан грузно спустился по трапу, прошел на корму, оперся коленом на банку рулевого и, приставив к глазам подзорную трубу, принялся изучать берег.

Отплывающие смотрели снизу на трехмачтовое судно, а оставшиеся на борту женщины молча перевесились через леер. Справа от Парсела неподвижно как статуя стояла Омаата, которое он доходил только до плеча. Она сумрачно и пристально следила за происходившим.

— Мистер Парсел, — вдруг донесся снизу пронзительный голос Смэджа,

— мистер Парсел, надеюсь, вы не соскучитесь в обществе женщин!

Эти дерзкие слова были произнесены со столь явным намерением оскорбить Парсела, что матросы в первую минуту даже растерялись. Но Мэсон с улыбкой обернулся к говорившему, и весь экипаж дружно загоготал. Парсел даже бровью не повел. Ему стало лишь грустно, что Мэсон своим поведением поощряет насмешников.

Омаата склонила к Парселу свою массивную голову и уставилась на него огромными черными глазами.

— Что он сказал, Адамо?

— Посоветовал мне не слишком скучать с женщинами.

Зная вкус таитянок к подобного рода шуткам, Парсел ждал ответного взрыва смеха. Но женщины холодно промолчали, с одобрением глядя на отчаливавшие шлюпки.

— Адамо!

— Омаата!

— Скажи ему, если будет стрельба, его убьют!

Парсел отрицательно покачал головой.

— Я не могу ему это сказать.

Омаата выпрямилась во весь рост, напружила свою могучую грудь и обеими руками вцепилась в леер.

— Ведь это не ты, а я ему говорю! — произнесла она своим гортанным голосом и хлопнула правой ладонью себя по груди. — Я, Омаата!

Скажи ему от моего имени, — добавила она, тыча в сторону Смэджа указательным пальцем и перегнувшись через леер. — Скажи этому крысенку, что его убьют! Скажи ему, Адамо!

Она еще ниже перегнулась через борт и стояла все так же, с вытянутой рукой; глаза ее горели, широкие ноздри раздувались от гнева. Матросы в шлюпке, задрав головы, смотрели на нее, напуганные ее воплями, ее угрожающим, вытянутым, словно меч, в сторону Смэджа пальцем.

— Скажи ему, Адамо!

Взглянув на Смэджа, Парсел произнес равнодушным тоном:

— Омаата очень просит сказать вам, что, если начнется стрельба, вы будете убиты!

Вслед за этими словами воцарилось тягостное молчание. По-видимому, никто из участников экспедиции даже не предполагал, что дело может кончиться трагически для кого-нибудь из англичан.

Джонс, сидевший рядом с Мэсоном в шлюпке N 1, вдруг весело крикнул:

— Убьют Смэджа? Вот уж ерунда! Ведь он пристроился в караульной шлюпке.

Это была истинная правда. Матросы взглянули на Смэджа и захохотали. Парсел не позволил себе даже улыбнуться.

Мэсон дал сигнал к отправлению. Его шлюпка должна была первой попытаться преодолеть линию бурунов. В случае удачи матросы вытащат ее на берег, и вторая шлюпка последует за первой. Караульная шлюпка будет держаться в кабельтове от берега и предпримет высадку лишь в том случае, если неприятель попытается захватить шлюпки, чтобы отрезать отступление десанту. Парсел, прильнув к подзорной трубе капитана Барта, не отрываясь следил за ходом операции. Буруны были пройдены с неожиданной легкостью, и матросы без помощи канатов и крюков взобрались на скалы.

Минут через двадцать многочисленный отряд скрылся в густой листве, венчавшей берег, и Парсел с облегчением вздохнул. Если бы произошло нападение, то, бесспорно, именно тогда, когда матросы карабкались на скалы. Защитникам острова ничего не стоило забросать их камнями, укрывшись в прибрежных кустах.

Парсел стал ждать возвращения шлюпок, и тревога его с каждой минутой стихала.

Вскоре после полудня раздался выстрел, а минут через десять — другой, затем все смолкло. Должно быть, матросы охотились.

Победоносная армада вернулась под вечер, так и не дав боя. Жара еще не спала, и люди, видимо, устали. Мэсон первым поднялся на борт.