– Не готово, – сурово встретил он Илюшина. – Картошка должна настояться с укропом.

– Пусть не настаивается, – разрешил Макар. – Я и такую съем. Мясо упрело?

Сергей ссыпал укроп в кастрюльку, из которой выглядывала белая рассыпчатая картошка, быстро очистил дольку чеснока и закинул следом за укропом.

– Вот поедем летом к тетушке в деревню, – бормотал он себе под нос, – она тебя там раскормит, как молочного поросенка. Кстати, их раскармливают? А, неважно. Познакомишься с тетушкой, отъешься, перестанешь пиццу свою поганую лопать, сам научишься готовить[События отпуска Сергея и Макара см. в романе «Темная сторона души». ]... В общем, надо до лета дожить – а там устроим себе отпуск! Пять минут! – рявкнул он, отгоняя Макара, пытающегося заглянуть под крышку. – Можешь ты подождать пять минут, а? Или тебе «Встреча с мечтой» так быстро надоела?

– Между прочим, зря ты возводишь поклеп на встречу с мечтой, – возразил Макар. – Автор отличается наблюдательностью, не свойственной писателям женских романов. Сюжетец, правда, слабенький, но зато слог неплохой. Характеристики меткие...

– Ты сейчас звучишь как рекламный агент, – заметил Бабкин, доставая из духовки противень с мясом, вокруг которого пузырилась подливка. – Автор тебе не приплачивает случаем?

– Нет, ты послушай! На чем я остановился? Ага, вот. «Мужчина, появившийся в комнате, на первый взгляд имел вид самый обычный – высокий, крепкого телосложения, с ничем не примечательным лицом. Однако при повторном взгляде становилась заметна некоторая странность его облика: казалось, что у вошедшего нет позвоночника, настолько он был сутул и словно даже бескостен. Все в нем было обвислым: и руки, и подбородок, и даже уши, чудилось, были обвислые».

– Мне не нравится, как написано, – покачал головой Сергей. – Типичный бабский текст.

Илюшин неожиданно рассмеялся.

– Ты что?

– В который раз убедился, как много слабостей у стариков. Михаил Олегович упорно отпирался, что он читал книжку, несмотря на то, что ее подарила ему племянница. Он, видите ли, не читает женских романов!

– Ну и что?

– А когда мы с ним говорили о Рощине, старикан описал его в точности такими же словами. Про обвислость. Мол, и уши у него обвислые, и сам он весь какой-то обвислый. Понимаешь? Он прочитал роман, голову даю на отсечение! Но признаться постеснялся, потому как это несерьезно: такой пожилой человек – и увлекается бульварным чтивом.

Сергей взял книжку, повертел в руках.

– Грустно это все, а не смешно, – неожиданно серьезно проговорил он. – Скажи сам: вот какая, казалось бы, разница Каморкину, что мы с тобой о нем подумаем? Он свое имя уже вписал... не в историю, конечно, но, в общем, куда-то вписал. А точнее, в историю фотографии.

– Хочешь сказать, что он должен быть независим от мнения окружающих? И не пытаться казаться лучше, чем он есть.

– Ну да. Старик побоялся, что ты над ним в душе посмеешься – вроде как совсем старый дурак из ума выжил, романчики дамские почитывает, а не Толстого с Достоевским. А мне бы и в голову не пришло над ним смеяться, да и тебе тоже. После того, как я его фотографии увидел, он мог бы передо мной нагишом расхаживать и подштанниками махать, понимаешь?

– Не совсем, – отозвался Макар, плотоядно облизываясь над противнем. – Наверное, это у меня от голода. Давай уже поедим, а?

– Слушай-ка.... – Спустя пять минут Бабкин отодвинул мясо и теперь макал картошку в соус. – Кого, говоришь, Каморкин описал таким образом?

– Рощина. Кстати, действительно метко – тот и впрямь слегка обвислый.

Картошка, зажатая в лапе Сергея, зависла над скатертью, и с нее закапали коричневые капли.

– Серега, проснись, – позвал Макар. – Что тебя вогнало в такие глубокие размышления, мой кулинарно одаренный друг? Мясо отличное, кстати.

– Да, я заметил, что тебе понравилось. – Сергей покосился на противень, из которого Илюшин вытащил очередной кусок. – Просто вспомнил юного Вениамина. Точно, он обвислый. Хорошее сравнение. Макар, почему у меня такое чувство, будто в общей картине чего-то не хватает?

– Потому что ты картошку недосолил? – предположил тот. – Шучу-шучу, все в порядке с картошкой. Что, предлагаешь копнуть Рощина поглубже? Честно говоря, у меня после встречи с ним тоже осталось ощущение недоговоренности.

Илюшин вспомнил испуг Рощина после «покушения», его объяснение о любовнице и ревнивом муже. Рассказ Вениамина, казавшийся гладким поначалу, в памяти Макара всплыл чрезмерно гладким, лишенным неровностей, крошечных несостыковок, свойственных рассказам о реальной жизни. Продуманным.

«Откуда могла взяться продуманность, если Рощин не ожидал нашего появления. Или – ожидал? Или – готовился не для нас?»

Макар понял наконец, что царапнуло его во время беседы с актером. Парень был слишком убедителен.

– Серега, – сказал Илюшин, нахмурившись, – у меня есть простое предложение...

Аслан Коцба бросил на себя короткий взгляд в зеркало. Лицо скуластое, загорелое, хмурое; темные глаза глубоко посажены, на щеке бледный, но все же заметный шрам – так и должен выглядеть настоящий мужчина. Он вспомнил жену, пару раз предпринимавшую робкие попытки облагородить его облик, и усмехнулся краешком губ. Выдвинул ящик рабочего стола, достал оттуда фотографию и долго смотрел на нее.

– Прости меня.

Вернул снимок на место и запер ящик на ключ.

Фотографии они попросили у Каморкина, и тот если и удивился, то ничем не выдал удивления. Молча принес альбом, пролистал, отобрал то немногое, что требовалось сыщикам. Снимки были не самые удачные, и старик, оправдываясь, объяснил, что от него ничего не зависело: что Стрежины ему выдали – то выдали. Впрочем, для целей Илюшина и Бабкина даже фотографий посредственного качества было вполне достаточно.

В кафе они уселись у окна, ожидая официанта. К ним подлетел молоденький вежливый мальчик, Макар быстро перечислил блюда, но, прежде чем довольный крупным заказом официант ушел, выложил на стол фотографию. Со снимка улыбался красивый парень с правильными чертами лица.

– Знаю, конечно, – кивнул мальчик. – Почти каждый день у нас обедает. Любит, когда я его обслуживаю. Очень известный актер, хочу вам сказать! Во всех фильмах снимается. – На лице официанта была написана явная гордость от того, что он обслуживает человека, снимающегося «во всех фильмах».

– А эту даму вы когда-нибудь видели? Или, может быть, эту?

Официант несколько секунд вглядывался в снимки, затем решительно отложил в сторону первый.

– Эту тетеньку никогда не видел. Да и по одежде это не наш клиент. А ее – видел. Она с ним обедала. – Он кивнул на фотографию Вениамина Рощина. – Пару раз.

Мальчик окинул взглядом любопытных посетителей, и в глазах его появилась настороженность.

– Простите, у меня заказы, – извинился он и отошел в сторону, спрашивая себя, не сболтнул ли лишнего.

На столе между Сергеем и Макаром осталась лежать фотография, на которой сестра Виктории Стрежиной неестественно улыбалась над тарелкой, выложенной кусочками селедки вперемешку с луком.

Вениамин возвращался в свою квартиру, подаренную ему родителями. Рощин всем рассказывал, что роскошный подарок он получил в честь спектакля, в котором его игра до слез растрогала обычно несентиментальную маменьку, но на самом деле родители просто устали от взрослого сына, ведущего беспорядочную жизнь, и решили отделить его. Конечно, квартирка не соответствовала представлениям Рощина о том, каким должно быть жилище талантливого актера, и он надеялся со временем обменять ее на нечто более подобающее его статусу, но пока, увы, Венечке не хватало денег. «Пошлость, вечная пошлость жизни», – размышлял Рощин, поднимаясь по лестнице на пятый этаж, потому что лифт в очередной раз сломался. Впрочем, подъезд был чистый, потому что в доме имелись кодовый замок и консьержка, сидящая при входе как раздобревший сторожевой пес, взмахивающий кудлатой головой на каждый скрип входной двери.