Что ж, юмор показывает, что организм борется с болячками, решила Маргрит и перестала тревожиться за дядино здоровье. Когда, попрощавшись с племянницей, он отправился домой, молодая женщина занялась тем, о чем всегда только мечтала.

Она извлекла из дорожной сумки коробку акварельных красок, беличью кисточку и пачку бумаги. И, вытащив из дома стол, устроилась за ним, с огромным прилежанием рисуя сосновый бор, виднеющийся на противоположном берегу озера. Но вскоре незаметно подкравшаяся туча загнала ее под крышу.

Тут и появился Густав. Поставив грузовичок поближе к крыльцу, он ворвался в дом, промокший до нитки и верь забрызганный грязью.

– Ты как ньюфаундленд, только что спасший утопающего! – протягивая ему полотенце, которое тут же потемнело от влаги, сказала весело Маргрит. – Придется завтра посетить прачечную самообслуживания. Ты мне принес что-нибудь поесть?

– Ненасытное создание Я предлагаю тебе восхищаться моим прекрасным ликом, благоговейно слушать, как я блистаю остроумием, а ты думаешь только о своем желудке!

Он бегом добрался до грузовика и вернулся с корзиной и двумя бутылками вина. Маргрит взяла у него бутылки и, наклонившись над столом, заглянула в корзину.

– По крайней мере, я правильно оцениваю себя, – с усмешкой возразила молодая женщина, изучая ее содержимое: круг мягкого сыра, два пирога с рыбой, что-то завернутое в фольгу и пахнущее, как… – Свиные ребрышки! Поджаренные над углями на решетке! Густав Бервальд, ты просто соблазнитель!

– Пирушка не обещает быть чересчур опрятной: у тебя удобств маловато. Стол из дома стоит на берегу! Если только ты любишь есть под дождем…

– Я рисовала, сидя за ним, – пояснила Маргрит, вынимая из корзины ребрышки, сыр и еще несколько таинственных свертков. – Хотя почему я, ведь ты все равно уже мокрый и грязный…

Вернувшись через минуту, Густав пробормотал, что его беззастенчиво используют. И Маргрит, повинуясь внезапному порыву, чего С ней не было уже несколько лет, чмокнула его в квадратный подбородок.

– Ну-ну, тебе же это нравится. Каждому ведь приятно чувствовать, что он кому-то нужен.

Они поставили стол между кроватями и распаковали все свертки. Маргрит выложила стопку бумажных салфеток, Густав откупорил одну из бутылок. Они уселись на койки по-турецки и принялись жевать, болтать и смеяться.

– Такие вещи просто невозможно есть культурно, – пожаловалась она, когда Густав протянул руку, чтобы стереть у нее с подбородка капельку соуса.

– Смотря что считать культурным. Обгладывать кости – давний славный обычай шведского народа.

Потом они поговорили о политике, об искусстве и о нашумевшем романисте, которого Маргрит встретила недавно на выставке. Далеко не сразу она поймала себя на мысли, что для фермера Густав Бервальд весьма увлекательный собеседник. Столько смеяться ей не приходилось уже много лет, а в последнее время, хоть она этого и не сознавала, смех вообще исчез из ее репертуара. Но остро отточенное чувство юмора Густава зацепило и разбередило ее собственное. Раз за разом он заставлял ее хохотать до изнеможения.

– Разве тебе не весело с Александром? – неожиданно спросил Густав.

– У нас с ним похожие вкусы, но я, кажется, ни разу не видела, чтобы он позволил себе расслабиться и засмеяться.

– А твой покойный муж?

– Карл? О, тот вообще стыдился любого проявления эмоций. Только раз, помню, он не сумел скрыть радости – когда ловко облапошил другого коллекционера…

Не договорив, Маргрит опустила голову и стиснула кулаки. Густав протянул руку через стол и осторожно разжал ее пальцы.

– Не горюй, солнышко. Ты сейчас вся ощетинилась – от затылка до хвоста.

– А вот Карл, – печально сообщила Маргрит, – никогда не произносил слов вроде «хвоста». По-моему, его смущала анатомия.

Густав насмешливо заметил, что, похоже, немало найдется вещей, которых Карл никогда не делал. И Маргрит, несмотря на свой печальный настрой, не могла с ним не согласиться., Но молодую женщину все же задело то, с какой заинтересованностью и дотошностью Густав расспрашивает о мужчинах в ее жизни, и она поспешила сменить тему, сообщив:

– Приезжал дядя Мартин… Сказал, что звонил Александр. – И, похоже, ничего от этого не выиграла: разговор снова вернулся в прежнее русло.

– Так ты уже приняла решение? – Густав встал и закрыл окно: капли дождя начинало задувать внутрь. Он обошел комнату, проверяя все окна, и наконец остановился рядом с Маргрит. – Ты собираешься выйти за него замуж? – тихо спросил он.

Нервно вертя в руках бокал, молодая женщина отвернулась.

– У меня еще неделя, – уклончиво ответила она.

– Но ты уже взвесила все? Учти, ведь он с тобой не только не спит, но даже не смеется.

Ты хоть сознаешь, что вы все время будете вместе, просто деться будет больше некуда?

Глядя, как за стенами домика бушует гроза, она тщетно пыталась уйти в себя под монотонный стук дождя по крыше.

– Боже, ну откуда я знаю? – воскликнула она. – Ведь у нас так много общего!

Густав осторожно положил руку на ее узкую лодыжку, но не гладил, а просто грел своим теплом.

– Я твой друг, Маргрит. Мне тяжело смотреть, как ты совершаешь еще одну большую ошибку. Ведь мы оба из собственного опыта знаем, что неудачный брак не проходит для человека бесследно.

Она резко повернулась, и в желтом свете фонаря он увидел ее большие умоляющие глаза.

– Ну откуда можно знать заранее, Густав Бервальд? Дай мне надежное доказательство.

Он провел рукой по всей длине ее голени и накрыл колено.

– Если бы все всегда шло, как мы хотим, не существовало бы такого понятия, как развод. Но, оглядываясь в прошлое, я бы всякому посоветовал, прежде чем связывать свою судьбу с другим человеком, как следует изучить самого себя. А вот ты, Маргрит, ты хорошо знаешь себя?

– У меня есть занятие получше, чем копаться в своих слабостях!

Спустив ноги на пол, она промямлила что-то насчет кофе, но Густав поймал ее за руку.

– Не увиливай от ответа, Маргрит. Мы оба прекрасно знаем, почему ты хочешь убежать. – Его низкий, протяжный голос дрожью отозвался у нее в спине, и, прежде чем она успела уклониться, он повернул к себе ее голову и отыскал губами рот, За секунду она из воплощенного здравого смысла превратилась в воплощенное ненасытное желание. Единственной реальностью были стиснувшие ее руки Густава и его язык, едва касающийся ее губ. Маргрит чувствовала его теплые руки у себя на спине, на плечах. Он стал нежно водить губами по ее рту, и из ее груди вырвался низкий звук. Она ощущала, как ей передается его учащенное сердцебиение.

Поцелуй оставался легким и мучительно дразнящим, словно Густав намеревался исследовать и запомнить каждый изгиб ее тела. Руки у него задрожали, напряглись, и Маргрит первая не выдержала этой взаимной скованности.

Отбросив всякое стеснение, она приоткрыла губы ему навстречу. Не сдержав стона, он опрокинул безвольное тело женщины на кровать, придавил своей тяжестью и принялся расстегивать блузку.

Теперь, когда условности были наконец преодолены, Густав никак не мог ею насладиться.

– Маргрит, Маргрит, ты чертовски аппетитна, – невольно вырвалось у него, когда он ощутил в нижней части ее шеи бешеное биение пульса.

Его руки уже распахнули блузку и теперь ласкали грудь. Он нетерпеливо сдернул с нее шорты, а Маргрит, подняв руки, потянула вверх его рубашку. Густав натянуто засмеялся и, помогая ей, стащил рубашку через голову и отшвырнул в сторону. Маргрит не могла оторвать взгляда от совершенных линий его торса.

Она инстинктивно развела ноги так, чтобы он мог теснее прижаться к ней. На этот раз поцелуй был глубоким, почти неистовым, потом его губы медленно спустились к груди, оставляя за собой волнующий след страсти. Густав утолил мучительную жажду груди и пробудил к жизни остальные уголки ее истомившегося тела.

– Густав, о, прошу тебя?.. О, так, так!.. – восклицала Маргрит, не подозревая, что говорит в полный голос.