– Уверен, также ужасно, как для всего города выглядел мой арест. Или, когда меня упрятали в больницу из-за того, что я себя резал.

– Не могу поверить, что ты это говоришь.

– А мне не верится, что ты мне позвонила. – Я встаю с кровати и начинаю расхаживать по комнате, пытаясь направить бушующий во мне адреналин в здоровое русло. Я не собираюсь поддаваться эмоциям. Не стану этого делать. – Дилан мог бы меня проинформировать.

– Проинформировать? В голове не укладывается, что ты только что назвал смерть отца информацией. – Чуть ли не плача, произносит она. Мне следовало бы почувствовать себя ужасно, но не могу ради нее заставить себя выдавить подобную эмоцию. – После всего того, что он для тебя сделал, отдал заниматься спортом, покупал все в чем ты нуждался.

– Мама, в жизни существуют намного более важные вещи, чем материальные блага. И родителям важнее, покупать детям всякую фигню, говорить им слова любви, нежели колотить их или наносить удары ножом.

– Я ничего из перечисленного не делала. – Она старается говорить спокойно, но я слышу ее плач, она почти полностью потеряла над собой самообладание, чего я раньше никогда за ней не наблюдал.

Мне следует остановиться.

Я должен остановиться.

Но не могу.

– Нет, но ты и не мешала этому, – говорю, стиснув зубы, – что не уменьшает твоей вины.

– Мы не плохие родители! – истерически выкрикивает она, приводя тем самым меня в шок, потому что я честно не подозревал в наличии у нее хоть каких-либо эмоций. – Мы не... – Последние слова звучат так, словно она больше пытается убедить в них не меня, а саму себя.

Я больше так не могу. Плохая она мать или нет, не желаю быть человеком, приносящий другим боль. Не хочу уподобляться им. Не хочу нести на себе подобное бремя. Хочу все отпустить – освободиться. Поэтому я делаю выбор, который как я надеюсь, принесет мне свободу.

– Прости.

– За что?

– За то, что наговорил тебе все эти вещи... – Даже если они и правдивы.

– Хорошо. А теперь давай поговорим о похоронах отца и твоей помощи мне.

Я перестаю мерить комнату.

– Нет.

– Что? – Спросила она потрясено.

– Я не стану тебе в этом помогать.

– Но он твой отец...– Это самый лучший аргумент, который она могла привести, и смех, и грех. – И ты только что попросил прощения.

– Да, за то, что наговорил чудовищных вещей. – Говорю я, делая вдох сквозь боль, раздирающую мою грудь, сквозь начавшиеся проступать слезы. Я отпускаю, в ответ принимая то что есть. От всего этого я чувствую себя на грани. Но дело в том, что мне слишком многое приходится прощать, и меня беспокоит мой возможный срыв, когда наконец наступит время окончательного разрыва с прошлым – с ненавистью, болью, обидой. – Но не за те чувства, которые я испытываю. Я никогда не стану за них извиняться, и ни за что не буду помогать с похоронами.

– Значит, ты не приедешь. – Она продолжает лить слезы, но в ее голосе проглядывается злость.

– Возможно, еще не уверен. – Я встаю и, прежде чем выйти из комнаты, хватаю куртку и ключи от машины. – Сообщи Дилану детали и тогда он сможет передать их мне.

– Ты ужасный сын.

Единственное, что удерживает меня от перечисления отвратительных качеств, характеризующих ее, это:

1) Ей больно, и, хотя я презираю ее, не хочу уподобляться ей. И

2) Это не имеет значения; Она – мое прошлое, если решу там ее оставить.

И, пожалуй, так и поступлю.

– Думай, что хочешь. – Я рывком открываю входную дверь, уговаривая себя продолжать делать вдохи, продолжать заниматься своими делами. Двигаться вперед... двигаться вперед... шаг за шагом – и мне удастся с этим жить. – Я принимаю еще одно решение и прекращаю разговор, не предоставляя ей больше возможностей оскорблять и выводить из себя.

Направляюсь к машине, а затем еду в том направлении, который вполне вероятно является самым лучшим выбором когда-либо сделанным мной.

Глава 24

№166 Обнимай, пока тебе изливают душу.

Келли

Наши каникулы по случаю дня Благодарения заканчиваются катанием на сноуборде и прогулкой перед отъездом Джексона домой. А после мы с Кайденом проводим какое-то время вместе – наконец-то – в нашем новом доме.

Пару раз я навещала Харпер, чтобы убедиться в действенности терапии. Сейчас ее поведение, кажется, немного менее фальшивым и немного настоящим, поэтому, когда она говорит мне, что дела идут хорошо, я ей верю. Я счастлива, что решила оказать ей помощь, словно это своего рода такой целительный процесс, о котором я и не подозревала.

Учеба идет своим чередом. Также, как и футбол. И литературная деятельность. Жизнь не стоит на месте. Следующая неделя протекает довольно спокойно. Но дело в том, что событие, которого мы оба с Кайденом ждали, в конечном счете наступает, и прямо во время сдачи экзаменов. Я как раз заканчиваю тест по океанографии, когда мне звонит Кайден. По рингтону, установленного на его телефон, я понимаю, что это он, но ответить не могу, если не хочу получить обвинений в списывании.

В спешке заканчиваю отвечать на заключительные вопросы, потом хватаю сумку и выбегаю из класса, по пути бросая работу на стол преподавателя. Как только я оказываюсь в относительно пустом коридоре, выуживаю телефон из кармана и перезваниваю Кайдену.

– Привет, что случилось? – спрашиваю, когда он отвечает на звонок.

Он делает глубокий вдох, и я тотчас понимаю, что услышу плохие новости.

– Отец. Он мертв.

– Сейчас приеду. – произношу я, и чуть ли не бегом устремляюсь к выходу, расположенному в конце коридора. В голове промелькивают картинки с ним, запертым в ванной, с бритвой в руке. – Ты дома?

– Нет, я сейчас на парковке. – Сквозившие в его голосе эмоции, так и просачиваются сквозь телефон, и клянусь, что могу их прочувствовать. – Мне нужно было увидеться с тобой, поэтому я приехал и жду тебя здесь.

– Иду. – Я толкаю дверь и мчусь по снегу, сжимая в руках сумку. – Где именно ты припарковался?

– У главного входа. – В его голосе чувствуется ранимость, как будто он борется с тем, чтобы не сломаться до моего прихода.

Я осматриваю парковку и, заметив его машину, сворачиваю направо, и не сбавляю скорости пока не добираюсь до него. Распахиваю дверь и запрыгиваю внутрь. Он сидит на водительском месте, уставившись вперед на двор кампуса, челюсти плотно сжаты, грудь вздымается и опадает. Надетые на нем пижамные брюки и толстовка, свидетельствуют о том, что скорее всего, он в спешке покидал дом.

Теплый воздух ласкает мою кожу, но его молчание леденит мне сердце. Я не знаю, что сказать – если я могу что-нибудь сказать. Что, черт побери, люди говорят в такой ситуации?

Мне жаль.

Что ты потерял отца.

Потерял монстра твоей жизни.

Который тебе причинял боль.

Который тебя приводил в замешательство.

Который заставил тебя пройти через все это.

– Я люблю тебя. – Это единственное, о чем я могу думать и похоже именно эти слова ему необходимо слышать. Как только я их произношу он поворачивается ко мне, взгляд в его глазах смягчается и наклонившись ко мне обвивает меня своими руками, прижимая к себе. Животом я упираюсь в консоль, но позволяю ему притянуть себя еще ближе, едва ли не в отчаянные объятия.

– Я тоже тебя люблю, – шепчет он, пряча лицо на моей шее. – Боже, как же чертовски сильно я тебя люблю. Только это и важно. – Я понимаю, что он начинает плакать не из-за ощущения его слез и звука плача, мне говорит об этом сила его объятий. Так будто каждый мускул требует выхода накопившихся эмоций.

Я его обнимаю, нежно провожу пальцами по его волосам и не произношу ни слова, пока он дает выход своим эмоциям, ведь мне не остается ничего другого. Ему необходимо выплакаться, и я этому рада. Накопленные внутри эмоции оборачиваются для него проблемой.