— Хан Хакназар перед смертью велел мне, чтобы я рассказал тебе об этом, багадур. Не знаю, почему он этого хотел. Но когда я увидел, что ты с врагами, то решил попросту убить тебя!
— Почему же никто не рассказал мне об этом раньше?!
— Потому что всех, кто знал правду, Шагай-султан зарезал вместе с твоей матерью!
— Что же стало с твоей матерью, с Койсаной? — спросил вдруг багадур.
— Рабыню Койсану отдали в жены бедному и неродовитому батыру Жаубасару. — Кияк-батыр посмотрел прямо в глаза Тауекель-багадуру. — Мне нечего стесняться ни отца моего, ни матери!
Тауекель-багадур опустил голову:
— Какова же судьба твоих родителей?
— Батыр Жаубасар погиб в бою с напавшими на наше зимовье джунгарами…
— А… Койсана?
— Я нашел ее убитой на пепелище… Это сделали твои лашкары, багадур!
Стоявший все время прижавшись ухом к резной двери лашкар вдруг отскочил в сторону. Из шатра вышли Тауекель-багадур и пленник. Взяв под уздцы одного из своих коней, багадур сделал знак не сопровождать его и пошел вместе с батыром в степь.
Далеко за лагерем остановились они, и багадур, ни слова не говоря, передал поводья Кияк-батыру. Тот вскочил на коня, но не трогался с места, глядя на багадура.
— Я когда-нибудь сам найду тебя в степи, батыр! — сказал Тауекель-багадур и, повернувшись, пошел к своему шатру.
Кияк-батыр привстал на стременах, тихо свистнул, и лента пыли закружилась, понеслась в открытую степь…
— Мой багадур, этот собака лашкар, убивающий стариков, слушал ваш разговор в юрте! — тихо сказал Тауекель-багадуру молодой джигит-каракалпак из его стражи.
Тауекель-багадур посмотрел на старого лашкара со шрамом на щеке. У того был подлый, заискивающий взгляд. Но багадур лишь махнул рукой и ничего не стал предпринимать…
Через три дня в шатер султана Шагая под Саураном неслышно вошел человек со шрамом. Он что-то долго рассказывал султану, и тот одобрительно кивал головой. Под конец султан бросил человеку кожаный мешочек с золотом. А когда лашкар повернулся, чтобы уйти, султан всадил ему кривой бухарский нож в поясницу.
— Много знающий раб перестает быть верным… — прошептал он и уже громким голосом крикнул: — Заберите эту падаль, пытавшуюся оклеветать моего сына Тауекель-багадура!
— В полдень Шагай-султан склонил колено перед эмиром:
— Мой сын Тауекель-багадур хочет переметнуться к твоим врагам, мой повелитель-хан… Ты видишь теперь, какова моя верность тебе!
— Да, я знаю, что ты мне верен до конца. Кому ты нужен? Тебя никто больше не примет, кроме меня… — Абдуллах усмехнулся. — А сына своего Тауекеля определишь в мое сопровождение. Пусть будет поближе к нам!
Вошедший Хасен-ходжа увидел смеющиеся глаза своего повелителя и похолодел от страха. Чью смерть опять предвещает эта улыбка?
Ни эмир, ни Шагай-султан не знали того, что Тауекель-багадур в это время с небольшим отрядом верных людей отделился от главного войска и скакал на север, прямо в степь Дешт-и-Кипчак…
Еще два месяца простояли под Саураном лашкары эмира Абдуллах-хана. Сам он отбыл отсюда раньше, якобы из-за болезни своего отца Искандер-хана. Потом ушли и войска. Сауран выдержал осаду…
Странный свистящий звук возник где-то в голубом небе. Он все усиливался, быстро приближаясь, и пораженные, испуганные люди невольно втянули головы в плечи, все ниже пригибаясь к земле.
— Это «черный дромадер»! — крикнул кто-то.
Но это была не камнеметная машина «черный дромадер», два века назад пытавшаяся сокрушить эти стены. Чугунное крутящееся ядро ударило в самый верх крепостной башни, отбив один из зубцов, и комья сухой глины посыпались вниз на толпу. Другое ядро перелетело стену и попало в середину площади, убив привязанного к колышку коня.
— Джунгары… Все на стены!
Это загремел голос подоспевшего Елчибек-батыра. Но люди и без того уже бежали каждый к своему месту на стене. На угловой башне выделялась могучая фигура кузнеца Науана — внука и правнука людей, из века в век защищавших Сауран от незваных пришельцев.
— О наш жырау, поберегите себя! — крикнул он, увидя, что Бухар-жырау вместе со всеми полез на стену.
Но вещий певец был уже наверху. Приложив ладонь к глазам, он жадно вглядывался в даль, туда, где за холмами разворачивалась страшная джунгарская конница. Двадцать поставленных джунгарам китайскими правителями пушек вели огонь по крепости, стремясь запугать ее защитников. Командовал джунгарскими пушками плененный некогда в стычке джунгар с русским отрядом унтер-офицер из шведов Ренат. А пять тысяч всадников на низкорослых монгольских лошадях под прикрытием пушечных залпов лавой мчались к стенам крепости. Но здесь уже все было готово к отпору, и, когда подскакали они, их встретили мушкетные выстрелы и град стрел. Горячее масло лили на них сверху, скатывали им на головы тяжелые камни. И все же сотни полторы джунгар из первой линии прорвались на стену. С двух сторон полезли они на башню, стремясь захватить ее. Если бы им удалось укрепиться в ней, судьба Саурана была бы решена. Но там встретил их отряд горожан во главе с кузнецом Науаном. И, словно наткнувшись на железную стену, посыпались в ров враги, изрубленные топорами и старыми дедовскими мечами-алдаспанами. Не жалея себя, схватывались с джунгарами защитники башни и падали вместе, разбиваясь о каменные выступы. С тыла врагов атаковали те из горожан, кто остался в живых на стенах, и опасность была ликвидирована…
Все так же несокрушимо стоял на верху башни Науан-батыр, но когда Бухар-жырау добрался до него, то увидел, что лицо у кузнеца совсем белое. Кровью было залито все вокруг, а в груди Науана торчал обломок тяжелой джунгарской пики. Непонятно было, как еще стоит он на ногах. Глаза кузнеца смотрели на жырау.
— О мой Науан!..
Бухар-жырау подхватил на руки Науан-батыра, бережно опустил его на камни. Он захотел вытащить вражеское копье из груди, но кузнец отрицательно покачал головой. Губы умирающего что-то шептали. Бухар-жырау наклонился к его лицу.
— Мой жырау… Вы… вы так и не закончили рассказ о моих предках… О Кияке…
Руки батыра начали холодеть, и Бухар-жырау сложил их у него на груди.
А джунгарская конница уже отхлынула от стен славного города. Это был один из отрядов, попытавшихся с ходу овладеть Саураном. Первый штурм был самым сильным. Еще несколько раз бросались джунгары на приступ, но их уверенно отбивали. Увидя, что Сауран им не взять, они сняли осаду…
И зима, как всегда во время войны, была в том году неслыханно лютой. Уже в октябре затянуло льдом все степные реки и озера. Из-за своей мелководности многие из них промерзли до дна. Всю зиму бушевал, не переставая ни на день, свирепый буран. В редкие промежутки, когда устанавливалась тишина на земле, небо стояло красным от жгучего мороза. Плевок всадника превращался в камень, не долетая до земли. Даже волки коченели в степи в эту зиму. Что уж тут было говорить о людях и овцах. Неимоверно трудно приходилось кочевникам-казахам. Но не легче было и чужеземцам-джунгарам. Словно в наказание, погиб весь награбленный в казахских и киргизских аулах скот. Джут напал на не привыкших к местным невзгодам джунгарских лошадей.
Еще страшнее оказалась весна. Джут перебросился в степь, и смерть косила людей и скот от Каспия до Алтая. Уцелевшие аулы откочевывали к северу, где можно было что-нибудь выменять в приграничных российских городах и как-то перебиться. В сказаниях остались эти годы как «времена великого бедствия».
Лишь на третий год опомнились казахские кочевья от страшной беды. Отдельные отряды батыров начали одерживать первые победы над нойонами Сыбан Раптана. Самую первую победу над врагом одержал Тайлак-батыр из Младшего жуза со своим племянником Санырак-батыром из Большого жуза. Битва произошла в междуречье Буланты и Буленты, впадающих в реку Сарысу, а место это до сих пор называется Калмак кырлган — «Место смерти джунгар».
Тогда же вся степь заговорила и о восемнадцатилетнем вожде, который не переставая тревожил джунгар, неожиданно нападая на их отряды и уничтожая их полностью, до последнего человека. Пощады он не ведал. С безудержной отвагой бросался он в бой, и клич его был «Аблай!». Джунгары уже стали бояться этого имени, а при встрече с ним хан Абулхаир узнал в нем того самого подростка-пастуха, которого встретил как-то, заблудившись в тугаях Сейхундарьи с Бухаром-жырау. Из знатного рода оказался этот юноша, и все говорило за то, что у Абулхаира на пути к власти над всей степью появился еще соперник…
