С тех пор, куда бы ни отправлялся султан Аблай, за ним всегда вели в поводу белого верблюда. Трудно сейчас сказать, искренне ли верил султан в таинственную силу Ак-буры. Но в преданиях о том времени белый верблюд султана Аблая занимает достойное место. Рассказывают, что однажды Аблай выказал строптивость перед ниспосланным ему судьбой верблюдом. «Неужто от этого животного зависит моя судьба!» — воскликнул он как-то и повел войско в противоположном указанному лежащим верблюдом направлении. Нечего и говорить, что войско попало в ловушку и еле спаслось от разгрома, да и то благодаря присутствию в нем все того же Ак-буры.
Вот и на этот раз, прежде чем выступить против идущих по течению Или китайских полчищ, Аблай в утро перед боем прежде всего посмотрел на белого верблюда. Он лежал как-то неопределенно, головой в сторону от перевала, где султан Аблай решил остановить углубившихся в казахские земли захватчиков-шуршутов. Это явно не сулило удачи, но делать было нечего. Если шуршуты перейдут через перевал, выбивать их потом придется, может быть, веками!..
И вот теперь, хоть и в третий раз откатились китайцы, султан Аблай чувствовал себя не лучшим образом. И без верблюда он знал, насколько превосходят численностью шуршуты его войска. Но он решил все же опередить китайского полководца Чжао Хоя и атаковать войско Фу Де до его подхода.
— Эй, пусть уйдет в заросли джиды отряд Баян-батыра! — приказал он. — А Сарымбет-батыр пусть укроется за вон теми холмами. Но чтобы не увидели шуршуты. В бой вступать по моему знаку!
И сразу же оставив преследование, повернули коней казахские воины, стали рассасываться по зарослям, укрываться в приречных рощах, и через несколько минут исчезли из поля зрения, словно растаяли в сыром приилийском тумане. Одни лишь оставшиеся в ущельях незримые ертоулы слышали, как китайские горны настойчиво сзывают войска для новой атаки.
Нет, не впервые столкнулись вплотную казахи с китайским императорским войском. С незапамятных времен стремились многочисленные китайские богдыханы овладеть этой землей и населявшими ее народами. По всей восточной кромке степи, особенно на землях Большого жуза, виднелись старые развалины и пожарища, оставленные здесь шуршутами. Из века в век китайские завоеватели пытались не просто покорить эти роды и племена, но превратить их в китайцев. Когда это не удавалось, с целыми народами поступали точно так, как только что с джунгарами.
Произошла джунгарская трагедия, и неистовый Бухар-жырау, до сих пор ополчавшийся в своих песнях против «гяуров-орысов», строящих укрепления в предела Казахской степи, сразу же перестроил струны своей вещей домбры и запел:
В священном писании «Инжил»,
Что состоит из четырех книг,
Посланных людям Богом,
Говорится о неких шуршутах…
Бунтуют они за горами, и качаются горы…
И если придут они в мир, шуршуты,
То поедят даже трупы,
Выкопав их из могил!..
Следует сказать, что мудрый жырау прекрасно знал звериную натуру китайских императоров. Он говорил, что они более жадны, чем изголодавшиеся шакалы, и призывал казахов точить пики.
А к этому времени новая беда нависла над казахскими родами с юга. Едва пало Джунгарское государство, как только что образовавшееся Кокандские ханство, полностью унаследовав политику Бухары, захватило Ташкент, а за ним казахские города Туркестан и Арысь. Кокандские отряды продвигались вниз по течению Сейхундарьи, захватывая один город за другим.
Аблай мог бы с находящимися под его начальством войсками остановить продвижение кокандцев, но слишком большая угроза нависла с востока. Дракон-людоед переваривал Джунгарию, придерживая страшной когтистой лапой часть казахских кочевий Большого жуза, находившихся перед этим под властью контайчи. Вторая лапа дракона нацеливалась из-за Черного Иртыша на земли Среднего жуза…
Вот тогда, оставив до лучших времен расчеты с кокандскими владыками, Аблай собрал огромное ополчение. Возглавленное самыми знаменитыми батырами того времени, среди которых было немало выходцев из народа, оно двинулось от Голубого моря — Балхаша на восток. Там, едва расправившись с Джунгарией, подтягивали свежие силы и готовились к новым захватам огромные маньчжуро-китайские армии генералов Фу Де и Чжао Хоя. Аблай не тешил себя надеждой, что сумеет одолеть Китайскую империю, но сорвать их кампанию этого и следующего года было в его силах. При этом, по мысли султана Аблая, невольно объединятся все казахи, и он рано или поздно станет их ханом.
А разрозненным казахским кочевьям не осталось ничего иного, кроме объединения. Пример Джунгарии показывал, что китайские правители не станут предлагать пряник одним или другим племенам и жузам, настраивая их друг против друга. Дракон проглотит все сразу и даже костей не выплюнет. Недаром гласила древняя пословица, что «тогда придет конец света, когда двинется с места Черный Китай». Война предстояла жестокая и длительная. Все могло произойти, и тот же Бухар-жырау пел:
Коль придет шуршут, не оставайся на месте,
Перекочевывай к Сейхундарье,
Там всегда найдешь ты воду питьевую…
И кто его знает, что символизировал белый верблюд, который перед этим походом как бы снимал с себя ответственность, улегшись головой в неопределенном направлении…
— Ты видел, мой жырау, как неясно была повернута утром голова нашего Ак-буры, — спросил Аблай у стоящего рядом с ним Бухара-жырау.
Старый певец смотрел, как в четвертый раз выползал из ущелья серо-зеленый шуршутский дракон. Не выдержав его оскала, медленно прогибалась линия казахского войска. По двадцать солдат на одного казахского джигита приходилось сейчас в этой битве. Слабосильные от многовекового недоедания, насильно согнанные в эти огромные армии маньчжурскими повелителями и их великоханскими сподвижниками, несчастные крестьяне были одурманены и забиты до нечеловеческого состояния. Они знали лишь одно: отступившего с поля боя ждет смерть. И они настойчиво и покорно шли вперед, находя эту смерть под казахскими дубинами…
— Коль сам пастух не верит в сохранность стада, то волки будут сыты…— ответил Бухар-жырау. — Избавься от сомнений, султан, иначе горе тебе и всем нам!..
— Как же смогу я избавиться от сомнений?!
— Это тяжкая болезнь, которую излечивает одна лишь…
— Говори, жырау… Что же ты замолчал?!
— Лишь смерть избавляет от сомнений!
— Что же мне делать, жырау?
— Искать свою смерть!
Аблай внимательно посмотрел на жырау, покосился в обе стороны. Слишком много людей слушало их разговор. Выпрямившись в седле, султан Аблай вгляделся туда, где, теснимые врагом, побежали наконец казахские воины.
— Значит, я должен разыскать свою смерть?.. Что же, ты правильное лекарство нашел от моей болезни, жырау!..
И Аблай поднял на дыбы и с места бросил в галоп своего послушного коня.
Бухар-жырау слез с коня на землю, встал на колени с перекинутым через шею ремнем и принялся громко молиться. Любой муфтий сошел бы с ума от негодования, услышав эту молитву, ибо половину слов в ней представляли заклинания духов земли и неба, которые испокон веков произносили в этих краях язычники-баксы.
— Аблай!.. Аблай!..
С этим кличем побежавшие было джигиты повернули и опять вступили в бой. И спешившийся Аблай был среди них, в первом ряду. Чего-чего, а смелости было не занимать этому человеку. Лишь когда первый натиск китайцев стал ослабевать, вернулся он к холму, где молился Бухар-жырау. Аблай был весть забрызган кровью — своей и чужой.
— У меня больше нет сомнений, мой мудрый жырау…. — крикнул он подъезжая. — Зачем они властителю!
Когда через некоторое время снова прогнулась казахская оборонительная линия, султан Аблай тронул было коня. Но на этот раз цепкий Бухар-жырау словно барс ухватился за поводья:
