Сумрачно смотрели джигиты, как пенистые холодные валы выбрасывали на песчаный берег глыбы камней величиной с верблюда и целые деревья, подхваченные глинистым потоком где-то в горах и принесенные сюда вместе с корнями. Корни топорщились в воде страшно, как драконьи перепончатые лапы. Пока они смотрели в этот бушующий поток, прискакала тысяча джигитов батыра Баяна. Они, как и условлено было, атаковали передовую линию шуршутов и навели среди них порядочную панику. Однако китайская кавалерия Чжао Хоя устремилась в погоню за ними, и таким образом китайские военачальники узнали об отступлении казахского ополчения. Само собой разумеется, они уже прошли роковое ущелье и движутся сюда. Здесь, прижатое к реке, ополчение могло погибнуть все до единого человека…

А речной грохот все усиливался, и вода прибывала. Кони и верблюды пятились от реки, тревожно поводя ушами. И тогда опять выехал вперед Татикара-жырау, тронул струны, и высокий пронзительный голос его прорвался сквозь шум и грохот:

Мягкая бахрома и длинный корень у камыша…

Река перед нами, а за нами дракон!..

Неужто только саблей горазды махать наши батыры?

Где ты, Джаныбек-Шакчак-улы, с тяжелой пикой?

А куда задевался Бакей — гордость родов сагир и дулат?

Где же они: Дербисал и Мандай из кипчаков?

Ой, не видать мне Сары и Баяна из уаков!

Воды испугавшись, втянули головы в плечи!

В лесу самое высокое дерево — сосна…

Где же эта сосна нашего войска — Богембай?

А грозный батыр Жабай из рода еменалы-керей

Только и умеет, что ворочать своей пикой!..

И снова громовой хохот потряс сырую, холодную степь. А батыры, даже те из них, кто не умел плавать, немедленно выехали вперед. Тяжелые брызги поднялись выше прибрежных деревьев. Это вместе со своим конем, не сняв даже доспехов, первым рухнул в реку Баян-батыр. С того дня, как от его собственной руки пал его брат Ноян, батыр ежечасно искал смерти.

Лишь несколько джигитов вместе с лошадьми унесены были течением. Войско быстро привело себя в порядок, обсушилось у костров и к тому времени, когда на другом берегу показались шуршутские ертоулы из недавно покоренных кашгарцев, оно уже двинулось дальше. На берегу реки, которая названа была Куркреук — Грохочущей, осталась лишь тысяча всадников Баян-батыра. Султан Аблай приказал стоять здесь и не тревожить шуршутов.

Целую неделю прождали джигиты из отряда Баян-батыра китайские армии. Но их все не было. Отправленные на тот берег ертоулы донесли, что в ущелье оставлен лишь заслон, а основное войско захватчиков двинулось обратно в глубь «Новой Земли» — Синьцзяня. Вскоре стало уже точно известно, что едва армия Чжао Хоя двинулась в казахскую степь, как во вновь завоеванных китайцами землях вспыхнуло восстание искони проживающих там уйгур и казахов. Уже успевшие по традиции поссориться друг с другом китайские генералы устремились туда каждый со своей армией. Это и спасло Казахскую степь от неминуемого нашествия, которое было бы намного страшнее джунгарского. Но ничто не спасло восставших. Казахское ополчение по неясным для них причинам отошло к Балхашу…

В этот же день тысячный отряд Баян-батыра переправился обратно через успевшую обмелеть речку и к ночи уже оказался возле ущелья Алтын-Эмель. Посланные вперед ертоулы доложили, что оставленный китайцами заслон составляет не менее десяти тысяч человек пехоты и двух тысяч всадников. Укрывшись в густых зарослях джиды, всадники Баян-батыра выспались и отдохнули. Едва пала ночь, как они выступили в поход.

В ущелье каждые двадцать шагов горели костры и стояли часовые. И казахские джигиты не пошли через ущелье. Ночью они вместе с лошадьми переплыли Или и по одним им известным тропам почти над головой у китайских охранников перешли на ту сторону гор. Было еще совсем темно, когда тысяча всадников Баян-батыра построилась боевым клином с той стороны, откуда захватчики никак не могли ждать нападения, — со стороны Китая.

— А будет ли радоваться Аблай твоему решению, батыр? — прошептал за спиной Баяна чей-то голос.

— Арруах!.. — коротко и страшно крикнул батыр Баян, вставший на своем Тулпар-коке во главе клина.

— Уа… Арруах!.. О тени усопших здесь предков!..

— Акжол!

— Ойныбай!

— Караходжа!

— Аблай!..

И с места в боевой галоп, все сметающей на своем пути лавой двинулись вперед казахские джигиты. Подобные степному пожару мчались они, и все загорелось там, куда приближались они, потому что сотня за сотней выпускали они на спящий лагерь зажигательные стрелы. В пыли и дыму, голые, обгорелые, бежали шуршуты. Их настигали и рубили закаленными клычами, длинными дедовскими саблями — алдаспанами, простыми дубинами. Предсмертные вопли и проклятия слышались там и тут. Пригнанные своими правителями за тридевять земель для завоевания никогда не принадлежавших им степей, сотнями гибли на чужой земле солдаты. И перед смертью виделись им спокойные многоводные реки, легкие пагоды, зеленые пальмы на покатом океанском берегу. Грезилась родина…

Свыше трех тысяч захватчиков было уничтожено этой ночью. Пока китайские командиры опомнились от неожиданного нападения, пока собрали и привели в порядок свое войско, нападавших и след простыл. Казалось, что ночные джинны напали на китайский лагерь, и только убитые и раненые казахские батыры, лежащие на земле вперемешку со своими жертвами, не оставляли сомнений в том, кто совершил набег.

А отряд Баян-батыра уже готовился в обратный путь. Но когда подсчитали собственные потери, выяснилось, что не хватает более трехсот джигитов.

— Негоже оставлять своих товарищей в руках у шуршутов, — сказал Баян-батыр. — Все вы знаете, что они делают с пленными!

Джигиты, всю ночь не слезавшие с загнанных коней, молчали. «На одном пиру дважды не делают подарки» — гласит пословица. Рок не любит повторений, а степняки всегда верили в рок…

— Давай, батыр, тех, кто остался в руках врага, поручим Богу, а мертвые уже все равно в его ведении! — сказал один из джигитов ополчения. — Мы устали и только понесем лишние потери. Шуршуты уже ждут нас…

— Разве есть у нас другой выход? — поддержал его другой.

— Да простят нас павшие!..

И тогда вдруг выехал вперед джигит, поднял правую руку.

— Я с батыром Баяном!

К нему присоединился второй — тот самый, который только что сомневался в разумности нового нападения на китайцев:

— Неужели только ты уродился мужчиной у своей матери!..

— И я!..

— Я с вами, батыр!

Через минуту все примкнули к батыру Баяну. Он махнул рукой.

— Двинемся сейчас по другой лощине, вон туда!

— Эй, батыр Баян, а будет ли доволен всеми твоими действиями наш султан?! — тихо произнес все тот же голос за его спиной.

— Не знаю… — Батыр выхватил свой страшный алдаспан и показал на виднеющийся впереди дым! — Вперед!

— Уррах!

— Акжол!

— Аманжол!.. Борибай!..

И опять словно поднявшиеся из этой земли предки ринулись вместе с ними на врага. Но уже залпом из китайских фитильных ружей встретили их солдаты императора. Присев на колено, они выставили перед собой пики, образовав единую линию. И все же линия эта была прорвана, и опять побежали в разные стороны, как тараканы от кипятка, завоеватели-шуршуты. Вот как пел поэт об этом бое в своей песне-сказании:

Но закипела кровь у казахских батыров,

И хоть верная смерть была впереди,

А на каждого из них приходилось по сто шуршутов,

Устремились они на врага!..

Уже не пот, а кровь проступила сквозь поры тела,

Кровь лилась с батырских сабель,

Но, подобные миллионам ядовитых каракуртов,

Окружили их враги-шуршуты…

Да, слишком велико было неравенство сил. На много верст раскинулся китайский лагерь, и со всех сторон подходили подкрепления. А силы казахских джигитов таяли. Не более сотни их уже оставалось на конях. Баян-батыр огляделся и увидел, что близок конец. И еще увидел он, что все предгорья вокруг потемнели от трупов завоевателей. «Нет, не зря мы погибаем… — подумал батыр. — Останется это черное поле в памяти шуршутов на века. Может быть, привидится оно им, когда снова придут за нашей землей!»