Услышав слово правды,

Достиг ты вершины славы,

Но не уместятся в одном караване

Лопающиеся от жира баи

И умирающие от голода простолюдины!..

Эту песню вещего жырау слушали на джайляу и у походных костров. Оторванные от работы ополченцы, увидев, что никакой враг не угрожает с этой стороны, а их сделали карателями, роптали все громче. Все чаще и чаще оставляли они ханскую ставку и уезжали домой. И больше их бежало за Жаик, к ушедшим под знамена Пугачева безвестным батырам. Высокие, видные за много верст виселицы стояли по всей границе. Каждый день степь орошалась кровью пойманных джигитов. Но это не помогало. По всей степи горели ночами костры и неслись в их неясном свете всадники в ту сторону, где бушевало пламя Пугачевского восстания…

Больше полувека знал старый Бухар-жырау этого человека. Он помнил совсем юного султана, отличавшегося отчаянной храбростью в стычках с джунгарами, потом зрелого мужа, вторично пережившего плен: затем гордого и надменного старца, могущего спокойно переехать через реку, в которой текла вода пополам с человеческой кровью. И вот, дожив до ста лет, жырау увидел растерянного Аблая.

Да, глаза старого хана перебегали с предмета на предмет, а рука нетерпеливо сжимала камчу:

— Скорей… скорей!..

Верные телохранители и туленгуты собирали многочисленные белые юрты. Со всех ханских джайляу гнали к югу, собирая воедино, бесконечные ханские табуны. День и ночь скакали в разных направлениях гонцы, торопя и подхлестывая отстающих. Хан Аблай со всеми своими аулами, родственниками и домочадцами собирался переезжать в Туркестан — древнюю столицу страны. Но дело теперь было не в древности той или иной столицы…

— О, ты приехал наконец, мой жырау! — воскликнул Аблай, увидев певца. — Гладкой ли была твоя дорога к нам?!

— Много людей сейчас на степных дорогах… — неопределенно ответил Бухар-жырау.

— Да, много, очень много! — быстро заговорил хан. — Совсем испортились люди!

— К старости все кажется хуже!

— Нет, не в том дело! — Аблай даже замахал рукой, чего никогда не случалось с ним раньше. — Это все орысы, все от них пошло!..

И он с ненавистью посмотрел на северо-запад, туда, где находилась ближайшая русская крепость.

— Ну вот же, при твоей юрте орысы! — сказал жырау, указывая на русских офицеров, наблюдавших за сборами ханского аула. — Разве гонят они тебя?

— Они приехали уговорить меня остаться здесь. Они обещают мне все: золото, награды, даже… — Аблай приблизился к самому уху жырау. — Даже ханом трех жузов обещают сделать!

— Почему же ты не хочешь, Аблай?

Теперь Аблай не просто оглянулся. Он даже привстал на носки, чтобы посмотреть, нет ли кого-нибудь за ближайшим холмиком. Только после этого он прошептал:

— Если наши аулы останутся здесь, то нас не останется в живых, мой жырау!

И тогда Бухар-жырау все понял.

— Но ты же хотел строить города, как орысы, мой хан!

— Будь прокляты эти города! — гневно сказал Аблай. — Я думал, что там губернатор, генералы, офицеры. В главном их городе хитрая баба-царица. С ними бы я договорился, рано или поздно. Но там, в этих «кварталах», у них одни бунтовщики. Каждый город, каждая шахта под землей, каждое село — это новые бунтовщики на нашей земле. Вот почему я хочу увести подальше от них наши аулы. Словно джут, идет по всей степи от них зараза, и заболевают табунщики, туленгуты, рабы. Кровью наливаются у них глаза, когда они смотрят на наши табуны и стада. Не было этого раньше, когда не построены были у нас орысские города. Уж лучше бухарские закоулки!..

— Да, теперь ты говоришь правду, хан Аблай! — сказал жырау.

— А почему ты один, мой жырау? — спросил хан. — Где твои сопровождающие? Ведь мы сейчас уже выступаем!

— Я остаюсь, Аблай!..

Все выше поднималось солнце над степью. Догорали и дымились брошенные костры. Столетний вещий певец Бухар-жырау стоял на холме и смотрел на юг. Там, в горячем мареве, оседала пыль и таяло в светлом от зноя небе белое знамя Аблая.

Они все же встретились перед смертью, грозный хан Аблай и вещий певец Бухар-жырау. Произошло это в году дракона, или в 1781 году по нашему исчислению. Самый тяжелый был этот год в степи. С весны не выпадало ни единой капли дождя, день и ночь дул убивающий все живое суховей. Земля трескалась от беспощадного зноя, и мелкий белый песок висел в небе, застилая солнце…

Аблай умирал. Семьдесят один год прожил он на свете, и теперь ему казалось, что сама природа карает его за грехи, ибо не было дня в его жизни, чтобы не лилась потоком человеческая кровь. Старый хан хватал пересохшим ртом горячий туркестанский воздух, и ни единого стона не слышали окружающие. Тело его скрючилось, сердце рвалось из груди, легкие пронизывала острая боль, но голову он держал прямо. С каждым днем все серее становилось его лицо. Так сереет пепел, прикрывающий догорающие угли…

Это началось у него с того дня, когда приехавший Умбетай-жырау привез ему печальную весть о Богембай-батыре. В тот день он сидел, как обычно, в своей походной юрте, поставленной рядом с дворцом, и мрачно поглаживал длинный свисающий ус. Думать ему было о чем. Уже восемь лет прошло с тех пор, как представители трех казахских жузов провозгласили его ханом Большой Орды. И вот недавно он отправил посольство в Петербург во главе со своим сыном Тугумом с просьбой утвердить его от имени Российского государства в этой должности. Разумеется, он не доверял женщине-царице, и его сомнения оправдались. Екатерина Вторая вела свою политику и утвердила его лишь ханом Среднего жуза. И вот, когда он думал над тем, как ему вести себя дальше, из Баян-аула нагрянула группа аксакалов в сапогах с широкими голенищами, в лисьих малахаях, опоясанных широкими серебряными поясами. Уже на пороге престарелый Умбетай-жырау хриплым голосом запел длинную скорбную песню, извещающую о смерти, — жоктау:

Эй, Аблай, Аблай!..

Хан Аблай, что творится в этом преходящем мире?

Но не закрывай ушей,

Боясь услышать неизбежное.

Разве мало радостных или печальных известий

Услышал ты за свою долгую жизнь?

Аблай, как принято хану, сидел с каменным лицом, только синяя старческая жилка у виска забилась чуть сильнее. "Кто же очередной из моих сподвижников покинул этот мир? — думал он. Но нельзя было старому опытному жырау сразу ответить на немой вопрос хана. Он начал издалека: подробно перечислил, когда и какие батыра воевали рука об руку с Аблаем, кто из них и чем прославился. Песня призывала вспомнить о том, что недаром прожили свой век эти люди, и поэтому пусть не будет столь тягостной скорби по ним. Но вдруг голос певца упал, словно подстреленный лебедь с головокружительной высоты, и слова забились, заклекотали в горле:

Эй, Аблай, Аблай,

Дослушай мои слова:

Тот из твоих соратников, кто был постарше тебя,

Тот, чья голова была помудрее нашей,

Тот, кого уважал ты в юные годы,

Тот, кто сравнялся с тобой в годах,

Потому что после шестидесяти шести — все сверстники,

Но кому тем не менее перевалило за восемьдесят,

Умер наш батыр,

Умер Богембай!..

И тогда у хана Аблая вдруг закололо в сердце. Как живой, встал перед ним могучий народный батыр Богембай. Никогда не боялся сказать он то, что думал. О чем говорил ему когда —то Богембай?.. О необходимости быть мудрым… И что одними войнами не добьешься благоденствия в своем ханстве… О том, чтобы опереться на русские крепости и противостоять кровавым ветрам, из века в век дующим из Джунгарских ворот… И еще за то, что не щадит людской крови, упрекал его батыр, который лучше всех понимал его, знал все его достоинства и слабости. И вот теперь, когда его не стало, Аблай понял, что не было никого у него ближе батыра Богембая. Боль в груди была такой сильной, что словно сквозь сон слышал он голос продолжавшего петь Умбетая-жырау: