— Так. Значит, чувство вины. Вот оно что. Он сможет убить меня лишь тогда, когда меня гложет совесть.

— Именно.

— В этом есть что-то от гипноза. Он говорит людям, что собирается накликать на них смерть. А так как они верят в силу отходной молитвы, то шансы его возрастают. Что касается нечистой совести, то покажите мне, у кого она абсолютно чиста.

— Господи, вот уж не знала, что ты так глуп! — Эдисон одарила его укоризненным взглядом и отпустила руку. — Пойду куплю себе еще стаканчик.

Слегка изумившись, он дал ей пять фунтов, а сам остался доедать пироги, сыпля крошки себе на куртку. Эдисон вернулась с двумя стаканами, хотя он ее об этом и не просил. Свой первый, недопитый стакан Лаверн поставил на холодный каменный пол рядом с колонной.

— Почему я такой непробиваемый, ты это хотела сказать? Чему удивляться? У легавых в башке всего одна извилина.

Эдисон упрямо мотнула головой. Волосы ее взлетели вверх и опали вновь, распространяя в стылом воздухе аромат пачули.

— Нет, скорее наивный. Просто ты не понимаешь, с кем столкнулся. Принс — не гипнотизер из захудалого цирка, которому в один прекрасный день надоело усыплять людей, чтобы они затем лаяли как собаки, вот он и решил: "А может, ради разнообразия мне отправлять их прямиком на тот свет?" Нет, он мощнейший чародей, и на его совести не одна душа. Так что не советую тебе строить иллюзий. Отходная молитва — не дешевый фокус. Она срабатывает, потому что в его руках души усопших. Они впиваются в несчастную жертву и высасывают из нее жизненную силу.

— Ну, прямо как агенты по продаже недвижимости! — съязвил Лаверн.

— У тебя одни шуточки на уме. А между тем ничуть не смешно.

— Значит, ты веришь, что и на тебя он может наслать смерть.

Эдисон помрачнела.

— Верю.

— Почему? Какая на тебе вина?

— Полтора года назад у меня родился ребенок. Сын. Не от Хьюго, но он тогда помог мне. Одна я не могла справиться — ни с ребенком, ни со своей жизнью, буквально ни с чем. У меня был первый срыв. Хьюго же позволил мне остаться в аббатстве, а для ребенка нашел приемных родителей. И вот теперь я в этом раскаиваюсь.

— Но если он такой щедрый, то почему он не позволил тебе остаться в аббатстве вместе с ребенком?

Понимая, что у нее нет ответа на этот вопрос, Эдисон молча отвела глаза.

— И ты хотела бы вернуть ребенка, — осторожно поинтересовался Лаверн.

Эдисон только пожала плечами.

— Я, наверно, и сейчас с ним бы не справилась… Я хочу сказать, что вся моя жизнь пошла наперекосяк. Но по ночам я мечтаю о нем. Представляю, будто держу его на руках.

В словах Эдисон не было стремления разжалобить. Казалось, несчастья для нее — вещь заурядная, а ее страдания ничего не стоят.

Немного поразмыслив, Лаверн произнес:

— Не переживай. Вряд ли усыновление было законным. Такое не похоже на Принса. Я этим займусь.

— А что ты сможешь?

— Многое. Я ведь тоже волшебник, не правда ли?

— Тебе все равно не освободить меня от угрызений совести. Ведь я сама отказалась от ребенка.

Лаверн попытался ее успокоить:

— Неправда. Тебе было некуда деться. Кто отважится тебя в чем-то обвинить? Вот увидишь, мы сумеем помочь тебе.

Эдисон взяла Вернона за руку.

— Эх, папуля!..

— Но ты должна мне кое-что обещать.

— И что же, господин начальник, сэр?

— Помоги мне поймать Принса. Пусть я не верю в отходную молитву, но этот тип опасен. Я успокоюсь лишь тогда, когда увижу его за решеткой.

С этими словами Лаверн энергично затопал на одном месте. Эдисон с удивлением наблюдала эту импровизированную чечетку.

— В чем дело?

— В ногах покалывает, — объяснил Лаверн.

Лицо девушки омрачилось.

— Это он, — прошептала она.

Лаверн лишь рассмеялся.

— Да нет, просто ноги затекли.

В этот момент их прервала полная женщина в зеленом суконном пальто, раздававшая книжечки с гимнами.

— В полночь будем петь. Присоединяйтесь к нам.

Она улыбнулась во весь рот, демонстрируя пожелтевшие зубы, и пошла дальше, раздавая книжечки и повторяя одну и ту же фразу.

— Послушай, — продолжал Лаверн, — я хотел бы вернуться домой. Поедешь со мной? Места у нас достаточно. Пожила бы у нас пару дней, а там видно будет.

— А как же твоя жена?

— Ты не знаешь Донну. Стоит мне сказать ей, что ты бездомная, как она тут же уложит тебя в постель с кружкой какао и грелкой.

— А ей не покажется, что в этом есть что-то подозрительное?

— Нет. Она сама как-то раз привела домой пару бездомных парней. Они выдули все мое виски и утащили видео. Да, а еще у нас гостили какие-то пенсионеры-склеротики, слегка дебильный продавец щеток, бездомные собаки… Кого только не было! Одной заблудшей душой больше — какая разница!

Эдисон слегка оскорбилась.

— Ну извини. Я не хотел зачислять тебя в заблудшие души. Я не нарочно, просто с языка сорвалось. Что взять с полицейского? Вроде и человек хороший, но глуп.

Преподобный Боб не спускал глаз с часов, ожидая наступление полуночи.

— Сейчас, сейчас, еще секундочку. Осталось совсем чуть-чуть…

Все умолкли. И в следующее мгновение старинные фигурные часы начали гулко отбивать полночь.

Церковь наполнилась ликующими возгласами. Лаверн не сводил взгляда с Эдисон. Впервые в ее глазах читалась надежда.

— Обними меня, — попросила она.

Он исполнил ее просьбу, не ощутив при этом никакой неловкости. На ее месте могла быть и его собственная дочь, столь естественными, отцовскими были эти объятия. И опять их развела женщина в зеленом суконном пальто. Сначала она поцеловала Эдисон, затем Лаверна.

— Сегодня здесь начинается всеобщий мир, — вещал Боб. И хотя все уже порядком подустали, тем не менее его слова были восприняты как руководство к действию. Народ принялся обниматься и обмениваться поцелуями. Эдисон отошла, чтобы пожать руку мужчине в инвалидной коляске и его жене. Лаверн же опять пал жертвой словоохотливого Боба.

— Да пребудет с тобой Господь Бог! — произнес тот, схватив Лаверна за руку, и принялся энергично ее трясти.

— Господь Боб?

— Да нет же, я сказал Господь Бог!

Затем к Лаверну приблизилась невысокого роста особа с девочкой-подростком. Казалось, будто она выиграла первый приз в конкурсе на искренность. В отличие от мамаши дочка перекатывала во рту жевательную резинку, уставившись на него с немым упреком — будто Лаверн лично повинен во всех этих любвеобильных излияниях. Глядя ей поверх головы, суперинтендант углядел, что к Эдисон, чтобы похлопать ее по плечу, подошел какой-то старикашка, которого он раньше не заметил. Старик был облачен в серое монашеское одеяние до пят и был бел как лунь. Седые волосы доходили ему до плеч, от худого, изможденного лица веяло добротой и умудренностью. Эдисон тоже обернулась к нему, но в следующий момент между ней и Лаверном кто-то прошел, и девушка на несколько секунд пропала из виду.

Когда Лаверн вновь увидел ее, она стояла на коленях. Незнакомец в ниспадающих одеждах сделал шаг назад, словно любуясь содеянным. Уже в следующее мгновение, один за другим, послышались возгласы ужаса. В руке старик держал длинный изогнутый нож, а из головы Эдисон фонтаном била струя алой крови.

У Лаверна пересохло во рту. Он бросился к Эдисон. Оказалось, что кровь бьет не из головы, а из глубокой раны в груди. Машинальным движением девушка пыталась прикрыть рану ладонями, однако пронзенное сердце продолжало выплескивать фонтаны крови. В ужасе Лаверн попытался помочь ей, прижав свои руки поверх ее пальцев, но теперь алые струи только били ему в лицо, забрызгивая кровавыми пятнами одежду. Задыхаясь, Эдисон упала на пол. Он обхватил ее голову. Девушка посмотрела на него в немом изумлении, а затем испустила последний вздох.

В следующее мгновение своды собора наполнились в знак пришествия Нового года оглушающим перезвоном колоколов. Лаверн с трудом встал на ноги; все присутствующие дружно, как по команде, отшатнулись от него. Неожиданно для себя он оказался в центре внимания. Кто-то из женщин бился в истерике. Словно в оправдание Лаверн покачал головой и лишь затем повернулся вслед убийце Эдисон. Тот быстрыми шагами удалялся к южному трансепту. Выругавшись про себя, Лаверн бросился ему вдогонку.