— В Сенаторум.

Консул тоже кивнул:

— Там наверняка соберутся законодатели. Мы обязаны рассказать им, что здесь произошло. Чернь только что лишила себя своего величайшего заступника. — Галлан покачал головой, глядя на тело Конора. — Но плебеи также поставили под угрозу стабильность на всей планете. Слишком многие группировки сейчас борются за власть. Если устроить выборы нового консула, начнется полная неразбериха.

Посмотрев на трупы, разбросанные по залу, он добавил:

— Опасная ситуация…

Загнав скорбь в дальний уголок рассудка, я попробовал мыслить здраво и встретился глазами с Галланом:

— Сегодня Макрагг потерял одного консула. Я не допущу, чтобы он утратил и второго.

Приказав нескольким бойцам охранять тело моего отца, я созвал остальных и во главе своих когорт отправился обратно в столицу. На каждом углу мне мерещилось лицо Конора, а в ушах отдавался неистовый стук сердца.

Пока мы пересекали город, из каждого храма и жилблока на нас бросались толпы. Я игнорировал бунтарей из числа гражданских, но не солдат в кольчужной броне. Они испытали на себе толику сдерживаемой мною ярости. Хотя я старался убивать этих людей с внешней бесстрастностью, как меня учили, что-то во мне надломилось, и просто расстреливать врагов уже было мало. Со стыдом вспоминаю, как, срывая гнев на повстанцах, я пробивал стены их телами, дробил черепа кулаками, бросал еще живых людей в огонь…

Пока мы шли через лужайки вокруг Сенаторума, консул качал головой, рассерженный какими-то сообщениями, полученными через потрескивающую вокс-бусину.

Заметив, что я поглядываю на него, Галлан поморщился:

— Они просят меня руководить в одиночку, пока все это не закончится — пока мы не восстановим порядок.

— Единовластный консул? — Я вскинул бровь. — Дерзкая идея.

— Противоречит всем уложениям.

— Ну, если мы хотим преодолеть кризис, то что-нибудь следует предпринять. И быстро.

Многозначительно посмотрев на Галлана, я зашагал дальше.

У ворот Сенаторума бушевало сражение. Когда я уже собирался возглавить атаку, консул удержал меня:

— Мы должны как можно скорее попасть в зал Совета. Необходимо поговорить с членами ассамблеи прежде, чем они примут какие-либо решения.

Жестом он предложил обойти здание и воспользоваться дверями для сервиторов и прислуги.

Я помедлил, злобно взирая на отребье у входа. Мятежники швыряли кирпичи и пытались поджечь знамена. Все они выглядели или пьяными, или невменяемыми, и мне вновь показалась нелепой сама мысль, будто я могу принадлежать к тому же виду, что и эти безмозглые создания. Как им пришло в голову обратиться против государства, которое столько для них сделало?

— Не позволяй ярости затуманить тебе разум, — посоветовал Галлан. — Мы застряли бы тут на целый час.

— Ты прав, — отозвался я. — Мне нужно доставить тебя к сенаторам, пока еще не поздно.

Затем я велел своим солдатам вступить в сражение без меня, и мы с консулом побежали к заднему фасаду здания, окутанного тьмой.

Двери оказались открытыми. Как только мы вошли в пышные чертоги Сенаторума, я разобрал то, чего определенно не мог уловить Галлан: до меня доносился не только шум толпы с примыкающих улиц, но и голоса важных персон, стекающихся в зал Совета. Кто-то объявил чрезвычайное заседание. Сотни патрициев Макрагга пробрались через бунтующий город, твердо решив, что обязаны высказаться. Даже с порога я слышал, как малодушны речи некоторых из них. Вместо чистого гнева в словах аристократов сквозило радостное возбуждение — они считали кровавую бойню благоприятным моментом.

Несколько минут Галлан бурным шепотом переговаривался по воксу с кем-то, кто передавал ему сведения из зала. Но, когда мы приблизились к центру дворца, прервал беседу и повернулся ко мне:

— Я хочу, чтобы ты вышел на трибуну вместе со мной. Так пожелал бы твой отец.

Все еще размышляя о своей утрате, я лишь кивнул, с трудом понимая, о чем идет речь.

— Но нельзя предстать перед ними в таком виде, — продолжил Галлан.

Я недоуменно нахмурился, но затем сообразил, что он имеет в виду мои боевые доспехи. После возвращения в столицу мне не удалось переодеться и снять кольчугу с пластинчатой броней, перепачканные в грязи, крови и пепле.

Слегка улыбнувшись, консул покачал головой:

— Если ты войдешь в зал Совета в таком грозном обличье, там тоже вспыхнут беспорядки. — Он схватил меня за руку. — Мы должны стать голосом разума, Робаут. Хватит на сегодня зверств.

Я вновь кивнул. Всю жизнь я старался не опозорить имя отца, и сейчас, после его смерти, это почему-то стало еще важнее.

Когда я начал расстегивать снаряжение, Галлан, знавший устройство здания гораздо лучше меня, указал на одну из дверей:

— Вон там слуги помогут тебе переоблачиться.

Пока я шел туда, консул почему-то задержался. Мне пришлось сказать:

— Иди, я быстро.

Галлан, воззрившись на меня с болью в глазах, кивнул и поспешил прочь.

В комнате висели суконные тоги и мантии, положенные патрициям законодательного собрания. Направившись к гардеробу, я на ходу начал сбрасывать части доспеха, и броня залязгала о холодный кафельный пол.

Я еще не полностью разделся, когда в помещение вбежал какой-то служитель, поклонился и закрыл за собой дверь.

— Мой господин, — пробормотал он и, кинувшись ко мне, расстегнул оставшиеся латы.

— Вон ту! — резко произнес я, показав рукой на самое скромное одеяние, какое мне удалось отыскать: простую бело-синюю тогу, не настолько обильно расшитую золотом, как ее соседки.

Слуга помедлил, но, видимо, сочтя за лучшее оставить свое мнение при себе, принес выбранное облачение.

Надевая тогу, я ощутил нечто странное — тот же химический аромат, что и в кабинете отца. Та же самая подспудная тревога проникла в мои мысли, побуждая осознать, почему запах знаком мне. В этот раз я прошел в рассуждениях до конца, и перед глазами встали картины иллирийской кампании — жестокой, но принесшей удовлетворительный результат. На каждого убитого варвара пришлось десять его сородичей, которые вняли разумным доводам и сложили оружие. Впервые в жизни я увидел, как дипломатия берет верх над грубой силой.

Но вождь повстанцев, поджарый недомерок по имени Зуллис, не пожелал преклонить колено. Он дрался, будто крыса, угодившая в западню, — размахивал таким же кривым ножом, какие раньше я замечал у его ассасинов. Зуллис с хохотом заявил, что лезвие смазано нейротоксинами, и швырнул клинок мне в лицо. Я преподал негодяю исчерпывающий урок хороших манер, однако так и не забыл смрад его яда…

Ухмыляясь, служитель напал на меня с длинным изогнутым кинжалом, блеснувшим в полутьме.

Отскочив вбок, я поймал врага за запястье и начал медленно выкручивать ему руку, пока не раздался хруст кости. Изменник взвыл от ярости и боли.

— Моего отца убил ты, — произнес я. — Ты отравил его. Вот почему он не подпускал меня к себе.

Если прежде мой гнев пылал, как у взбешенного зверя, то теперь леденил мне кровь. Никогда еще я не чувствовал себя так… нечеловечески. Мне казалось, что я стал оружием.

— Да! — прохрипел ассасин, неистово вращая глазами и пытаясь выдернуть руку.

Когда он фыркнул и захихикал, я сообразил, что на него действуют боевые стимуляторы.

— Почему?

— За деньги! — глупо рассмеялся мятежник и, скрипя зубами, придвинулся ко мне. От внезапного удара ногой в живот у меня вышибло воздух из легких.

Пошатываясь, я отступил, проклиная себя за глупость. Неприятель отвлек меня, к тому же моя скорость реакции сильно уменьшилась. Я не спал в течение всей иллирийской кампании, а вернувшись домой, столкнулся с бунтами. Возможно, даже моя выносливость не беспредельна?

Взяв нож в здоровую руку, убийца снова ринулся в атаку, однако на сей раз ему не удалось застать меня врасплох. Уклонившись от выпада, я беспощадно впечатал кулак в висок предателя.