— Я их знал. — Дорн сделал еще один шаг к дверям, безмолвно пытаясь воскресить в памяти глубинные воспоминания о двух братьях. Не все примархи могли заявить, что дышали одним воздухом с пропавшими сынами, но Рогал мог. Он был рядом с ними, хотя и недолго.

— А ты никогда не задавался вопросом, почему о них никто не говорит? — осведомился Сигиллит. — Конечно, все, кто знают о пропавших, никогда не должны открыто упоминать об их существовании. Тем не менее в отсутствие фактов люди начинают строить догадки. Но только не ты. Примархи никогда не говорят о своих потерянных братьях иначе, нежели в самых неопределенных выражениях. Разве тебя никогда не интересовало почему?

— Как ты сам сказал, иное нам запрещено.

— Даже когда вы находитесь вне поля зрения вашего отца? Даже если никто не узнает о такой беседе? Спроси себя, почему твои мысли всегда ускользают от воспоминаний о потерянных и обходят их стороной. — Малкадор склонил голову. — Как их звали, Рогал? — Он казался почти печальным. — Твоих исчезнувших братьев? Назови мне их имена и титулы.

Дорн попытался ухватить смутное воспоминание, хотел сформулировать вопросы, что его мучили, но безупречная эйдетическая память примарха в очередной раз его подвела. Он видел одни лишь призраки тех мгновений. Держаться за них было все равно что пытаться поймать дым между пальцами.

— Их звали… — Его могучий голос дрогнул, и от досады примарх наморщил лоб. — Они были…

К ужасу своему Рогал Дорн понял, что он не знает. Осознание было где-то рядом. Он уже буквально видел на далеком горизонте своих мыслей некий образ, противившийся попыткам разглядеть его отчетливо. Каждый раз, когда Рогал пытался сформулировать воспоминание о пропавших, он словно боролся с приливной волной.

«Все остальное я вижу ясно, а они — призраки в моей памяти».

Имперский Кулак испытывал что-то невероятное. Каждый известный ему миг собственной жизни был ему открыт, подобно страницам великой книги.

«Но только не эти моменты».

— Со мной что-то сделали. — В его груди снова всколыхнулась ярость, закипев при мысли о подобном унижении. — За всем этим стоишь ты! — Дорн резко развернулся, выхватывая цепной клинок. Описав сверкающую дугу, полоса смертоносного металла нацелилась на иссохшую фигуру Малкадора, закутанную в плащ. — Ты скрыл мои воспоминания! Ты вторгся в мои разум… За это мне бы следовало тебя зарубить!

Сигиллит никак не отреагировал на угрозу.

— Не только в твой. В разум Жиллимана и других, кто с ними знался, — тоже. — Он сделал паузу, чтобы Преторианец осмыслил его слова. — Извлечь воспоминание крайне трудно, — продолжил Малкадор. — Даже у обычного человека. В случае же с мозгом настолько сложным и превосходно спроектированным, как у примарха, эта задача становится поистине архисложной. Вообрази древо в земле, растущее из паутины корней. Каким образом вытащить его, не потревожив ни единого атома почвы? Память нельзя рассечь и залатать, подобно мнемонической катушке. Она существует как голограмма — в нескольких измерениях. Но ее можно регулировать.

— Мой отец разрешил это? — Меч Дорна не дрогнул.

— Он тебе не препятствовал.

— Не препятствовал мне? — Примарх сощурил глаза.

Малкадор неспешно отступил назад, выйдя из пределов досягаемости богато украшенного меча.

— Эта… потеря Второго и Одиннадцатого нанесла нам тяжкую рану и поставила под угрозу идеалы, на которых зиждился Великий крестовый поход. Она могла бы разрушить все, чего мы достигли в стремлении воссоединить человеческий род и дать отпор его недругам. Пришлось предпринять кое-какие меры. — Он встретился глазами с жестким взором Дорна. — Легионеры, покинутые ими, лишенные командиров, осиротевшие, представляли собой слишком ценный ресурс, чтобы с легкостью избавиться от них. Они не разделили судьбу своих отцов. Вы с Жиллиманом выступили в их защиту, однако не помните этого. — Малкадор кивнул сам себе. — Именно мне выпало убедиться, что эти воины приспособились к новым обстоятельствам.

— Ты украл их воспоминания.

— Я даровал им милосердие! — ответил Малкадор обиженным тоном. — Второй шанс!

— Разве во лжи есть милосердие? — прогремел Дорн.

— Спроси у самого себя! — Сигиллит направил горящее навершие посоха в сторону Преторианца. — Ты хочешь знать правду, Рогал? Так вот она: то, что я скрыл у тебя в памяти, было сделано по твоему приказу! Ты велел мне это сделать. Вы с Робаутом придумали этот план и дали мне разрешение!

Дорн нахмурился еще сильнее:

— Я бы никогда не допустил такого.

— Неправда! — Сигиллит ударил основанием посоха в пол, сопроводив слово грохотом металла. — Участь заблудших была такова, что ты охотно согласился на это. Дабы обезвредить сие знание.

В устах Дорна вновь зародилось отрицание, но примарх сдержался. Он отринул свой гнев и рассмотрел эту возможность отстраненно, холодным взором Преторианца.

«Неужели я мог совершить подобное? Окажись эта проблема настолько серьезной, способен был бы я отдать столь прагматичный, бесчувственный приказ?»

Рогал интуитивно знал ответ.

Никаких сомнений: именно так он и поступил бы.

Если его Империум окажется под угрозой, Дорн отдаст за него жизнь.

И тем более он не остановился бы перед тем, чтобы поступиться горсткой воспоминаний, крупицами своей чести.

Малкадор подошел к нему, оставив посох там, где только что стоял. Он выпростал из складок рукава монашеской рясы костлявую руку с длинными пальцами и протянул ее к лицу Дорна. В ладони поблескивали слабые искорки мистического света.

— Я покажу тебе, — сказал псайкер. — На сей раз я позволю тебе вспомнить. Ты узнаешь, почему заблудшие должны оставаться тайной.

Рогал закрыл глаза, и позади них зажегся ледяной огонь. Глубоко внутри него ненадолго рассеялась тень, отчего у примарха перехватило дыхание.

Он шел по длинному коридору, залитому кровью, и с каждым шагом пробужденное воспоминание все глубже погружалось в темноту.

Дорн чувствовал, как это видение угасает, и знал, что, когда он достигнет конца коридора, оно исчезнет полностью. Истина, промелькнувшая перед ним, — сокрытая, увиденная и теперь сокрытая вновь, — стала недолговечной, эфемерной.

Он не подверг сомнению то, что показал ему Малкадор. Преторианец знал свой собственный разум достаточно хорошо, чтобы убедиться, что Сигиллит не одурманил его каким-нибудь колдовским наваждением. Пробудившись от забытья уже спустя несколько мгновений, примарх чувствовал себя так, словно прошли целые дни. Когда он открыл глаза, то Сигиллита (несмотря на все его намеки) нигде не было видно.

Псайкер поведал и сделал еще много такого, с чем Имперский Кулак не мог смириться, и, хотя Малкадор утверждал, что был с ним честен, у примарха остались сомнения, которые теперь никогда не уйдут.

«Но только не по этому поводу». В этом он был убежден.

Потерянных больше нет, и это хорошо. Великие несчастья, постигшие этих двух братьев, бесследно стерлись из сознания Рогала, но оставили после себя уверенность.

«То, что случилось, могло затмить собой все остальное. — Теперь Дорн понимал это. — Я постиг сию горькую, ненавистную правду. Будь они сейчас здесь, с нами… Эта война уже была бы проиграна».

Он вышел на фальшивый дневной свет и обнаружил, что его ждет Массак. Позади легионера, на почтительном расстоянии, держались команды спасателей и арбитры, зная, что задавать вопросы о случившемся внутри башни им не подобает. Завтра никто из них и не вспомнит, что именно увидел.

— Мой господин, — начал Массак. — Прошу меня простить, я был вынужден…

Дорн отмахнулся от извинений:

— Ты исполнил свой долг, Йоред.

Библиарий признательно кивнул, а затем оглянулся на зияющую трещину в стене минарета:

— А что насчет тех покоев? Каковы будут ваши приказы?

Примарх ненадолго умолк, ища в своих мыслях вопросы, оставшиеся без ответа. Воспоминание о том, о чем шла речь внутри минарета, уже исчезло без следа, стало ничем. Рогал Дорн обнаружил в себе лишь твердое как гранит намерение сделать то, что должно быть сделано.