В конце вечера, когда стол опустел, а воздух стал густым от дыма, Лена, как бы только что сообразив, спросила Катю:

– Слушай, а где ты остановилась?

– Пока нигде, – сказала Катя, – но вы не беспокойтесь, я в гостинице…

– Я не знаю, – пожала плечами Лена, – может, ты депутат Верховного Совета… Хотя в этом случае у тебя были бы в Москве другие знакомые… Но если нет…

– Нет, – сказала Катя.

– Тогда не суетись. Пустое.

– Мы что-нибудь придумаем, – неуверенно сказал Юра.

– Зачем придумывать, – сказала Лена. – Девушку я беру к себе.

– Как – к себе? – опешил Юра.

– Друг моего друга – мой друг, – усмехнулась Лена.

– Нет, что вы, – возразила Катя, – не беспокойтесь. Я устроюсь в гостинице.

– Да нет, – сказал Юра Лене. – Это неудобно.

– Кому? Тебе? – ехидно осведомилась Лена.

– Почему мне? Тебе. Ты же совсем ее не знаешь. Вы же совсем незнакомы.

– Вот и хорошо, и познакомимся. Заодно. Будет о чем поговорить. И битвы, где вместе сражались они… Да? – обернулась она к Кате.

Когда Катя и Лена вошли в прихожую, из комнаты выглянула Ленина мама:

– Наконец, я уж беспокоилась.

– Мамуля, – сказала Лена, – познакомься, это Катя, моя подруга. Я тебе говорила.

Катя изумленно взглянула на Лену и кивнула маме.

– А, да, – сказала мама. – Вы из Тбилиси.

– Нет, мама, Катя из Верхнеярска. Ты забыла.

– Да… Наверное… Извините, я что-то теперь все путаю. Заходите, пожалуйста. Я вам сейчас приготовлю постель.

– Что вы, – сказала Катя, – нет, нет, не беспокойтесь. Я сама.

– Да никакого беспокойства, я все равно не спала. Леночка говорила, вы к ней были так добры.

– Что вы, – удивилась Катя. – Я?

– Мама, ты опять все напутала. Катя только собирается быть ко мне добра. Все еще впереди. Правда? – она заговорщически посмотрела на Катю.

– Но все равно, – сказала мама, – она ведь твоя гостья. Вы прямо с поезда, наверное? Устали?

– Нет, я утром приехала.

– Что же не сразу к нам? Леночка, ты могла бы…

– Катя выбирала – к кому. Конкуренция. Нарасхват. Насилу у Юрочки отбила.

– Ах, вы Юрочку тоже знаете? – обрадовалась мама.

– Еще как, – сказала Лена. – Они старые друзья. В школе вместе.

– Что ты, – сказала мама. – Катя такая молодая.

– Он пионервожатым у них был. Сборы проводил. У костра. В лесу. «Существует ли любовь?» С чтением стихов. Юра говорит, Катя очень хорошо читает. Особенно лирику. Ты попроси, она почитает, – Лена усмехнулась и подмигнула Кате.

– Ой, пожалуйста, – сказала мама. – Я так люблю поэзию. А то сейчас все больше… Особенно девятнадцатый век. Так изящно. Вы Тютчева ничего не помните?

– Что ты, мама, его же в школе не проходят.

Катя покачала головой, немного помедлила, не решаясь, а потом, пзглядев на Лену и усмехнувшись, тихо прочитала:

«Нам не дано предугадать,

Как наше слово отзовется, -

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…»

Она прочитала это так просто и проникновенно, что мама восхищенно прошептала:

– Да, да… действительно…

А Лена ошеломленно посмотрела на Катю, словно не веря своим глазам, спросила на всякий случай у мамы: «Действительно, Тютчев?» – и не дожидаясь, пока мама ответит утвердительно, сказала:

– Да… Похоже, плохи мои дела.

Но потом Лена взяла реванш: пришла очередь Кате изумляться.

Катя сидела на корточках около своего чемодана и как завороженная глядела на Лену – та перед зеркалом свершала вечернее священнодействие: стирала грим жидким кремом, потом накладывала другой крем, более густой, потом его промокала салфеткой и клала на кожу третий – все это медленно, с застывшим лицом, молча – «чтобы не было морщин», – как сказала она наконец.

– Прямо как в кино, – вздохнула Катя.

– Да. Только конец хуже.

– Почему хуже?

– Там он всегда счастливый.

– А ты разве?…

– А ты? – усмехнулась Лена.

– О, я очень счастливая.

– Да? И давно?

– Нет. Не очень.

– Ну вот видишь. Ты ведь грамотная, как выяснилось, учила – где сколько прибудет в одном месте, в другом столько же и убудет.

– Закон сохранения.

– Закон подлости. Нет, ты не подумай, это я не тебе, я вообще. Раз кто-то счастлив, кто-то должен быть и не очень. Для равновесия. Так что вот приходится компенсировать неземной красотой.

– Что вы, вы и так красивая.

– Ага. Особенно после захода солнца и спиной к окну.

– Вы молодец, все время шутите. А мне, когда грустно, ну никак.

– Неужели тебе бывает грустно? Ты же такая счастливая.

– Ну и что. Очень часто. Счастье – это ведь состояние. Сейчас оно есть, а потом – раз, и нет. Поэтому, когда оно есть, всегда ждешь, что вот-вот его не станет. Оттого и грустно.

– А когда его нет, значит, тогда весело?

– Когда нечего терять, чего грустить.

– Интересно трактуешь. Ну ладно, давай спать ложиться. А то если и сон еще потерять…

Лена надела красивую ночную рубашку, похожую на бальное платье.

– Ой, – сказала Катя, – какая красивая рубашка… В ней и спать даже жалко.

– Жалко, – согласилась Лена. – Но не всегда. – Она взглянула на Катю – не то насмешливо, не то с завистью – и выключила свет.

На стоянке у института стоял сверкающий никелем «Харлей» – чудо техники и дизайна. Юра посмотрел на него с неожиданной в нем нежностью, стер с сиденья невидимую пылинку и сказал Кате:

– Красавец? А?

– Замечательный, – искренне согласилась Катя. – А не страшно на нем?

– Кто ведет, – скромно сказал Юра.

Надо сказать, что здесь Юра мог позволить себе ложную скромность: мотоцикл водил он действительно мастерски. Ему доставляло удовольствие мчать Катю по вечерней, купающейся в заходящем солнце Москве, проноситься мимо старинных монастырей, дворцов, на фоне которых его мотоцикл казался еще более современным чудом. Катя только тихо вскрикивала, когда Юра закладывал крутые виражи или проносился в сантиметре от огромного автобуса. Она закрывала от страха глаза, и тогда ее взору представали иные картины: заснеженный лес, они – хохочущие и счастливые, Юра – такой уверенный за рулем, а тут такой неуклюжий на лыжах. Катя учила его взбираться «елочкой» на крутой берег реки, у него ничего не получалось…

– Давай в воскресенье дернем куда-нибудь подальше, а? – Юре приходилось кричать, чтобы перекрыть треск мотоцикла.

– В воскресенье? – недоуменно переспросила Катя. – Но мы же в субботу…

– Что в субботу? – обернулся Юра.

– Улетаем в субботу.

– Куда? – удивился Юра.

– Как куда? – Катя, сидя позади Юры, говорила ему прямо в ухо, поэтому могла не кричать. – Ты что, забыл? В Венгрию. Ты же говорил, что едешь десятого, в субботу. И хочешь, чтобы я – Чтобы мы… Вот я и… Подгадала. Так здорово совпало. Туристская группа. И Будапешт, и все другие города, где ваш «Икарус» делают. Я специально узнавала. Так что встретимся. ты рад?…

– Да, но… – Юра настолько опешил, что позволил обогнать себя «Запорожцу».

– Ты что, разве не едешь?

– Еду. Но через две недели.

– Как?… Но ты говорил… Вы с Ласло… Я специально подгадала…

– Ну, когда я говорил. Два месяца назад. Ситуация изменилась. Командировка же. Дела. Через две недели выедем. Если ничего не изменится.

Подбородок у Кати задрожал.

– Ты бы написал. Я бы тогда… А так что же… Я же всего на две недели. Что же получается – не увидимся?… А мы хотели… Я ехала, думала…

– Катюша, пойми… Это недавно выяснилось – задержка. Я сам расстроен, правда. – Для вящей убедительности он даже пожал плечами. – Думаешь, я нарочно? Но что поделать – обстоятельства иногда сильнее нас. – Он обернулся, поглядел на Катю, ожидая ответа, но она, кажется, и не слышала его. Она снова была далеко, снова там, на берегу реки, в полутемной кабине «Икаруса», где в предрассветный час они с Юрой сидели, обнявшись и притихнув. За двойным вакуумным окном синели снега, а им было жарко…