Павлов! Есть такой? Ты чего здесь делаешь? Пошли на другую сборку, строго объявил Руль, открыв дверь. Тебе, Павлов, велено на склад явиться. У тебя что ещё что-то было, когда я тебя принимал?" в глазах Руля загорелся алчный огонёк.
Нет, ничего.
А что вызывают? не верил Руль.
На складе тётенька в телогрейке сказала, что на мне числится отобранный при задержании пейджер, и, так как я покидаю тюрьму Матросская Тишина, мне его обязаны вернуть. Тут же потребовалось заполнить формуляр, в котором неприятно поразило, что я везде именуюсь под титулом "з/к ". Подписывая бумагу, я удостоверял, что все отобранное у меня имущество возвращено мне в целости. Размышляя над этой сценкой абсурда, я, конечно, без сопротивления поддался на уговоры кладовщицы подарить пейджер ей. На выходе обеспокоенный Руль недоверчиво выспрашивал, не получил ли я какие-либо материальные ценности, и, вероятно, боролся с соблазном обшмонать меня, но дружба взяла верх и справедливость восторжествовала. Кладовщица, с видом кошки, съевшей мышь, также подтвердила Рулю, что ничего у меня не было.
В средневековом каземате бутырской сборки, после поездки в холодном автозэке по зимнему городу, казалось тепло и уютно. Наверно, если человека несколько раз прогнать через гильотину, он и её за родную примет. Вызывала беспокойство лишь каморка папы Карло с неказистой деревянной дверью, будто в сарай, врачебный кабинет: достаточно какой-нибудь удручённой жизнью врачихе пошевелить пальцем и ты в раю или в аду. Пока ты на тюрьме, общак грозит всегда. Изысканность переживаний пришлось вкусить в полной мере, пока вертухай не привёл в коридоры третьего этажа, где я оказался в одной из камер большого спеца. Народу в хате было вдвое больше, чем коек, от чего уже и отвык. Дождавшись встречи с адвокатом, передал Косуле, что он опять оборзел, все попутал и подзабылся. «Не слишком ли Вы жёстко обращаетесь к нему? Ведь реально что Вы можете ему сделать?» с сомнением сказала Ирина Николаевна. «Реально я могу его убить. Или дать показания, что он мой лучший друг. Как того, так и другого, ему хватит. Можете так и передать». Уже в этот же день хату начали разгружать, и к ночи она стала образцовой, т.е. лишних максимум три человека, а я в процессе устроился на отдельной шконке, и никто не захотел оспаривать этот факт. «Ну, как?» обеспокоено спросила Ирина Николаевна. «Гораздо лучше» ответил я. Потянулись дни, однообразные и изматывающие. Сознание медленно совершающейся победы раздваивалось от возможности получить полное поражение, ибо главное, что принёс тюремный опыт, это понимание парадоксальности правового российского пространства, в котором если и есть какие-то правила, то самые паскудные, а все его благообразие в виде УПК выворачивается в кукиш. Поэтому я был готов немедленно идти на волю и, в равной степени, мотать десять лет по Бутыркам и зонам. И это, между прочим, тоже русская национальная шизофрения.
Как не оттягивал незримый Косуля день моего суда, а таковой все же определился. Длинный подготовительный путь был пройден, собрано внушительное количество медицинских справок с воли и с тюремных больниц, получено заключение независимых судмедэкспертов, гласящее, что дальнейшее содержание меня под стражей без соответствующего лечения, невозможного в условиях следственного изолятора, угрожает моей жизни; подготовлено описание нарушений следствием законов и норм, то есть сделан максимум возможного. Суд наш, как известно, самый справедливый суд в мире, но, при всей своей ущербности, все-таки расширяет поле гласности и свидетельствует о наличии в обществе зачатков справедливости. С такими мыслями, заучив речь, я оказался в один из февральских дней в поганой каморке Тверского суда, без шнурков, без сигарет, неизменно отобранных, но с яростью и надеждой в душе.
Ирина Николаевна, в сотый раз повторял я, когда позвали в коридор к адвокату, самое главное ни в коем случае, даже мельком, не затрагивайте вопрос невиновности, говорите только о здоровье и о нарушениях закона следствием.
Да, конечно, соглашалась Ирина Николаевна, хотя я и не представляю, как можно это обойти, ведь арест незаконен. Ответ звучал искренно, но повергал в тоску: нет, она не удержится… Возмущение адвоката сравнимо с моим. Что тут поделаешь…
Резко распахнулась дверь бокса:
Павлов! Руки за спину! за спиной запястья закусили наручники. Идти не оглядываясь, смотреть под ноги, голову не поднимать! Ни с кем не разговаривать! Строго выполнять команды конвоя! Шаг в сторону или остановка расцениваются как попытка к бегству стреляем без предупреждения! Пошли!
Два мусора по бокам, один сзади, все с пистолетами в руках так гражданин Павлов быстрым шагом отправился по лестнице на второй этаж, думая, заклинит по пути поясницу или нет. Лучше бы нет, а то ведь придётся остановиться. Что они, суки, нынче лютуют. Ах, вон в чем дело! у дверей в зал заседаний стоит Володя, мой телохранитель по воле, офицер спецназа, краповый берет, которому положить трех мусоров, хоть и с пушками, труда не составит. Боятся, бляди. Так, если пришёл, значит, за мной… Эх, Вова, а лучше бы ты их в самом деле положил, без всякого суда.
То, что решение будет отрицательным, почувствовалось сразу, оно висело в воздухе тёмным облаком. И тем сильнее хотелось сопротивляться. Сегодня моё место было в большой металлической клетке. Ирина Николаевна тщательно раскладывала на столе внушительную стопу документов. Представляющий Генеральную прокуратуру Хметь злобно вертел в руках какой-то аптекарский рецепт. В зал вошла женщина в чёрной мантии и, именем Российской Федерации, начала заседание. Первым делом она удалила из зала врача, лечившего меня на воле, и судмедэксперта, давшего заключение по моей истории болезни. Я внимательно смотрел на судью, стараясь посмотреть ей в глаза бесполезно, она категорически глаз не поднимала, как будто не мне, а ей конвой приказал смотреть вниз, а о присутствии остальных она догадалась из того, что у неё написано. Судья спешила, спешила страшно, надрывной скороговоркой ведя заседание. Хметь злился и ёрзал на стуле, теребя таинственную бумажку; казалось, сейчас вскочит, бросит её, как карту, и крикнет: «Козырь!»
Ирина Николаевна тщательно изложила свою позицию, даже не слишком отчётливо отметив тот факт, что человек, которому не предъявлены никакие доказательства его вины, не должен содержаться под стражей, и перешла к документальной части. Справки из тюремной больницы не выдаются. Ирина Николаевна имела их на руках шесть. Это должно было быть неожиданностью для всех, но аппаратура Генпрокуратуру не подвела. Как только адвокат закончила речь, Хметь вскочил как ужаленный и, размахивая бумажкой, не скрывая раздражения, заявил, что все неправда вот у него в руках вещественное доказательство, а именно справка из больницы ИЗ — 48/1 Матросская Тишина в том, что следственно-арестованный Павлов здоров.
Мне тоже дали слово. Хметю оно не понравилось, судья не слушала, демонстративно углубившись в бумаги. Удалился суд на совещание ровно на такое время, за которое можно успеть подтянуть штаны. Именем все той же федерации, действия Генпрокуратуры были признаны правильными и мера пресечения оставлена без изменения. «Ваша честь! она у Вас есть?» слетели с языка слова, но судья не слышала. Собрав мантию в руки, глядя в пол, топоча как лошадь, она побежала из зала. Да, господа, не пошла, а побежала, даже не снизив скорость, чтобы открыть дверь.
Решение суда на руки я получил, хотя и не в этот день. Там было сказано, что содержание под стражей оправдывается уже только тяжестью обвинения, а коль скоро обвинение предъявлено Генпрокуратурой, то оно законно; что я здоров, и это подтверждается медицинской справкой, предоставленной суду заместителем Генерального прокурора по надзору за действиями Генпрокуратуры Хметем; что адвокат заявил о невиновности Павлова, а этот суд не уполномочен решать этот вопрос, и, следовательно, мера пресечения остаётся без изменения.
Следующей инстанцией должен был стать Мосгорсуд, знаменитый тем, что решения Тверского суда не отменяет; а там Верховный и международный. И пару лет в Бутырке, как минимум.
