Лишь после Берлинского конгресса – таким резюме была ознаменована эта новая точка отсчета – Бисмарк получил признание как крупный европейский государственный деятель, отныне он перестал вызывать опасения, считаясь просто динамичным политиком, “последнюю” цель которого предугадать невозможно и который озабочен только интересами Пруссии и Германии. Впрочем, мир в Европе, служащий интересам сохранения Германской империи, основывался, по мнению Бисмарка, несмотря на любые индивидуальные конфликты, исключительно на продолжении кооперации великих держав: средние и мелкие государства, как и “внегосударственные” национальности были и оставались для него всего лишь “объектами” политики. “Держать восточный гнойник открытым” – столь грубая формулировка демонстрирует pars pro toto [30] его отношение к таким “объектам” “большой политики”.
Берлинский конгресс также представлял собой поворотный момент и во внешней политике Бисмарка, поскольку теперь он был убежден в необходимости создания союзной структуры, сконцентрированной вокруг Германии.
Проблема “выбора” больше не допускала отсрочек. Однако Бисмарк сумел затянуть решение о союзе (союз поначалу задумывался как довольно представительный, включающий в себя в том числе и экономическое объединение “Центральная Европа”, но затем по инициативе австро-венгерской стороны был ограничен рамками оборонительного союза антироссийской направленности) с двойственной монархией до тех пор, пока не стало ясно, что и Россия пойдет на новое сближение с Германской империей, что и осуществилось в 1881 году в виде (тайного) Союза трех императоров (с включением Австро-Венгрии). На предварительных переговорах Бисмарк заявил чрезвычайному посланнику России Сабурову:
"Поверьте мне, не в Ваших интересах сеять раздор между Германией и Австрией. Вы слишком часто недооцениваете, как важно находиться на шахматной доске Европы втроем. Для старых кабинетов, и прежде всего для моего, эта цель неизменна. Всю политику можно свести к формуле: попытайся держаться втроем, пока сомнительным равновесием распоряжаются пять великих держав. Вот настоящая гарантия против коалиций”. Напряженность в отношениях между Францией и Италией, возникшая в связи с захватом Туниса, дала возможность привлечь и эту страну к австро-венгерскому объединению и в 1882 году заключить с ним оборонительный Тройственный союз, направленный против Франции.
Достигнутая таким образом благоприятная расстановка центрально-европейских сил позволила Бисмарку перешагнуть “предел”, который он сам установил и до сих пор строго соблюдал. Он считал Германскую империю исключительно европейской великой державой и даже очень существенные торговые интересы за океаном не оправдывали в его глазах захвата колоний. Канцлер преодолел свое предубеждение по внутриполитическим соображениям – для того чтобы наметить нации новые цели после уже ставшего привычной реальностью создания империи, чтобы с помощью ходкого лозунга обеспечить правительственным партиям доступ на выборы в рейхстаг и вернуть большинство, потерянное в 1881 году, но фактически необходимое по соображениям бюджета. Еще более значим был внешнеполитический расчет Бисмарка. В процессе сближения с Францией на арене колониальной политики и “создания фронта” против Англии, можно было гарантировать связи Германской империи с Россией, имеющие, по мнению Бисмарка, первостепенное значение после ожидавшейся в тот период смены монарха, в результате которой власть должна была перейти к кронпринцу, настроенному пробритански. В действительности захват колоний в Африке (Юго-Западная Африка, Камерун, Того, Восточная Африка) и в морях южного полушария совершился в условиях столкновений с Англией, точно так же, как во всех международных конфликтах (вокруг Афганистана, Египта и т.д.). На этом этапе (до 1885 года) Бисмарк в общем занимал позицию в пользу России и Франции. Так, в январе 1885 года Бисмарк заявил: “Египет как таковой не представляет большого интереса, решающим является для нас манипулирование европейским равновесием в том смысле, в каком это соответствует нашему сегодняшнему пониманию собственных интересов… Египетский вопрос представляет для нас необходимое поле для политических операций, но не объект таковых”.
Однако восточный кризис, разразившийся в середине 1885 года вокруг Болгарии и совпавший по времени с сильными реваншистскими тенденциями во Франции, очень быстро привел к тому, что внешнеполитические интересы канцлера вновь сконцентрировались на континенте. В ситуации, претерпевшей столь значительные изменения, в 1888 году прозвучали известные слова Бисмарка в адрес исследователя Африки Ойгена Вольфа. Они объясняют – пожалуй, слишком односторонне – евроцентристские воззрения канцлера: “Ваша карта Африки и вправду очень хороша, но моя карта Африки расположена в Европе. Здесь расположена Россия и здесь расположена Франция, а мы в середине; вот моя карта Африки”.
Новый восточный кризис вокруг Болгарии представлял собой более значительную опасность для Бисмарка, чем кризис 1875-1878 гг.
Тесные австро-германские связи, даже если строго оборонительный характер двойственного союза и не подчеркивался, без всякого умысла с германской стороны легко могли привести к тому, что империя, оказавшись в состоянии войны с Россией (а также перед лицом шовинистических, профранцузских настроений в среде петербургской и московской общественности и перекликающейся с ними волны реваншистских настроений во Франции) начнет воевать и с Францией. 11 января 1887 года Бисмарк в речи, произнесенной в рейхстаге, публично предостерегал Австро-Венгрию от подобной игры. Венское правительство толкали на нее представители прусского генерального штаба и оппозиционной Бисмарку группировки чиновников-интриганов внешнеполитического ведомства из окружения тайного советника фон Хольштайна. “Нам совершенно все равно, – заявил канцлер, – кто правит в Болгарии и что вообще станет с Болгарией – это я повторяю здесь; я повторяю все, что говорил ранее, употребляя избитое и заезженное выражение о костях померанского гренадера: весь восточный вопрос не является для нас вопросом войны. Мы никому не позволим из-за этого вопроса накинуть себе на шею поводок, чтобы поссорить нас с Россией”. “Австрия, – объяснял Бисмарк в мае 1888 года, в период “99 дней”, кронпринцу (будущему императору Вильгельму II), – если останется нашей единственной опорой после того, как мы сожжем свои корабли в направлении России и Россия и Франция будут противостоять нам как заклятые враги, вновь приобретет влияние на Германскую империю, аналогичное тому, которое мы, к счастью, ликвидировали в 1866 году. Прочность наших отношений с австро-венгерским государством основывается большей частью на том, что мы в случае, если Австрия предъявит нам несправедливые обвинения, сможем прийти к соглашению и с Россией. Если таковая возможность исчезнет, Австрия станет гораздо более требовательным союзником, чем до сих пор, а если найдет поддержку у России, то, возможно, столь же требовательным, как во времена Германского бундестага”.
Именно из этих соображений Бисмарк в разгар кризиса 1887 года, после того, как нечего стало и думать об обновлении Союза трех императоров или о замене его каким-либо другим тройственным союзом, приложил все силы к тому, чтобы добиться двухстороннего русско-германского договора. Этот договор должен был устранить по крайней мере непосредственную угрозу войны, каким бы малым ни оказалось его значение в случае нового обострения кризиса в Европе.
В ходе политической игры, в которой были использованы все “регистры” тактики ведения переговоров, Бисмарку удалось приблизить Англию, до сих пор стоявшую в стороне в “splendid isolation” [31], к Австро-Венгрии и Италии и обязать к сохранению status quo на Балканах (Тройственный восточный союз, или Средиземноморская антанта). Почти одновременно, пойдя на значительные уступки России (в части турецких проливов), посредством “совершенно тайного” дополнения к подписанному 18 июня 1887 года тайному русско-германскому договору перестрахования канцлер склонил Россию к нейтралитету в случае нападения Франции на Германскую империю. Разумеется, обязательства, взятые на себя Бисмарком по различным договорам и соглашениям, противоречили друг другу, если не букве, то по духу. Однако при оценке подобного “двусмысленного” поведения следует учитывать, что все эти альянсы были заключены Бисмарком не как обязательства на случай войны. Все они без исключения составлены таким образом, чтобы никогда не допустить наступления прецедента, предусмотренного договором, то есть войны.
