Вначале, в марте 1848 года, все мысли и поступки Бисмарка сконцентрировались в едином страстном порыве, направленном против любых, как активных, так и пассивных проявлений революции в Берлине. Так, он намеревался совершить со своими шенхаузенскими крестьянами “марш” на Берлин для оказания вооруженного сопротивления восстанию, пытался также склонить к контрреволюционным акциям некоторых генералов из командования прусской армией. Однако неукротимый монарх вынужден был смириться с происходящим: сам король не одобрял такого рода действий, так как считал себя в достаточной безопасности под охраной своих граждан. “Пруссия отныне растворится в Германии”, – возвестил Фридрих Вильгельм IV в своем воззвании “К моему народу и немецкой нации” от 21 марта 1848 года. Бисмарк примкнул к ультра консервативной придворной клике генерал-адъютанта короля, Леопольда фон Герлаха, считавшейся антиреволюционной, однако, как выяснилось в 1848 г ., в то же время ориентированной против абсолютной монархии и отстаивающей значение сословий, прежде всего аристократии. Затем Бисмарк принял участие в создании газеты “Кройццайтунг”, придерживающейся того же направления, и в созыве так называемых “Юнкерского парламента”, “Союза защиты собственности и подъема благосостояния всех классов”. В эти дни Фридрих Вильгельм IV дал Бисмарку такую оценку: “Употреблять только тогда, когда безраздельно правит штык”.

Законодательное национальное собрание Пруссии, избранное на основе всеобщего равного избирательного права и считавшее себя панданом [8], а затем конкурентом немецкого Национального собрания, заседало во франкфуртской Паульскирхе и преследовало цель создания немецкого национального государства, нового Германского рейха. Бисмарк в Законодательное собрание не вошел, ибо хоть и добивался депутатского мандата, но – как и следовало ожидать – избран не был. К этому периоду относятся презрительные высказывания о “лотерее” выборов. Однако он вошел в состав первой палаты депутатов Пруссии, избранной после роспуска Национального собрания прусскими военными (по приказу “замененного” короля 5.12.1848 г, на основе навязанной монархом конституции), равно как и в состав следующей, в августе 1849 года, а также в состав “рейхстага” Эрфуртского союза. Из всех многочисленных речей и прочих высказываний Бисмарка в период революции следует отметить те, которые наиболее явственно отражают его взгляды на историческую роль Пруссии, на “германский вопрос”, международную ситуацию и вытекающие из нее возможности для Пруссии. “Мы пруссаки и пруссаками хотим оставаться”; “мы, со своей стороны, еще принесем юнкерству славу и блеск”. “Народ ., не нуждается в том, чтобы видеть, как прусское королевство расплылось в гнилом болоте южногерманского беспорядка. Его верность принадлежит не имперскому правлению, существующему только на бумаге.., она принадлежит живому и свободному королю Пруссии .. (Я) надеюсь .. Бог даст, чтобы мы еще долго оставались пруссаками, когда этот клочок бумаги (имперская конституция, принятая в Паульскирхе) уже будет предан забвению, словно сухой осенний листок… Пруссия сама всегда будет в состоянии дать Германии законы, а не заимствовать их от других .. Пусть франкфуртская императорская корона (предложенная королю Фридриху Вильгельму IV) блестит очень ярко, однако то золото, которое придает блеску подлинность, можно получить только в сплаве с короной Пруссии ..Прусская армия.., останется армией короля, и делом чести будет считать повиновение… Прусская честь состоит, по моему мнению, не в том, чтобы пруссаки повсюду в Германии изображали из себя донкихотов по отношению к обиженным парламентским знаменитостям… Я вижу прусскую честь в том, ..что Пруссия не допустит, чтобы в Германии что-либо происходило без согласия Пруссии”. “Германского единства желает каждый, кого об этом спрашивают, лишь только он заговорит по-немецки; но с этой конституцией я его не хочу”. Из этих и подобных высказываний явствует, что Бисмарк уже тогда считал разумным объединение немецких государств (не нации, и, уж конечно, не путем революции), однако – и это он выдвигал в качестве условия – лишь в том случае, если Пруссия не только сохранится как государство, но укрепится и будет представлять собой определяющую политическую и социальную силу Германии. Поэтому метод, основанный на объединении с другими немецкими землями и с национальным движением (Эрфуртский рейхстаг), который доверенный советник Фридриха Вильгельма IV, фон Радовиц, использовал после провала революции в 1850 году в своей союзной политике, Бисмарк считал неудачным. По его мнению, такая политика вела в тупик международной изоляции Пруссии, тем более что она осуществлялась против интересов Австрии и в отсутствие тесного контакта с Россией, в тот период ведущей великой державой Европы из числа тех, что придерживались консервативных взглядов. “Германский вопрос, – писал Бисмарк жене, – был решен дипломатическим путем и на поле брани”. В речи, произнесенной 6 сентября 1849 года, он говорил о ретроспективе возможностей, открывавшихся перед Фридрихом Великим (причем в словах о прошлом ясно прослеживалась аналогия с настоящим), и об альтернативе: или двигаться по совместному пути с Австрией, или же, действуя в одиночку, предоставить Пруссии “соответствующее место”, с тем “чтобы способствовать достижению Германией той власти, которая подобает ей в Европе”. “Все мы хотим, чтобы прусский орел, защищая и господствуя, простер свои крылья от Немана до Доннерсберга”, – этим Бисмарк уже открыто заявил о том, что завоевание Пруссией господствующего положения в Северной Германии является внешнеполитической задачей первоочередной важности. Если в тот момент тесную связь с Россией из консервативной солидарности он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, то в речи, произнесенной 24 сентября 1849 года, отметил, что, по его мнению, между континентальными державами и Англией существуют крупные разногласия, вследствие которых возникает необходимость в другой форме государственности (монархии военного образца) и в другой форме правления. Его критика была адресована либералам, считавшим Англию образцом во всех отношениях: “В ссылках на Англию состоит наше несчастье. Дайте нам все английское: английскую богобоязненность и английское уважение к закону, всю английскую конституцию, но зато и английские условия земельной собственности, английское богатство и английский коллективизм, а в особенности же английскую палату общин, короче говоря, все, чего у нас нет, и вот тогда я скажу, что Вы можете править нами на английский манер”.

Союзная политика Радовица во внутригерманских отношениях привела к противостоянию с Австрией. Россия вследствие недоверия к национальной германской политике того же Радовица стала на сторону Австрии, и в результате, как и предсказывал Бисмарк, возникла дилемма: война на фоне неблагоприятных предпосылок или политическое отступление, т.е. отказ от великих намерений и возвращение Пруссии в реставрированный Германский союз при главенствующей роли Австрии. Подписанное 29 ноября 1850 года в Ольмюце предварительное соглашение, которое всеми национальными и либеральными силами Германии рассматривалось как тяжелое поражение Пруссии, являло собой решение в пользу последней из этих двух возможностей. 3 декабря 1850 года Бисмарк произнес в палате депутатов Пруссии речь в оправдание такого решения, приводя, к удивлению своих консервативно настроенных друзей, аргументы, которые следовало понимать не только как отказ от всяких иллюзий национального и либерального толка, но и как явное дистанцирование от консервативной политики. Вот характерный фрагмент этой речи: “Единственной здравой основой крупного государства, и этим оно существенным образом отличается от малого, является государственный эгоизм, а не романтика, и недостойно великой страны вести споры о деле, не входящем в сферу ее собственных интересов. Политику, что в кабинете, что в палате, нетрудно на волне популярных веяний трубить в военные трубы и при этом сидеть в тепле у камина или с этой трибуны произносить грозные речи. Солдат, истекающий кровью на снегу, должен решать, снискала та или иная система взглядов победу и славу, или нет. Это нетрудно, но горе политику, если он не найдет такой причины для начала войны, которая останется веской и после последнего выстрела”. Впрочем, произнося эту речь – в свете антиавстрийских настроений, царивших прежде всего среди большинства либералов, она звучала отнюдь не бесспорно и для некоторых консерваторов – Бисмарк отметил и задачи общеевропейского уровня, стоящие перед великой державой Габсбургов. В полном идеологическом соответствии с позицией ультраконсервативной “клики”, но в то же время и с оттенком собственного взгляда на политику и власть, дальновидный консерватор заявил: “Для меня прусская честь состоит в том, чтобы Пруссия держалась подальше от любых бесславных связей с демократией, чтобы Пруссия ни в данном, ни в каком-либо другом вопросе не допускала ничего, что происходило бы без ее одобрения, чтобы то, что Пруссия и Австрия на основании совместного независимого выбора считают разумным и политически правильным, было исполнено обеими равноправными державами-хранительницами Германии”. После этого Фридрих Вильгельм IV по рекомендации Леопольда фон Герлаха назначил Бисмарка посланником Пруссии при Германском союзе, в бундестаге, вновь заседавшем во Франкфурте. В 1851 году он отправился туда, как сам позже выразился, “в состоянии политической невинности”. Это в первую очередь касалось отношения к верховной власти Австрии.