Дана сидела в кафе и ждала Марину. Та, как обычно, запаздывала. После того, как она заделалась крутым критиком и одновременно главным редактором журнала, такое поведение вошло у нее в привычку. Она как бы тем самым подчеркивала: я теперь успешный, обеспеченный человек, хочешь со мной как раньше дружить, терпи мои капризы. А не хочешь, так никто тебя и не неволит, можешь встать и уйти. Это целиком твое дело.

Дана сидела и не уходила. Аничкова была ей нужна, а потому выбора у нее по большому счету не было. Что она будет делать без нее, Марина для нее едва ли не единственная ниточка в мир большой живописи, престижных галерей и выставок. Некогда были туда и другие тропочки, но по разным причинам они все заросли. А это осталась, хотя и приходится терпеть закидоны подруги.

Дана подумала о том, как все непредсказуема жизнь. В художественной академии, где обе учились и где подружились, именно Дану считали талантливой, подающей большие надежды, с едва ли не гарантированным прекрасным будущем. А вот Марина числилась среди самых посредственных студентов, никто ей ничего не предрекал. Даже пару раз хотели отчислить, но почему-то это и не произошло. Дана до сих пор не знает, что же ее тогда спасло, ведь проект приказа был уже готов. Но ректор его так и не подписал. Слухи ходили разные, но ни одного достоверного. Точнее, кому, что приходило в голову, тот то и болтал. Марина же упорно хранила молчание. Она вообще умела скрывать свои секреты даже от самых близких людей. И, Дана, не исключала, что это качество в немалой степени ей помогало успешно шагать по жизненной стезе.

После окончания академии, Марина не стала пробовать себя в качестве художника, взамен каким-то непостижимым образом устроилась на работу в самый престижный в стране журнал, освещающий темы художественного творчества. И вскоре обратила внимание на себя своими критическими статьями. Они были настолько бескомпромиссны, настолько подчас жестоки к художникам, но при этом справедливы и точны, что все только диву давались. Включая Дану. Она никак не могла уразуметь, откуда у подруги взялся такой дар критика. Пока она училась, он не ощущался даже в зародыше — и вдруг выпрыгнул из каких-то глубин, как черт из табакерки. Эта была тайна, проникнуть в которую у Даны не было никакой возможности, так как Марина решительно пресекала любые подобные попытки. И Дана вскоре от них отказалась, как от безнадежного дела. Вот только осталась зависть к подруге, к ее удаче; ведь от нее, Даны, она отвернулась. И пока что-то не собиралась поворачиваться к ней передом.

Дане было нелегко сдерживать свои чувства, притворяться, что рада успехам подруги. На самом деле ею владела черная зависть. Но ее приходилось подавлять — поссориться с Мариной она не могла себе позволить. Тогда уж точно она окажется на самой обочине.

Марина задерживалась, Дана от нечего делать решила заняться рисованием. Из сумки достала блокнот и стала набрасывать на бумагу открывающейся из кафе вид на улицу. В академии она считалась хорошей рисовальщицей, чем очень гордилась. А потому боялась утратить эти навыки и тренировала их при первой возможности. И даже слегка подрабатывала в одной журнале, иллюстрирую в нем статьи. Но это были смешные деньги, которых едва хватало на самые насущные нужды. А вот со станковой живописью дела не ладились; она писала много, но интереса ее картины не вызывали. Удалось продать всего несколько полотен и то за мизерные суммы. И это обстоятельство вызывало у Даны отчаяние, которое она тщательно скрывала от посторонних.

Ситуацию усугубляло то, что Дана никак не могла понять, что же с ней случилось, почему она так пишет, что ее работы не вызывают интереса. Ведь в академии ее полотна постоянно хвалили, да она и сама ощущала, что у нее неплохо получается. Нужно сделать только рывок, и тогда все будет просто замечательно. С этим чувством она завершила учебу, будучи уверенной, что ее ждет замечательное будущее. Она работала по десять часов в сутки, но никакого продвижения вперед не было. Да она и сама видела, что это все не то. Как будто что-то оборвалось внутри нее, а соединить обрыв никак не удавалось. Иногда отчаяние было таким сильным, что Дана садилась и плакала. Становилось немного легче, но ненадолго.

Дана так увлеклась рисованием, что не заметила появление Марины. Та незаметно подкралась к ней и несколько минут наблюдала, как Дана рисует.

— Отличный рисунок, — произнесла Аничкова.

От неожиданности Дана вздрогнула, и лишь затем подняла голову и посмотрела на подругу.

— Извини, опоздала, — как ни в чем ни бывало проговорила Марина. Она села за столик. — Хочу есть, но сначала кофе. Ты еще не заказывала?

— Ждала тебя, — ответила Дана.

Аничкова посмотрела на нее и не стала скрывать усмешки. Дана почувствовала раздражение, ее давно злила эта манера подруги откровенно показывать свое превосходство. В данном случае денежное. Да, у нее, Даны, с деньгами плохо, а у Марины хорошо, но можно же не выпячивать это обстоятельство, вести себя более тактично. Но она явно не собирается так поступать. Ей, Дане, придется либо встать и покинуть кафе, либо смириться.

Марина повелительным жестом подозвала официанта. Тот примчался к ней на всех парах. Аничкова продиктовала заказ для себя и для Даны, даже не поинтересовавшись, а что та желает.

— Сегодня был суматошный день, даже не успела, как следует поесть, — пожаловалась Марина. — А что у тебя?

— У меня ничего, — пожала плечами Дана. — С заказами совсем плохо.

Аничкова бросила на нее быстрый взгляд.

— С заказами я тебе немного помогу. Ничего особенного, но все деньги.

— Спасибо. — Дана вдруг поймала себя на том, что испытывает к ней благодарность. Хотя минуту назад хотелось ее ударить.

— Сейчас принесут еду, и я тебе кое-что сообщу важное. Не люблю серьезно разговаривать на пустой желудок.

Дана с надеждой посмотрела на подругу. Возможно, она все же не совсем к ней справедлива. Если быть честной с собой, то ее гложет зависть, которую она не в силах перебороть.

Официант принес заказ, и Дана почувствовала, как сильно проголодалась. Ничего удивительного, ей ведь приходится экономить на всем, включая еду. Пожалуй, Марина права и в этом, пока не поешь, ни о чем важном и серьезном говорить не хочется.

— В этом кафе вкусно кормят, поэтому я тебе и предложила тут встретиться, — сказала Марина, с аппетитом поедая стейк. — Как же все-таки хорошо, когда можно вот так поесть.

— И фигуру не боишься испортить? — поинтересовалась Дана.

— Боюсь, — призналась Марина. — Сама знаешь, за все нужно платить. После этого пиршества придется посидеть на диете. Фигура — это мое важное оружие, которое должно стрелять безотказно. Вот тебе, Дана, повезло, сколько не съешь, не толстеешь. Ты и не представляешь, какое это счастье.

Это действительно было так, в независимости от съеденного вес у Даны не менялся. И она бы с большим удовольствием пользовалось этим свойством своего организма более активно, если бы позволяли средства. Дана даже не некоторое время перестала есть; всякий раз мысль о деньгах портила настроение.

— Ты давно была у Нефедова? — поинтересовалась Аничкова.

Вопрос Дану удивил, она знала, что Марина терпеть его не могла, обзывала всякими обидными словами. С чего это вдруг интерес?

— Да, вообще уже давно.

— И напрасно. Вы же были друзья? — Аничкова пристально посмотрела на Дану.

— Мы и не ссорились, просто не встречаемся.

— Тебе надо восстановить с ним контакты.

— Зачем?

— Им интересуются коллекционеры, галеристы. Я хочу написать о нем статью.

— Так, напиши, в чем же дело?

Марина отрицательно покачала головой.

— Не получится. Ты же знаешь, он меня к себе не подпустит. Еще со времен учебы в Академии, он меня на дух не переносил.

Дана это знала, Нефедов считал Аничкову никчемной и абсолютно бездарной. И полагал, что в Академии художества делать ей нечего. Несколько раз он ей высказывал это мнение открыто.