Александрина увидела рисунок и подошла к нему. Петр Петрович спросил, нравится ли ей его работа. "Это ваше родное село", - догадалась Александрина: он рассказывал ей о нем. "Да, - вздохнул Петр Петрович. - Да, да". Он был приятно удивлен тем, что Александрина узнала Застожье, что его давний и, надо думать, случайный рассказ о Застожье запомнился ей, запечатлелся в образе, который теперь совпал с тем, что он набросал карандашом на картоне. Такую память, подумалось ему, могло удержать только чувство. То, что проносится мимо любви и ненависти, для женщин как бы не существует. Тем более - слова. Но и эта мысль была грешной. Поэтому Петр Петрович отмел ее, прогнал за порог и заперся в строгости и сдержанности. Он еще раз поблагодарил Александрину за гостинец - "Большое спасибо", - и пообещал, что поищет чем отдариться. Последние слова смутили Александрину: Петр Петрович дал ей повод сказать, наконец, то, ради чего она пришла, и на что никак не могла решиться. И вот теперь решилась: не надо ничем отдариваться, стоит лишь уважить просьбу ее мужа. Полудин уже с самого утра, рассказала Александрина, потянулся к бутылке, расклеился, занемог и пал духом: ему взбрело в голову, что Петр Петрович может - но не захочет! - продать ему свою машину. "Хочу! - стонал он, катаясь лбом по столу. - Машину хочу!"

Петр Петрович удивился, из-за чего такие страдания: он, конечно же, продаст Полудину машину - ведь в океан ее с собой не возьмешь. Оказалось, что просьба Полудина заключалась не только в том, чтобы Петр Петрович продал ему машину, но и в том, чтобы он уступил ему машину по госцене. Это и заставляло его страдать. Полудин знал, что машины на рынке нынче стоят бешеных денег и что деньги Петру Петровичу очень нужны. Кошелек же у Полудина был тощий и сберкнижка худая.

Словом, объяснила Александрина, краснея, если по-дружески, если в знак долгой совместной жизни и работы, по-родственному или еще как-нибудь, ну, скажем, на прощанье, на добрую память - если так, то Полудин купит машину и будет вечно благодарить Петра Петровича. И она, Александрина, тоже...

Петр Петрович подошел к Александрине, коснулся ладонью ее горячей щеки и сказал: "Конечно, мне же проще. Как он захочет". Опустил руку и отошел к окну.

Александрина, видимо, не сразу поняла, что произошло: какое-то время неподвижно и молча стояла у него за спиной. Затем тихо пошла к двери и уже оттуда спросила потерянным голосом: "Так вы согласны?" "Конечно", - ответил Петр Петрович, не оборачиваясь. Александрина еще сказала, что потом зайдет за тарелкой и ушла. Петр Петрович оглянулся лишь после того, как хлопнула дверь. И услышал всхлипывания.

Александрина стояла на веранде, прислонясь к стеклу лбом, и плакала. Петр Петрович взял ее за плечи, по, вернул к себе лицом и обнял. Александрина прильнула к нему и замерла. Так, обнявшись и почти не дыша, они простояли столько, сколько длится мысль о невозможности другого счастья перед первым и последним поцелуем.

Александрина ушла. Петр Петрович вернулся в дом, долго курил, затем сел в кресло, положил на колени картон и выдавил на палитру краски: сначала белую для паруса и песка, затем зеленую - для косогора, голубую - для воды и неба, желтую - для света и церковной, маковки, коричневую - для бревенчатых изб, черную - для дальнего леса и кущ на погосте.

Работа увлекла его и он вновь забыл об окружающем. Краски стекали с кисти, ложились на картон мазками, точками, линиями. Рождался иллюзорный мир из памяти, из забытых и воскресших ощущений - эманация сердца и мозга. И когда б эта сила могла воссоздавать реальные вещи, восстало бы его родное Застожье из небытия: затянулся бы песком и землей карьер, взошла бы трава, улеглись бы в прочные срубы тяжелые бревна, обросли тесом, резными наличниками, заплясали бы на оконных стеклах солнечные блики, и над утренними туманами, над печными дымами, над влажными от росы лугами поплыл бы благовест. Вот тогда Петр Петрович вошел бы в свою избу и обнял бы заждавшихся его стариков-родителей.

Он повесил картину на стену, под портретами своих девочек, и долго глядел на нее, отодвинувшись с креслом к противоположной стене.

Метель улеглась только ночью. Небо так вызвездило, будто кто-то плеснул ртуть на решето. Петр Петрович поднялся на маяк, обмел и протер стекла, потом стоял на балкончике в темном секторе, дыша в рукавицы, и смотрел, как играют звезды.

Петр Петрович спустился с башни, пересек двор, торопясь к теплу, и как раз успел к телефонному звонку, Звонил Яковлев. Сказал, что только что вернулся из города, с совещания, узнал от тети Сони о звонке Лукашевского и вот теперь звонит сам. Спросил, не случилось ли чего. Лукашевский успокоил его: ничего не случилось, просто хотел поблагодарить за сосенку. Упоминание о сосёнке пришлось как нельзя кстати: Яковлев сказал, что встречать Новый год приедет к Лукашевскому. Петр Петрович обрадовался такому повороту дела - это избавляло его от необходимости идти к Полудиным, где он чувствовал бы себя теперь не в своей тарелке. Напомнил Яковлеву о плохой дороге, о том, что ее снова замело, на что Яковлев ответил: "Ничего, пошлю трактор". И уже просто так, для продолжения разговора, спросил у Яковлева, чему было посвящено совещание, на которое он ездил. "А ничему, - ответил Яковлев. - Просто пообщались".

... Праздновать начали у Полудиных по той простой причине, что там была настоящая елка, а не нарисованная, как у Петра Петровича, и лишь после полуночи, когда уснул Павлуша, перебрались в дом. Лукашевского. И хотя их было только четверо, хватило и песен, и танцев, и разговоров. Больше всех приходилось танцевать и петь Александрине, потому что все мужчины хотели танцевать только с ней, и слова песен помнила только она.

Полудины ушли только в третьем часу. Прощаясь, Лукашевский и Яковлев целовались с ними, особенно с Александриной, из-за чего разразился скандал, потому что Полудина обуяла вдруг пьяная ревность, и он толкнул Яковлева в грудь, а Яковлев ответил ему оплеухой. Лукашевскому и Александрине пришлось их мирить: заставили выпить на брудершафт и просить друг у друга прощения.

После ухода Полудиных Лукашевский и Яковлев заскучали: есть и пить уже не хотелось, оба выговорились, притомились, обоих клонило в сон. Петр Петрович уже доставал из шкафа постельное белье, когда на веранде хлопнула дверь и послышались чьи-то шаги. Лукашевский и Яковлев ожидали увидеть либо Полудина, либо Александрину, но шаги замерли у самой двери и стало тихо. Петр Петрович и Яковлев недоуменно переглянулись. Лукашевский на цыпочках подошел к двери и прислушался. Ничего не услышал, развел руками, спросил у Яковлева, что делать. Яковлев пожал плечами и тоже подошел к двери. Она не была заперта. И тому, кто был за нею, стоило лишь чуть дернуть ее, чтоб она отворилась. "Полудин, - едва слышным шепотом предположил Яковлев. - Опять пришел драться". Лукашевский протянул руку к замку и нажал на кнопку защелки. Защелка громко клацнула. Тишина стала еще напряженнее.

Шаги они слышали, оба. Они не могли им почудиться. Да и дверь на веранде хлопнула достаточно громко перед тем, как послышались шаги. Человек поднялся на веранду не через аппаратную, а со двора, по железной лестнице. Как в тот раз. Впрочем, так же могла подняться на веранду и Александрина, если почему-либо не захотела (или не посмела) взять ключ от аппаратной у Полудина. Но что могло привести ее сюда? И стала ли бы она молчать? Особенно теперь, когда Лукашевский запер дверь на защелку, чего она не могла не слышать, стоя за дверью - щелчок был довольно громким.

"Спроси, - все так же шепотом предложил Лукашевскому Яковлев. - Спроси, кто там".

Лукашевский прижал палец к губам и жестом приказал Яковлеву отойти от двери.

Они оба уже сидели на диване, когда дверь кто-то тихонько дернул. Второй рывок был более сильным. А после третьего сорвался замок и дверь с грохотом распахнулась. Лукашевский и Яковлев вскочили на ноги. Лукашевский бросился за оружием - пистолет он хранил за книгами на стеллаже. Яковлев схватил за ножки стул и поднял его над собой. Но в дверь никто не вошел. И на веранде - она была хорошо освещена - никого не оказалось. Никого не нашли они и в аппаратной. Наружная дверь аппаратной, как и дверь, ведущая, с железной лестницы на веранду, оказалась запертой. Лукашевский и Яковлев прошлись по двору, постучались к Полудиным. Чтобы объяснить им свое нелепое появление, попросили бутылку вина. Полудин стал приглашать их в дом, но они отказались и вернулись домой. С бутылкой вина. Тут же раскупорили ее и выпили по стакану, чтобы хоть как-то успокоиться и прийти в себя. Сломанный дверной замок, сорвать который с двери мог только очень сильный человек, да и все остальное заставляло их думать о странном.