— О чем ты молчишь, кара Сандра? — спросил Леонардо.

— О том, мио Леонардо, что чем дальше мы отъезжаем от нашей Долины, тем тяжелее становится у меня на сердце. — Ты волнуешься за Сонечку?

— О нет! Я знаю, что в Долине и без нас жизнь будет идти своим чередом, а Сонечка находится под крылом у Бабушки. Ей хорошо: "Для внучек нет теплее места, как у бабушек". — Хорошо сказано, кара Сандра. — Это не я, это Феофан Затворник.

— И про все-то эти святые знали! Так что же с тобой?

— Знаешь, здесь внизу становится все труднее дышать.

— Ах, это! Впрочем, я мог бы и не спрашивать, ведь со мной было то же самое в прошлую поездку. Даже несгибаемый дядя Леша присмирел и съежился, когда мы с ним спустились из Долины.

— Вот именно, я вся как-то съеживаюсь изнутри. Признаюсь тебе, что мне страшно хочется повернуть обратно. Конечно, об этом не может быть и речи, но все равно на сердце тяжело…

— Кара Сандра, мы ведь едем по благословению Матушки! Что может с нами случиться?

— Может, и ничего. Но все равно такая тяжесть, такая тяжесть, мио Леонардо!

Он обнял Сандру одной рукой, и дышать ей сразу стало легче. Настолько легче, что минут через пять она сказала:

— Знаешь, мио Леонардо, я вспомнила забавный плакат, который в детстве видела на дорогах: "Водитель! Если ты одной рукой ведешь машину, а другой обнимаешь девушку, помни, что ты то и другое делаешь плохо!".

— Кара Сандра, как давно я не ощущал твоих колючек! М-м! Какое забытое блаженство!

— Я скажу Бабушке, что тебе не нравится ее кухня. — ?!

— Тебе для полного счастья явно не хватает перца.

— Да, ты права. Все итальянцы любят перец. Леонардо — итальянец. Из этого следует, что Леонардо любит Сандру.

Они снова замолчали. "Как странно, — думала Сандра, — мы в Долине тоже смеялись, веселились, шутили, но как-то по-другому: никто никого не подкалывал даже шутя. Но вот мы еще только на пути в нижний мир, а уже воскресла эта забытая привычка, и даже непонятно, как мы без этого так долго обходились? Неужели ирония — это средство выживания в трудных условиях, а чем ближе к Раю, тем потребность в ней меньше?".

Она поделилась своими мыслями с Леонардо.

— Да, — сказал он, — это так. Я думаю, в Раю любят так радостно, глубоко и безмятежно, что для шуток просто не остается места.

— А еще, заметь, мы снова стали обращаться друг к другу по-старому: кара Сандра, мио Леонардо. — Да, и это вспомнилось. К добру ли? Сандра вздохнула и не ответила.

Они выехали на страду, ведущую к Нью-Мюнхену, и Сандра удивилась, что на ней совсем нет мобилей.

— А мы с дядей Лешей до самой Италии не встретили ни одного мобиля, — сказал Леонардо. — Мы проезжали мимо людей, бредущих по дороге, но, увидев нас издали, они все прятались. Нам так и не удалось ни с кем поговорить. Но, может быть, дороги в последнее время изменились, и теперь все ездят по каким-нибудь новым модернизированным страдам? Для нас это даже лучше — не будет неожиданных встреч. — Упаси Бог, — вздохнула Сандра. Вскоре они добрались до поворота в новую столицу Баварии. Заезжать в Нью-Мюнхен они не стали. Дорога резко пошла вниз и вскоре спустилась к берегу Дунайского моря. Четырехполосное шоссе сменила двухполосная аквастрада. Теперь стало понятно, почему они не встретили ни одной машины на своем пути: аквастрада была в ужасающем состоянии; теперь это была не магистраль из мостов и эстакад, соединяющих острова, а настоящие "русские горки". Кое-где опоры аквастрады провалились и разъехались в стороны попарно, в таких местах дорога провисала, и ехать по ней было все равно что катить с горки на горку. Но когда одна из двух опор стояла прямо и удерживала на себе полотно аквастрады, а вторая, накренившись, отходила в сторону и тащила за собой свой край дроги вниз, к зеленой гнилой воде, тогда Леонардо приходилось заранее набирать скорость и проскакивать накренившийся участок аквастрады за счет инерции. Через два часа такой езды Леонардо взмок и взмолился:

— Все, больше не могу! Ты знаешь, здесь ехать еще тяжелее, чем было в Альпах по дороге в Бергамо. Я должен выйти из машины и отдохнуть немного: этот луна-парк меня измотал.

— Конечно, давай остановимся, но только, прошу тебя, на земле, а не над водой.

Леонардо остановил джип на первой же заброшенной стоянке. На краю бетонной площадки они увидели небольшое двухэтажное здание бывшей придорожной гостиницы. В окнах здания не было ни стекол, ни рам, только закопченные гарью проемы. Похоже, гостиница выгорела. Перед самым входом, на заросшей сорняками бывшей клумбе в груде мусора копались вороны. Шум двигателя их спугнул, и они, раздраженно каркая, взлетели на крышу.

Леонардо направился к полуразрушенному гигиен-блоку, а Сандра осталась стоять напротив гостиницы. Вороны, видя ее неподвижность, осмелели и снова по одной начали слетать на газон. Скачками и нахальными шажками вразвалку вороны приблизились к груде тряпья и начали что-то там раскапывать и клевать. Вдруг из темного оконного проема мимо Сандры пролетел длинный блестящий предмет вроде стрелы. Одна из ворон истошно закаркала, забилась, подпрыгнула и, завалившись набок, осталась лежать на земле, проткнутая насквозь блестящей стрелой-спицей, а другие с оголтелым карканьем снова переместились на крышу.

Сандра сделала несколько шагов к подбитой вороне, пытавшейся подняться, опираясь на здоровое крыло, и протянула к ней руку, желая помочь.

— Не трогай! Это моя добыча! А то сейчас и тебя подстрелю!

Она обернулась и поглядела на разбитое здание гостиницы, откуда шел голос. В темном оконном проеме второго этажа стоял мальчишка, держа наизготовку лук с новой блестящей стрелой.

— Зачем ты ранил несчастную птицу, негодник?

— Чтобы сожрать! Если я не буду стрелять ворон, они сами сожрут меня! Ты что, ослепла и не видишь, что они там клюют?

Сандра подошла ближе к газону и вгляделась в то, что поначалу показалось ей кучей тряпья. От кучи несло ужасным запахом мертвечины, а из серого тряпья кое-где торчали бело-розовые кости. Приглядевшись, она поняла, что перед ней лежит расклеванный птицами человеческий труп. Ее затошнило, и вмиг сытный бабушкин завтрак оказался на краю газона. К ней подбежал Леонардо.

— Сандра! Что с тобой? Что тут происходит?

Чумазый лучник скрылся в темноте, а через минуту появился уже в окне нижнего этажа.

— Эй, вы! Не трогайте мою ворону и убирайтесь отсюда! Это мое место!

— Вороны клюют чей-то труп, а он стреляет этих ворон и ест их! Он так сказал, — пояснила Сандра. — Грозился и меня подстрелить. У него лук со стальными стрела ми, похожими на вязальные спицы.

Леонардо, не говоря ни слова, обнял ее и быстро повлек назад, к джипу. За его прикрытием он помог Сандре умыться из бутылки с водой, а потом усадил в кабину. После этого он взял большое красное яблоко и вышел к ресторану, держась подальше от газона.

— Эй ты, Робин Гуд! Хочешь получить вот это яблоко? — Яблоко? Оно настоящее, что ли?

— Настоящее, конечно. А еще у нас есть хлеб и молоко.

— Врешь! Молока и хлеба теперь не бывает. А ворону на яблоко я менять не стану, я ведь не дурак. Яблоко, оно, конечно, вкусное, но ворона-то сытнее!

— Как хочешь, вороний стрелок. Тогда сиди в своей крепости и не мешай нам завтракать. А свою дичь можешь забирать!

Леонардо взял переставшую трепыхаться птицу за крыло и зашвырнул ее в окно, откуда выглядывал мальчишка.

— То-то! А то б я вам показал! — крикнул мальчишка и исчез в глубине здания.

— Леонардо, мальчика надо выманить из этих развалин и забрать с собой, — решительно сказала Сандра.

— А я что делаю? — удивился Леонардо. — Мы с тобой сейчас изобразим "Завтрак на траве" и подманим его.

— Ты как хочешь, а я тут есть не смогу.

— Придется сделать вид, иначе нам этого Робин Гуда не выманить.

Он вынес из салона джипа раскладной столик и стулья, расставил их на краю бетонной площадки, подальше от газона, и живописно расположил на столе бутылку с молоком, хлеб, сыр и яблоки. Потом он прочел молитву, они с Сандрой перекрестились, сели и стали делать вид, что с большим аппетитом едят и пьют. Сандре кусок в горло не лез: во-первых, совсем рядом на газоне лежало ЭТО, а во-вторых, за ними из темного проема наверняка во все глаза следил голодный мальчишка.