— О такого, как ты, жалко саблю марать, я просто забью тебя палками, как пса шелудивого. А не выйдешь в круг — буду гнать тебя палками из села, как собаку бешеную.
Этой тирады оказалось достаточно. Решив, что мое убийство в порыве гнева будет обществом воспринято положительно, взревев, как раненый секач, он выхватил саблю и бросился на меня. Между нами было всего несколько шагов, которые он мгновенно преодолел и нанес рубящий удар правой рукой наискось в мое левое плечо. Вернее будет сказать, попытался нанести. Я стоял вполоборота к нему с выдвинутой вперед левой ногой, и мы начали движение практически одновременно. Пока сабля в замахе начала движение к моему плечу, мое тело шагнуло вперед и в сторону, на правую ногу, разворачиваясь навстречу клинку. Уходя от сабли, ударил обеими руками: левой палкой, по короткому пути, отбивая саблю противника, правой палкой — по длинному, навстречу кисти его правой руки, сжимающей рукоять. Сабля столкнулась с левой палкой, вначале скользнув по ней навстречу моим пальцам, затем, встретив один из выступающих толстых сучков, которые были предусмотрительно оставлены в качестве гарды рукояти и ловушки для клинка, врезалась в древесину, выворачивая палку из моей руки. К счастью, удар правой палки вовремя сломал удерживающее саблю запястье, и все закончилось вывернутой из левой руки палкой и застрявшей в ней саблей, которые упали к моим ногам. К сожалению, времени ни на одно лишнее движение не оставалось, и, стремительно отступив, сделав два коротких шага назад, я остановился, развернутый к противнику правой стороной. Поскольку Оттар, не отвлекаясь на боль и лежащую на земле саблю, продолжал стремительно сближаться, видимо рассчитывая задушить меня в объятиях, моя правая рука нанесла прямой укол в надвигающуюся и ничем не защищенную шею. Наточенная палка с противным хрустом неохотно входила в шею, выворачивая кисть и продавливая меня назад, пока не заставила бросить ее и отскочить в сторону. «Тореадор недоделанный», — мелькнуло в голове, и я сделал вдох. Все это длилось не больше двух ударов сердца, на одном выдохе. От впрыска адреналина в кровь помутилось в голове и подступила рвота. Оттар как-то неловко завалился вперед и на бок, с торчашей из горла палкой. «Видно, удар достал до шейных позвонков — даже не дергается, хорошо, что добивать не пришлось», — отстраненно звучали в голове какие-то лишние мысли. Вокруг стояла полная тишина, только ветер шевелил опалыми листьями, все замерли, не шевелясь.
— Твоя была правда, Богдан, все видели: Бог был на твоей стороне. Увезите его домой, — указал на Оттара атаман. — И к отцу Василию пошлите.
Иллар смотрел на меня с каким-то веселым удивлением, но было видно, что результат, пусть неожиданный и даже невероятный, его вполне устраивает. Все вокруг зашумели, задвигались, мои глаза автоматически фиксировали происходящее, выражения лиц, обрывки фраз. Но оставался еще один невыясненный момент.
— А как быть с теми тремя казаками, атаман? — задал волнующий меня вопрос. Нельзя было это дело бросать на полдороге, но без поддержки общества его было не осилить.
— А что, казаки? Завтра и поедем, — громко обратился Иллар к живо обсуждающим последние события казакам. — Негоже так оставлять, когда наших хлопцев в лесу бьют, а девок воруют.
— Негоже, батьку, — дружно поддержала его часть казаков, где преобладали люди степенные. — Завтра и поедем.
Отдельно от остальных стояла группа из трех молодых казаков, бывших раньше рядом с Оттаром. Они растерянно молчали, в их глазах легко читалось недоумение и неверие в реальность произошедшего. А ведь он был их лидер — лидер молодой группировки против старых казаков, которые якобы предпочитают спокойную жизнь вместо казацких подвигов. Рассказывал им байки, а сам на место Иллара метил. Нет, скорее всего, просто хотел отделиться и сколотить свою ватагу. Недаром говорит старая поговорка: «Где два казака, там три атамана». В наше время мы ее знали в варианте «Где два украинца, там три президента». Иллар видел все это, но мало что мог сделать. Молодежь на ум, опыт, расчетливость не купишь. Давид его молод еще, чтобы лидером молодых казаков быть, да и харизмы батиной нет. Вот и пытался Иллар раскрутить это дело — просто посеять сомнения в их души, чтобы по-другому взглянули они на Оттара. И многое, видно, у него было заготовлено, да я со своим вызовом на бой влез. Посчитав, что, если Оттар зарубит беззащитного сельского дурачка, борца за правду, это будет лучше любых разборок, он назначил поединок.
«Весь мир — театр, а люди в нем — актеры». И каждому из нас кажется, что он играет главную роль. Теперь понятно, для чего Иллар в это ввязался. Видать, сразу знал, куда приедем. Надо бы тихонько уйти одеваться.
С уходом была связана одна проблема, решения которой не находилось, — нужно было забрать свое оружие. Пусть это были палки, но ими велся бой: оставить их было немыслимо. Забрать — означало извлечь одну из них из шеи мертвого. Подойти просто так и выдернуть палку из трупа, который для одних был другом, для других — односельчанином, можно, если ты упаковал свои вещи и собрался навсегда уехать, и то можно камнем в спину получить. Если ты намереваешься здесь дальше жить и хочешь стать близким человеком этим людям, этого делать нельзя. Но и не сделать нельзя тоже.
— Казаки… — Слова понеслись потоком, как у актера, забывшего роль и пытающегося заболтать зрителей. — Видит Бог, не искал я ссоры с Оттаром. И не моя вина, что встретились мы с ним в смертельном бою. Он сам выбрал свою судьбу. Не я воткнул ему меч в шею… — Взявшись за конец палки, резко дернул ее. «Если застрянет и не выйдет — это будет конец». Запоздалая мысль пронеслась, когда палка нехотя покинула плоть. Из раны медленно полилась еще не остывшая кровь. — Святой Илья водил сегодня моей рукой! Пусть Господь наш милосердный судит его грехи, а я — прощаю.
Торжественно закончив речь, подобрал вторую палку с застрявшей в ней саблей, пошел к своей одежде.
Это выступление убедило не всех. Более того — видимо, добавило последних капель в чашу сдерживаемых чувств, и они прорвались бурным потоком. Это можно было понять: прощать человека после того, как пробил ему горло, — тут было явное лицемерие, как ни блуди словами вокруг да около. Один из троицы, невысокий светловолосый казак с синими глазами и нежным молодым лицом, не знавшим бритвы, выплеснул обуревавшие его чувства:
— Это не был Божий суд, казаки, этот недоносок подло убил Оттара. У него было два клинка, а Оттар вышел с одной саблей. Не ангел, а черт водил его рукой. Он убил его безоружного, не дал саблю поднять. Да Оттар таких, как ты, щенков-гречкосеев десяток бы порубил и не заметил.
От выплеснутых чувств у него покатились слезы и задрожал голос, он хотел еще что-то сказать, но, поняв, что сейчас заплачет, до скрипа сжал зубы и смахнул слезы рукавом своего старенького кожуха. «Почему таких хороших, наивных ребят так часто тянет к натурам сильным, но порочным? Противоположности притягиваются друг к другу», — подумалось с грустью. Любой ответ на эмоциональную, нелогичную речь всегда будет выглядеть как попытка оправдаться, поэтому следовало молчать, тем более что Иллар признал поединок состоявшимся.
— Все мы знаем, Демьян, что вы были с Оттаром как братья, и понимаем твои чувства. Но не дело казаку на круге речь держать, не подумав. Слово — не воробей. Вот тебе мой наказ как атамана, которого ты на круге избрал. Сейчас ты увезешь Оттара к Насте и останешься с нею: ей тяжелей, чем тебе, поможешь, чем надо. Завтра с нами не едешь. Ты, Остап и Сулим здесь останетесь — чай, не на войну едем, да и тут глаз нужен. И будешь ты, Демьян, думу думать и рта не открывать. А как будем мы по Оттару сороковины править, выйдешь ты, Демьян, на круг и снова скажешь, что ты про поединок думаешь, а мы все послушаем.
Иллар говорил спокойно и веско. В его тоне звучало то участие, то проскальзывали обертоны, от которых морозило. Прослушав это короткое выступление, осталось только поразиться тому, как много смыслов удалось воплотить Иллару в таком коротком слове. С одной стороны, троицу разделили, самого буйного якобы наказали, тех, кто не вякает, поощрили. Но это с одной стороны, а с другой — по реакции Демьяна видно, что Оттар был для него кумиром. А в кумире нравится все. В том числе и его жена. И пусть жена кумира для тебя не совсем земная женщина, но ты хочешь быть с ней рядом, слушать ее голос, наблюдать ее черты. А тут ты обязан быть с ней: атаман приказал, особенно в такой трудный час, — а дальше кто знает, вдов на Руси во все времена было больше, чем вдовцов. За сорок дней поселится в сердце Демьяна надежда, что пусть не сейчас, пусть через год, через два склонится сердце Насти на его сторону — и победит Демьянова надежда Демьянову гордыню. Выйдет Демьян и скажет очевидное: «Ошибся я, атаман, честным был бой», — а все подивятся, что не пугал, не стращал атаман, ничего не делал, а пересилил казак гордость, что дороже жизни, сам признал неправоту свою.
