— Да, вот куда! — подтвердил Вирпулис.

— Окаянные! — воскликнул вконец разъяренный лесник. — Ну, я им сейчас покажу! — И он почти рысцой затрусил прочь.

Таукис и Плаукис вылезли из шалаша, и все четверо лесорубов стали браниться из-за скверных участков и мошенника-лесника. Однако, ж они старались говорить потише и все время с опаской поглядывали в ту сторону, где за ельником дымился костер других замшельских лесорубов. Вскоре совсем с другой стороны показался лесник. Он держал за шиворот маленького мужичка. Человечек этот был не кто иной, как Ешка!

— Не брыкаться! — кричал лесник. — Ступай за мной!

— Да я же иду! — хныкал паренек. — Не души ты меня! Отпусти малость.

— Я тебе отпущу! — И лесник с силой тряхнул пойманного. — Этакого разбойника надо бы еще покрепче… Эй, на помощь! Как бы не сбежал. Двое уже удрали. Подержи-ка его, а тех, что с лошадью, я сам словлю. Я вам покажу, как в Черном лесу дрова воровать!

Вирпулис и Плаукис крепко вцепились в Ешку. Паренек выворачивался вне себя от злости.

— Сам воруешь дрова в Черном лесу, а не мы! — заорал он. — А те двое никуда не убегут, не бойся.

Ешка вырвался из рук Вирпулиса.

— Ау-у, Андр! Сворачивай сюда!

Вирпулис ткнул Плаукиса в левый бок:

— Глянь-ка, это ж варежки вдовы Ципслихи у него на руках!

Плаукис таким же манером ткнул Вирпулиса в правый бок:

— Так и есть. А на голове шапка покойного Ципслиса!

Описав небольшой круг, Андр подогнал кобылу к замшельцам и обмотал вожжи вокруг сосны. Букстынь, красный от злости, соскочил с дровней и, размахивая руками, кинулся прямо к леснику.

— Ах ты душегуб! — заорал он. — Куда поволок нашего возницу?

— Люди добрые! — всплеснул руками Таукис. — Лопни мои глаза! Это же красный платок Ципслихиной дочки.

— А под платком — лопни мои глаза! — сам Букстынь, — в свой черед объявил Плаукис.

Вирпулису и Рагу оставалось только подтвердить это. Сбитый с толку лесник таращил глаза и разевал рот. Тут подошел Андр и так сурово воззрился на отца, что тот, поспешно сунув карандаш и бумажку в карман, приглядывался: нельзя ли как-нибудь укрыться за чужой спиной.

Вскоре все знакомцы уселись у костра, за исключением лесника, который после столь неудачной поимки воров чувствовал себя неважно и поспешил убраться восвояси.

Ешка подробно рассказал о делах в Замшелом и о том, почему им велено было ехать за медведем. Букстынь основательно переиначил его рассказ об их злоключениях, не дав пареньку поведать о некоторых событиях на Круглом озере и в Ведьминой корчме, вспоминать которые портному, как видно, было не слишком приятно. Раг посадил сына рядом с собой и стал шепотом выспрашивать о домашних делах. Он даже вздрогнул, когда Ешка завопил во всю глотку, будто дурной:

— Мужики! В Замшелом житья не стало! Снег выше заборов — ни войти, ни выйти. Всё до последней хворостинки пожгли. Колья из изгородей рубят, чтобы хоть кое-как хлеба испечь. Колодцы позамело, а если в каком и останется капелька воды, то Букис повычерпает на пиво. Сено из стогов не вытащить, скотина мрет с голоду. Крысы и мыши людей готовы живьем загрызть, вороньё обваливает трубы, проламывает крыши, сороки из рук хлеб рвут, воробьи у хозяек лукошки с мукой выбивают. Бабы день-деньской бранятся, везде и повсюду разлад и всяческие напасти. А я вот что скажу, да и Андр тоже: насчет медведя — все сущая чепуха. Зазря кобылу загоним и сами замучаемся. Мужики, ступайте домой!

Ешка снова уселся на пенек и по очереди оглядел всех. Замшельские мужики переглянулись; один скреб в затылке, другой топорщил усы. Раг чуть отодвинулся от сына и, снова нащупав в кармане бумажку и карандаш, промолвил:

— Оно, конечно, вроде бы надо ехать. Так-то так. Однако ж, с другой стороны, опять же оно как? Деньги за последние работы еще в имении, неужто им пропадать?

— Нет, этого никак нельзя, — подтвердил Вирпулис. — А с другой стороны, как сам говоришь, оно бы вроде можно: лошадь и сани у нас теперь есть, что ж в этакую даль пешком переть?

Тут Букстынь вскочил на ноги и замахал руками:

— Об этом и не думайте! Ешка же сказал ясно: ступайте домой, а не поезжайте. Это же кобыла, да и то разве что по названию. Она и троих-то на взгорок не потянет.

Что угодно, но хулу на свою лошадь Ешка стерпеть не смог: он так щелкнул кнутом, что только снег столбом взвился.

— Ах ты такой-сякой! А сам ты у взгорка не сподобишься вылезти да чуток ноги поразмять!

— Ну полно, полно, — успокаивал его Плаукис, во все стороны вытягивая свою длинную шею в надежде увидеть то, чего он долго и томительно ждал. — Можно и так и этак: и пешком и на лошади, уж как придется… Но вот меня, к примеру, девчонка домой ждет не дождется.

— У твоей Мице чесотка, — сообщил Андр.

Тут Плаукис не на шутку встревожился:

— Как! В эту зиму опять?

— В точности, как и в прошлую. Ночью приходится руки полотенцем связывать, чтобы во сне глаза не выцарапала.

— Хм! Ну, это бабская забота, — проворчал Плаукис. — Мужикам лучше держаться подальше.

Таукис пригнулся и шепнул Ешке в самое ухо:

— А Букис-то свежего пивка наварил?

— Никакого нету, ни старого, ни свежего, — отвечал Ешка, поворачиваясь то одним боком к костру, то другим. — Оно у него не бродит. А коли бродит, то скисает. А коли не скисает, то крысы в чан валятся.

— Как же так? — встревожился Таукис. — Неужто в Замшелом все кошки перевелись?

— Те, что остались, под кровати попрятались, не смеют и носа показать: крысы с доброго поросенка. Как свиньям корм задавать — только и держи метлу наготове.

— Да… Вот они какие дела, — пробурчал Раг. — В таком случае, отправку домой надо как следует обмозговать.

Тем временем Плаукис все рыскал возле дровней; Ешка, приподнявшись, вытянул шею, наблюдая за ним. Вирпулис вдруг вскочил с сугроба, в котором высидел основательную вмятину, дважды ткнул своим вертелом в котелок и вытащил все совсем мягкие картофелины.

— Мужики! — крикнул он, и усы его задергались так, будто чьи-то цепкие пальцы рвали их с обеих сторон. — Картошка сварилась! Собирайтесь!

Куда ловчее жены он слил воду на снег, поставил котелок на горячие угли, потряхивая, подсушил и наконец с гордым видом водрузил на пень. От горячей картошки шел пар, разнося вокруг знакомый заманчивый запах. Тут воротился и Плаукис; в одной руке он держал котомку, в которой хранился туес с творогом и толченой коноплей и полковриги хлеба, в другой, высоко поднятой, красовался Таукихин окорок.

Замшельские мужики мигом воспрянули духом.

— Ветчинка стоящая! — радовался Вирпулис. — А то одну картошку уже нутро не принимает.

— И хлебца ржаного с картошкой тоже неплохо отведать… — И Плаукис подбросил ковригу в воздух.

Таукис открыл туес и понюхал:

— Малость заплесневел, но с горячей картошкой в самый раз.

Трое посланцев уставились на односельчан, а потом и друг на друга: неужто они приехали сюда лесорубов ублажать?

Ешка опомнился первым.

— Смотрите только не всё поешьте! — Голос у него слегка дрожал, а на глаза навернулись слезы. — Ведь еще неизвестно, сколько нам придется ехать.

Мужики пропустили его слова мимо ушей. Вирпулис открыл свой большой карманный нож, которым и косу точил и хвастал, что даже бороду может сбрить. На сей раз он ловко откромсал им увесистый кусок мяса и отведал.

— Ничего, откормлен неплохо, — деловито заметил он и протянул Таукису попробовать.

— И посолен славно, — прошамкал тот с полным ртом.

— И прокопчен, как положено, — в свой черед добавил Плаукис, доедая остатки. — И дымком тянет, прямо сердце радуется.

Примерно таким же образом они отведали и хлеба и содержимое туеска, то и дело потчуя друг друга и дружно все расхваливая. Опробовав все припасы, принялись уписывать их всерьез, а свою картошку добавляли как приправу. Но справедливости ради нужно сказать, что и приезжих не обделяли. Увидев, что все равно их запасам конец, Букстынь старался набить утробу как можно плотнее, чтобы дольше не проголодаться. Ешка, напротив, брал по крошке и жевал неохотно, через силу, а его друг Андр все время с укором смотрел на отца. Тот, и без того сознавая свою вину, делал вид, что угощается только ради компании.