— Погоди, паршивка! Я тебя упрячу. Дай только срок…

А через неделю на деревенской сходке прочитали список девушек, которые должны были явиться в пустошкинский лагерь для отправки в Германию.

В толпе перешёптывались:

— Это почему же два раза Михеенко читали?

— Их двоих отправляют: Раиску — Анны Фёдоровны дочку и Лариску — бабки Анастасии Ананьевны внучку. Ну, которая ленинградская.

— Знаю ленинградскую. Так она же малая. Какой изверг её в список записал? Жалко девчонку.

— А разве бабку Ананьевну не жалко? Кто же теперь ей, старухе, хворост принесёт…

И вот он пришёл, последний вечер для Лары с бабушкой. Они сидят перед банькой у костра.

В котелке набухала пшённая каша. Пшено выменяли на Ларину гитару: некому теперь на ней играть.

Да, видно, зря выменяли. Каша кажется Ларе горькой. А бабушка и вовсе не ест. Бабушка крепко-крепко держит за руку внучку и не отпускает. Боится, что, если выпустит руку, Лару сразу же от неё уведут.

— Чего-то я хотела сказать тебе, лапушка…

— Ну что? Вспомни, баб!

— Запамятовала. Да всё уже сказано. Дай в последний раз на тебя погляжу.

— Нет, не в последний! Не смей так говорить.

А темнота уже чёрным холодным озером растекается по земле. Она затопила ступеньки крыльца, она подступает к костру. Но пламя метнулось в сторону, и чёрные волны отхлынули. Темнота боится огня.

— Бабушка! Ты нашла свою вязальную спицу?

Лара сама не знает, почему она спрашивает о таких пустяках. Наверное, потому, что если начать говорить о главном, о разлуке, — не выдержишь, заревёшь. И бабушка это понимает.

— А как же, милок! Ты ведь сама эту спицу нашла.

Небо забрызгано звёздами, будто крупной, яркой росой. А луны нет. Это хорошо, что луны нет, что ночь будет тёмная. Потому что сегодня ночью они уйдут.

Всё уже решено между подругами. Только это тайна, и сказать бабушке про это нельзя.

Проснётся бабушка утром, чтобы проводить Лару в немецкий лагерь, в Пустошку, а Лары дома нет. И Раи нет. И Фроси. Пропали три девочки.

Пусть люди думают, что их увезли в неволю, в Германию. Но Галина Ивановна, Фросина мама, будет знать правду. Фросина мама их сама научила, как разыскать Петин отряд.

Они соберутся ночью в доме у Кондрутенко. Лара обещала прийти сразу же, как только бабушка уснёт.

Костёр погас, но ещё дышит теплом. И трудно оторваться от этого тепла, от бабушкиного плеча. Трудно солгать тому, кому никогда не лгала.

— Я хочу спать. Я устала, баб…

— И правда. Завтра тебе на зорьке вставать.

Они возвращаются в баньку. Лара ложится на лавку, натягивает одеяло до самых бровей. Она не видит бабушку. Только слышит бабушкин шёпот.

Бабушка молится. Кому она молится? Богу, которого нет, или, может быть, звёздам, зелёному лугу, дремучему лесу, своим корешкам?..

Бывало, они ходили в лес и на луг вместе с бабушкой.

— Это зверобой — всем травам царь, — рассказывала бабушка, — от девяноста болезней спасает. Череда от золотухи избавит, коровяк — от кашля, сушеница — от замороченья головы. Тысячелистник в ране кровь запекает. Донник в грудях мягчит…

От травы пахло мёдом и летом. Луг смотрел на девочку тысячью глаз: синих, золотых, лазоревых. И Лара думала: какая красивая и богатая родная северная земля!..

Но пришли враги. Потоптали бабушкины травы, потоптали жизнь…

Шёпот затих. Под одеялом ничего не видно. Но девочка чувствует, что бабушка наклонилась над ней.

— Милок, ты не спишь?

Нельзя отвечать — бабушка разговорится. А нужно, чтобы она уснула скорей. У Кондруненко уже, наверное, все в сборе и ждут.

И вот в баньке стало совсем тихо. Не скрипит лавка. Замолк сверчок. Ровно, чуть всхлипывая, дышит бабушка.

Лара встаёт и бесшумно подходит к ней. В темноте не различишь бабушкино лицо. Только смутно белеет платок, которым бабушка на ночь повязывает голову.

Девочка нежно кивает этому платку: «Баб! Прости, что я тебя оставляю, но иначе я не могу».

Лара вылезает в окно, чтобы не открывать скрипучую дверь.

Из будки навстречу девочке выбегает Дружок. Он машет лохматым хвостом, он лижет Ларину руку.

Но он не визжит. Он умный. Он понимает, что беглянке нужна тишина.

Весенняя ночь пахнет прудом, берёзовым листом, распаханной землёй.

Всё небо в звёздах. Они одни и те же, что над Ленинградом, что над Печенёвом. И можно поговорить с мамой, глядя вон на ту звезду: «Мама! Я ухожу. Ухожу воевать! Ты понимаешь меня, мама?»

Большая, самая близкая к земле голубоватая звезда ласково мигает. Она как бы передаёт мамин ответ:

«Да, доченька, да!»

Теперь в последний раз обернуться.

Дух захватывает — до чего же огромен сияющий звёздный простор! И какой маленькой-маленькой кажется Ларе отсюда бабушкина избушка.

Почему это так? Может, ночью всё по-другому, а может, сама девочка выросла за эту ночь?

Прощай, детство! Бабушка, дорогая, любимая, родненькая, прощай!

Партизанский край начинался за озером Язно. По одну сторону озера — фашисты, по другую — Советская власть.

Переправу через озеро день и ночь охраняли партизанские часовые. Попасть на паром мог только тот, кому был известен пароль.

За озером, то упираясь макушками в небо, то проваливаясь в болота, тянулись леса. Перед каждой деревней — живой, зелёный заслон.

Штаб 6-й Калининской бригады майора Рындина стоял в деревне Кривицы. Жили партизаны тесно: в одних избах с мирным населением. Только у разведчиков была своя отдельная изба.

В это утро в избе разведчиков шло совещание. Говорил сухощавый, невысокого роста, смуглый человек — начальник бригадной разведки Котляров.

— Ну что ж, товарищи, — сказал он негромко, — надо разгрызть этот орех.

Все разведчики понимали, что под «орехом» начальник подразумевал деревню Орехово. Вчера стало известно, что в Орехово немцы согнали крестьянский скот. Ограбили крестьян, лишили их коров-кормилиц. Отряд Карпенкова вызвался отбить у грабителей их добычу. Но ему нужны были данные: где расположены немецкие орудия, где расставлены посты. А достать эти сведения — «разгрызть орех» — было трудной задачей: Орехово усиленно охранялось.

— Разрешите мне, — сказал Федя.

Его любили в разведке и за смелость, и за весёлые шутки.

— Говори! — кивнул ему Котляров.

— Девке легче пройти, — сказал Федя. — Может, мне нарядиться девкой? Напялить юбку вместо штанов?

Разведчики захохотали.

Шутка шуткой, но в Фединой шутке была и правда. В военное время в деревне на счету каждый парень. Чужого узнают сразу. Девушке легче пройти. Но девушки-разведчицы сейчас на заданиях и вернутся через два-три дня. А медлить с Ореховом нельзя.

Все с интересом ждали, что ответит на Федииу шутку начальник. Но в дверь просунулся ординарец Сараев и сказал, что командир бригады срочно вызывает Котлярова в штаб.

Штабная изба помещалась на самом краю деревни. Она была новая и светлая: в горнице четыре окна.

На улице перед штабной избой топтался голубоглазый паренёк. Он было приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть в окошко, но, увидев Котлярова, сконфуженно отошёл в сторону.

— Это Петька Кондруненко сестру высматривает! — объяснил Котлярову Сараев. — К нам пополнение пришло. Потеха!

— Почему потеха?

— Так это же девчонки. Самая мелочь. На заставе, дожидаясь проводника, они знаете что делали? В камешки играли! А тоже в партизаны хотят.

…Перед столом, за которым сидели комбриг Рындин и командир отряда «Буря» Ахременков, переминались с ноги на ногу три девочки. Лара сразу узнала комбрига: голубые глаза, русые волосы, нос с горбинкой, высокий лоб…

«А это я, которую вы посылали в Тимоново. Ну, вспомните же меня, пожалуйста, вспомните!» — просили комбрига девочкины глаза. Но комбрига больше интересовала лежавшая на столе карта.

— Как вы решили? — спросил Котляров.

— Решать будем вместе. Я им объяснял, что принять их в бригаду не можем: возраст не тот. А они своё твердят: «Всё равно партизанами будем». В разведку просятся. Знают местность. Что скажешь? Разведка по твоей части.