— Она ещё не ушла?

— Нет. Сидит на лавке, ногами болтает.

— Ничего. Поболтает и уйдёт. Тут ошибиться нельзя — дело серьёзное. Промахнёшься — пропал.

Щёки у девочки горят от стыда и досады, но она не собирается уходить. От скуки она начинает рыться в ящике со слесарными инструментами. Такой точно ящик был у её отца.

Вот этот маленький лёгкий напильник, который, как бархат, доводит работу до блеска, папа называл «бархатным». А это рашпиль — напильник погрубее.

— Где же у вас штангенциркуль? — спрашивает девочка.

Старик выходит из-за занавески. Он сконфуженно кашляет. Потеплели его строгие глаза.

— Ты откуда такое слово знаешь: «штанген»?

— У меня папа был слесарь.

— Голубушка! Чего же ты сразу мне не сказала, что ты наша, рабочая косточка, слесарева дочь!..

Нужно разведать расположение орудий в деревне Могильное. И девочка идёт туда вместе со своими подружками.

Девочка стучится в незнакомую дверь:

— Тётенька! Мы сироты, беженцы… Пустите переночевать.

Хозяйка пожалела, пустила. Вечером «сиротки» играют в салки с хозяйскими детьми. И девочка всё норовит прошмыгнуть мимо замаскированных орудий.

Тю-тю! — сердито кричит немецкий часовой.

— Тю-тю! — весело отвечает ему хитрая девочка. И часовой отворачивается: какой с дурочки спрос. А ведь девочка нарочно прикинулась дурочкой, чтобы выведать то, что нужно для партизан.

Нужно разведать, какие немецкие части двинутся по большаку Идрица — Пустошка. И девочка нанимается в няньки в деревню Луги, которая стоит на большаке.

Хозяин Антон Кравцов очень доволен девочкой. Всем хвастается, что нянька попалась культурная, учёная: и песни поёт, и сказки знает, и носит гулять ребёнка в поле, где воздух здоровей.

Но если бы видел Антон, что делает в поле его малыш!

Ребёнок жуёт стебли, ползает на четвереньках по траве. Лицо у него пегое от грязи и слюней. Малыш пищит: его спину щекочет забравшийся под рубашонку жук.

Учёная нянька ничего не замечает. Лёжа на животе, она зарисовывает оленей, медведей, тигров — опознавательные знаки немецких машин.

— Играй, деточка! — не глядя на малыша, бормочет нянька. — Будь умница, играй сам.

Не прошло недели, и нянька пропала. Напрасно по всей деревне ищет её Антон. Сизые от пыли нянькины пятки уже мелькают по просёлочной дороге. Надо скорей доставить партизанам разрисованный знаками листок.

Листок одобрен, и девочку посылают наблюдать за другой дорогой. Она целый день сидит одна в засаде в лесу. Губы её запеклись, во рту пересохло — нигде поблизости нет воды.

И вдруг девочка видит ещё не успевшую высохнуть лужу. В луже плавает бурый березовый листок.

На грязи следы чьих-то лапок. Может, заяц приходил сюда на водопой.

Встав на колени, девочка пьёт из заячьей лужи. Ей даже кажется вкусной эта вода.

И снова идут по дороге маленькие ноги, загрубевшие от частой ходьбы босиком.

Вот ночь застигает в пути трёх подружек. Они возвращаются из дальней разведки. Дорога грязная, вязкая. У девочек уже нет сил.

Лара скользит и падает. На Лару спотыкается Фрося, на Фросю Рая. Им так хочется спать, что они засыпают здесь же, на дороге, как котята, сбившись в клубок.

На рассвете Лару будит холод. Она пробует встать и не может: что-то её держит. Ночью ударил заморозок, и мокрое платье оледенело, примёрзло к земле.

Очень часто девочке бывает трудно. Очень часто страшно. Но она не жалуется: она всегда бодра и весела.

Но один раз она заплакала. Лара и дядя Ваня Сморыга были проводниками отряда Козлова, который уничтожил засевший в чернецовской школе немецкий гарнизон.

Бой был уже окончен. Пятьдесят фашистов убито. Полицаи сдались в плен.

Отряд покидает Чернецов. Но хозяйственный дядя Ваня хочет ещё раз осмотреть школу: не остался ли там какой-нибудь ценный трофей.

Надо торопиться: на школьном чердаке пожар. Дядя Ваня заглядывает в коридор. На полу пустые гильзы, осколки оконных стёкол. У окна школьная парта. Она служила немцам заслоном в бою. А сейчас за партой, словно школьница, сидит девочка.

— Лариса! Только тебя здесь в пожар не хватало. А ну, марш отсюдова, не то сгоришь!

Девочка ни с места; схватив Лару за плечи, старик чуть ли не силком вытаскивает её во двор.

Чёрный свистящий дым валит из чердачного окна. Огненной мошкарой носятся искры. В отблеске зарева видно, что лицо девочки мокро от слёз.

— Батюшки! Может, тебя ранили? Такая боевая девчонка и вдруг ревёт.

— Это от дыма… — Лара вытерла глаза. Потом они долго шли по дороге. Лара сказала:

— Я вас очень прошу: ничего не рассказывайте в бригаде. Особенно я не хочу, чтобы Мишка знал. Мы с ним всегда цапаемся.

Может, они бы не цапались, если бы Лара знала Мишку поближе. Но его историю ей никто не рассказал.

После смерти отца Мишка жил с матерью в Калинине. Летом его отправили в деревню к дедушке и бабушке. Тут и застигла мальчика война.

Зимой дед ушёл в партизаны. Бабушка с внуком хозяйствовали ещё год.

Мишке часто вспоминались городские булки, за которыми он бегал в магазин. Булки были тёплые, и тёплым было мамино слово: «Спасибо, родной!»

А в деревне он и хворост рубил, и воду носил, и грядки копал. Мозоли натёр, когда пробовал косить. И всё равно бабушка его не хвалила.

Сперва Мишка на неё обижался, потом перестал. Ведь это деревенская бабушка. А деревенских мозолями не удивишь. И всё же Мишка надеялся, что когда-нибудь и она его похвалит.

Деревня бедствовала без соли. Соль можно было достать только на рынке в Пустошке, выменяв на какое-нибудь барахло.

Бабушка дала внуку узелок, и с двумя попутчицами по скрипучей зимней дороге Мишка пошёл в Пустошку пешком.

Вернулся он на шестой день.

Карман его полушубка оттягивал маленький, но тяжёлый, туго набитый мешочек. Когда Мишка его щупал, в мешочке скрипело. И мальчик самодовольно улыбался. Уж теперь бабушка его похвалит: он принёс домой соль.

Мишка толкнул плечом калитку, но она не поддавалась: её не пускал сугроб.

Все дорожки на бабушкиной усадьбе занесло снегом. Как будто Мишка пришёл в поле, а не домой. Потому что только в поле бывает такой чистый, никем не потоптанный снег.

И мальчику стало страшно от этой нежилой, нетронутой белизны. Если на снегу нет следов, значит, из дома никто не выходил?

А куда же девалась бабушка?

Соседи сказали Мишке, что его бабушку вместе с другими жёнами партизан расстреляли каратели. Лежит мёртвая бабушка в овраге под снегом. Похоронить её можно будет только весной, когда оттает земля.

Сняв шапку, мальчик долго стоял на краю оврага. Метелило. Снег носился в воздухе, словно белый стонущий дым. На дне что-то темнело. Может быть, камень, а может быть, бабушкин платок.

Уже никогда не скажет бабушка внуку: «Спасибо, родной!» И никогда не узнает строгая, но справедливая деревенская бабушка, что Мишка очень её любил.

А дня через три в лесу возле озера Язно партизаны подобрали полузамёрзшего мальчика. Когда в штабе его стали расспрашивать, он в ответ мычал что-то невнятное. Потом повалился на лавку и уснул. Даже не почувствовал, как с него сняли валенки и поставили сушиться на печь.

Мишка проснулся ночью. В избе было полутемно. Все спали. Только командир при свете коптилки работал над картой, пригнувшись к столу.

— Чего шаришь под лавкой? — спросил он Мишку.

— Отдайте мои валенки.

— Зачем они тебе?

— К деду пойду. Босого меня в партизаны не примут.

— И с валенками не примут: не дорос. Может, всё-таки познакомимся? Как тебя звать?

— Мишка. Меня дед примет. Он сам, наверное, начальник. Вы, случайно, не знаете: Овчинников?

— Овчинников? — переспросил командир, потирая ладонью лоб.

Трудно было сказать мальчику горькую правду. Но не скажешь-он будет разыскивать деда, уже месяц назад убитого в бою.

Когда Мишка услышал «погиб смертью храбрых», ноги у него подкосились. Куда ему теперь идти?