— Когда вы видели его в последний раз?

— Ничего не выйдет. Найдите связь. Докажите его причастность к убийству, и я слово в слово изложу вам все разговоры, что мы с ним когда-либо вели. У меня потрясающая память.

Дойль кипел, как чайник, от негодования. Я уже смирился с мыслью о том, что если мне суждено будет покинуть это здание и водрузить ступню на нью-йоркский тротуар, то только под залог, и еще больше укрепился в этой мысли, когда Дойль, велев мне подождать, покинул комнату, оставив присматривать за мной какого-то занюханного сыщика; однако четверть часа спустя, показавшихся мне вечностью, помощник прокурора вернулся в задумчивом настроении и просто известил меня о том, что на сегодня с меня хватит. И даже не предупредил, что я должен быть на подхвате.

Словом, к пяти часам я поспел в фотолабораторию, однако лишь для того, чтобы узнать о том, что нужно еще подождать. Мой заказ еще не выполнен и будет готов примерно через час. Верзила объяснил, что день, следующий за Пасхой, всегда один из самых занятых в году, так что я пока позвонил Вулфу, потом в очередной раз набрал номер Айрис Иннес и, наконец, купил несколько вечерних газет, чтобы узнать свежие новости про убийство миссис Байноу. На первых полосах красовались снимки всех обладателей фотоаппаратов, что дежурили во время пасхального шествия перед церковью Св. Томаса. Мое фото, снятое в тот день в редакции «Газетт», вышло не слишком удачным: я прищурился и выглядел старше своих лет.

В начале седьмого диапозитивы были, наконец, готовы, и, хотя я вовсе не ожидал увидеть какую-то диковину, вроде летящей в воздухе иголки, я решил просмотреть диапозитивы, благо проектор стоял прямо на прилавке. Всего я сделал одиннадцать снимков. На пяти диапозитивах красовались снятые крупным планом орхидеи, которые я накануне фотографировал в оранжерее, на двух была запечатлена толпа, повалившая из церкви по окончании пасхальной службы, и лишь на последних четырех я распознал миссис Байноу и ее спутников. Дольше всего я разглядывал четвертый диапозитив, который подтвердил то, что я видел собственными глазами в видеоискатель фотокамеры, на снимке были видны затылок, рука и плечо Мурлыки, а находился он по меньшей мере в трех футах от миссис Байноу.

Никакой иголки, следовательно — никакой улики, но я решил, что лишняя осторожность никогда не помешает, и попросил у верзилы еще один конверт, который он мне любезно дал, не содрав лишней платы. Я спрятал в этот конверт диапозитивы с изображением миссис Байноу и опустил его в левый карман, а второй конверт упрятал в правый. Теперь, в том случае, если мэр, или губернатор, или Дж. Эдгар Гувер остановят меня на тротуаре и попросят показать снимки, сделанные мной во время пасхального парада, они уже не узнают, что я уделял повышенное внимание миссис Байноу. Впрочем, никто меня не остановил. В половине седьмого, когда еще не начали сгущаться сумерки, я уже взлетел на крыльцо нашего особнячка на Западной Тридцать пятой улице, отомкнул дверь и с изумлением убедился, что цепочку никто пока не навесил.

Впрочем, главных сюрприз ждал меня впереди. Наша старая дубовая вешалка в прихожей была настолько увешана пальто и шляпами, что мне пришлось повесить собственное пальто на спинку стула. Из кабинета через открытую дверь доносился рык Вулфа. Я прокрался по прихожей, заглянул в кабинет и увидел, что за моим столом восседает сам окружной прокурор Скиннер, а кабинет настолько забит людьми, что яблоку упасть негде. Я был потрясен. Терпеть не могу, когда кто-то сидит на моем стуле, пусть это даже сам окружной прокурор.