Зима в тот год выдалась морозная и долгая; ручьи промерзали до дна, земля стала как камень, даже у морского берега образовался давно не виданный в этих местах припай. В дни, когда сигнальщикам удавалось сбить лед с семафорных крыльев, они передавали известия, что в других районах страны люди бедствуют так же, а то и хуже. Весна пришла с опозданием, холодная. Да и лето не задалось. Король Чарлз на год отложил поездку в Новый Свет и, согласно приносимым семафорами вестям, рьяно взялся за организацию помощи районам, больше всего терпящим от голода. Осенью лязгающие крылья принесли уж совсем дурную весть: в государстве грядет пересмотр налоговой системы, уже высланы сборщики, которые будут взыскивать добавочные налоги — не деньгами, а натурой.
Услышав эту новость, Эленор разразилась проклятиями, и явись к ней чиновники, их бы ожидал такой горячий прием, что они вылетели бы как ошпаренные. Но ей просто передали по семафорной связи, сколько и каких товаров должно представить в счет натурального налога. На разные части страны была наложена различная натуральная повинность: начиная с токарной продукции и заканчивая пастернаком. Дорсет обязали поставить масло, зерно и строительный камень.
— Какой кретинизм! — негодовала ее милость, меря шагами маленький покой, служивший ей одновременно и рабочим кабинетом, и конторой для приема деловых посетителей. — Масло и камень — еще куда ни шло, будь это не в счет дополнительного налога, но зерно!.. Неужели указ составляли идиоты, не ведающие, что в этом краю на заболоченных пустошах почти ничего не растет! Той пшеницы, что выращивают местные крестьяне, им едва-едва хватает на прокорм семей, а после такого ужасного лета не миновать голода — я уже готовлюсь разворачивать на крепостном дворе кухни, подкармливать похлебкой окрестный люд, как некогда делалось в трудные годы при моем отце! В Италии, похоже, и знать не хотят, что может сотворить с крестьянскими хозяйствами неудачный год. Впрочем, я ни на секунду не поверю, что этот маразм придуман в Риме. Видать, эту мыслишку выродил в Париже или в Бордо какой-нибудь мелкий дубиноголовый чиновник, который отроду не бывал в Англии, и воображает, что у нас тут повсеместно растут апельсины и ананасы, а пшеницу так и вовсе девать некуда. Они в своих Парижах только и ждут, как бы вывезти нашу пшеничку да продать втридорога! Да они просто хотят вконец разорить нашу страну! Если я выполню их требования, к весне мои крестьяне перемрут от голода. С другой стороны, какого дьявола мне покупать зерно на стороне — с кораблей Его Величества, прибывающих в Пул из Нового Света? Купи у них пшеницу и им же ее отдай? Этак мигом в трубу вылетишь!..
Эленор остановилась как вкопанная — судя по выражению глаз, только что она получила наглядный урок политической экономии.
— Сэр Джон, не видать им зерна. Ничем, кроме злодейского умысла, нельзя объяснить то, что от меня требуют или выморить голодом моих подданных, или пустить по ветру свое состояние. — Она в задумчивости постучала концом ручки по своим жемчужным зубкам. — Пусть сигнальщик передаст: урожай очень плох, если мы выплатим дополнительный налог, еще до весны начнется трагедия. Пусть передаст: следующей осенью мы выплатим вдвое против обычного налога, попытаемся задействовать новые посевные площади — только бы они не измыслили новых поборов… Да, объясните, что мы
готовы заплатить мануфактурой или еще чем, по их усмотрению… Но о зерне не может быть и речи.
Этот ответ был передан сразу в двух направлениях — в Лондо-ниум и в Рим.
На следующий день семафоры приняли послание от короля Чарлза: он выражал августейшее неодобрение и повелевал Эленор выплатить все сполна; но было поздно — ее ответ уже летел через Францию.
— Боюсь, делу ничем не помочь, — сказала Эленор своему сенешалю. — Придется поставить государя перед свершившимся фактом. Я хотела одного: чтобы и он, и папа Иоанн поняли — из дорсетских камней сыворотки не выжмешь. Не верят — пусть приезжают и пробуют самолично. — Она все еще сидела за туалетным столиком и, нанося на лицо грим, чему ее научили при лондониумском дворе, с горечью закончила: — Господь ведает, что церковь и так богата. Уж и не знаю, зачем ей понадобилось выжимать последние соки из несчастных английских дикарей!..
На этом тема была закрыта: политика заинтересовывала ее лишь на короткое время, потом приедалась, — ей были куда занятнее работы по дому, ведь замок нуждался в стольких улучшениях!
Самым дерзким и самым еретическим из грядущих улучшений было проведение электричества. Эленор заказала одному деревенскому ремесленнику сконструировать и установить генератор, приводимый в движение паровым двигателем — того же типа, что стоит на грузовиках. Работу следовало вести в полной тайне — хотя законы электрических сил известны в течение многих и многих лет, церковь запрещает использовать электричество для домашних нужд. Завершенный агрегат предполагалось установить в стене нижнего двора, достаточно далеко от жилья, чтобы его грохот никого не тревожил. Потрясающего результата Эленор не ожидала, однако надеялась, что будет достаточно света разогнать наводящий тоску зимний мрак. А если дело пойдет успешно, можно устроить сносное отопление: из школьной программы она помнила, что металлический провод на глиняном стержне раскаляется добела, если создать на его концах разность электрических потенциалов. Сенешаль, похоже, не разделял ее радостных предвкушений: спокойно соглашался, что генератор приведет к некоторому улучшению жизни в замке, но особого ликования в его голосе не чувствовалось.
— Ах, сэр Джон, — лукаво говорила Эленор, — мнится мне, вы мою затею не одобряете. Ей-же-ей, в последнюю зиму я отморозила по меньшей мере девять пальцев на ногах, даром что спала в таких толстенных фланелевых чулках, что сам папа римский был бы поражен моей непритязательностью в быту. Ужели вы хотите, чтоб я познала комфорт только на старости лет?
Сенешаль улыбался в ответ, но отмалчивался. Вскоре генератор был установлен — и заработал. Над кроватью ее милости засияла электрическая лампочка, до смерти напугав горничную, которая побежала рассказывать главному кладовщику, что наступают последние времена, коль скоро нынче камни сами собой горят и скалятся красными пастями на порядочных девушек.
В тот же памятный день леди Эленор нанес визит капитан гильдии сигнальщиков. С внешнего барбикана примчался вестовой с известием о его визите, так что она успела наспех переодеться и приняла капитана в Большом Зале в присутствии сенешаля и нескольких дворян из своей свиты. В старые времена человек такого ранга, как ее гость, пользовался большим почетом, и сама Эленор искренне любила гильдию сигнальщиков, хотя они не входили и никогда не войдут в круг ее подданных. Уважение было взаимным — иначе ей не предоставили бы в день сорокалетия Роберта возможность посетить семафорную башню и собственноручно набрать имя отца рычагами, к которым гильдейцы никого никогда не подпускали.
Капитан вошел уверенным шагом — седоватый мужчина в поношенной форме из зеленой кожи с серебристой нашивкой на рукаве: скрещенные ремни бинокля — отличительный знак его ранга. Он не мог не заметить, что зал залит электрическим светом, но ни словом не обмолвился по этому поводу, а сразу завел разговор о деле в привычной для гильдейцев прямодушной манере. Пусть даже королям, как и простолюдинам, в семафорах чудилось нечто колдовское, сами сигнальщики не любили пышных и затемняющих смысл слов.
— Миледи, — сказал капитан, — его преосвященство архиепископ лондониумский нынче выехал верхом в Парбек во главе семи десятков солдат в намерении застать вас врасплох, дабы принудить вашу милость передать замок и все ваши владения папе Иоанну.
Эленор побледнела, но на щеках вспыхнули красные пятна гнева.
— Откуда вам это известно, господин капитан? — хладнокровно осведомилась она. — До Лондониума день пути, а семафоры на башнях сегодня молчали. Будь такое сообщение, мне бы непременно доложили.
— Гильдия никого не боится, — сказал сигнальщик после короткой паузы. — Для грамотных наши сообщения понятны. Но случается, а сегодня как раз такой исключительный день, что семафорным крыльям нельзя доверить кое-какую информацию. Тогда приходится прибегать к более быстрым способам передачи сообщений.
