— Бенги, вот кто мне нужен: писарь Мауруги Сул. Все забываю спросить — не сын ли он Богине Ночи?
Канцлер сделал удивленные глаза и засмеялся шутке молодого повелителя, хотя знал ее наизусть, ибо слышал много раз от старого.
— Пригони его, пожалуйста, ко мне в кабинет. Уж если весь день даром пролетел… ну, не совсем даром, в молитвах… так хотя бы вечером поспешим. Да и заодно смою с себя гадость предыдущих мгновений… — Токугари поморщился, избегая глядеть на кресло. — Первейшее лекарство от всего этого — работа. Пусть свитки захватит, реестры, ну, там… все, как он при отце делал. А сам здесь — не погнушайся, лично проследи, чтобы без следов и ничего лишнего не трогая. Нет, ну ведь она сама виновата… Тварь, отравительница! М-маленькое морево, богам ее в печень!
— Ваш писарь Мауруги Сул там, за дверью, Ваше Величество, ждет приказаний, все необходимое при нем.
— Отлично, дядюшка Бенги! — Токугари обошел, не глядя — словно зачарованный, словно не замечая — кресло с трупом княгини, потрепал канцлера за оба плеча и исчез из кабинета.
Старый канцлер, оставшись один, подковылял к столу, присмотрелся, не касаясь руками, к кувшину, к упавшему на ковер кубку… — Выгонит, все равно выгонит. Да, Пеля? Сошлет нас принц в имения, век доживать… Оно и к лучшему. — Канцлер поднес ладонь к сиреневым губам, свистнул в серебряный свисток, вызывая своих личных слуг, ожидающих в приемной, ибо его голос, в отличие от императорского, магических пределов кабинета не пересек бы.
Как он мог забыть про Мауруги Сула? Этого он точно оставит, и никуда более не передвинет по служебной лестнице, ибо данное место — его, Мауруги, вечное место.
Первый вечер они не то чтобы работали, но приноравливались друг к другу, новый государь и, перешедший в деловое наследство, прежний личный писарь прежнего государя. Вроде бы оба остались довольны. Осадок от расправы с княгиней хотя и остался на душе, но — не такой плотный, терпеть можно. Напиться бы в усмерть.
— Мурги, а у тебя свой кабинет есть? Такой… где ты хранишь свитки, принадлежности, архивы?
Писарь кхором вымахнул из-за стола и мягко поклонился:
— Рабочая келья, государь. Однако там я не храню ничего тайного, но напротив: после каждого рабочего дня с Ваш… с Его…
— Понял, продолжай, титулы пропустив.
— После каждого рабочего дня, согласно дворцовому артикулу, я, опечатав каждый свиток и ларец со свитками, сдаю тайные бумаги, буде таковые случатся, под роспись людям его превосходительства Когори Тумару. После чего они, с надлежащим тщанием, запирают их в нарочно приспособленном для это…
— Угу. А они, либо он сам — имеют возможность ознакомиться с содержанием сих бумаг?
— Никак нет, государь! Бумаги опечатаны надежно, магия не позволяет открыть, разве только сломав печати.
— Угу. То есть, сокрыть ознакомление ни в коем случае нельзя, а вскрыть бумагу можно? Один раз?
— Так точно, государь.
Хорош Мурги, ох, хорош, дает ответы четко, с пояснениями и добавлениями не лезет, когда не надо. Но при этом безошибочно чует, когда можно влезать, пояснять и добавлять. Может, Керси назначить канцлером? Дерзко? А кто сказал, что дерзость — это плохо? Но нет, пусть сначала избудет свое предназначение с Моревом, на западных границах.
— Это именно то, что я и хотел узнать, Мурги. Предупреди людей, чтобы были готовы: я сейчас отлучусь… за ширму… а потом пойду к жене. Выйди за дверь и подожди там. Ее чтобы тоже предупредили.
— Их Величество предупреждены и даже изволили прислать герольда, что… гм… «она с великим волнением в груди и неизъяснимой радостью в сердце, в любое время светлого дня и темной ночи ждет Ваше Лучезарное Величество!»
— Лучезарное… Узнаю, кто ее учил этикету и словесности — ноги выдерну! Лучезарное…
Неужели эти дожди навеки, до конца времен? Или, все-таки, до зимы?
Токугари задал вопрос не прямо, а как бы в пространство, поэтому осторожный и многоопытный писарь Мауруги Сул почел за лучшее не принимать его на свой счет, не откликаться — и в очередной раз угадал, выдержал проверку на скромность!
Его Лучезарное Величество предпочел отказаться от позднего ужина, распустил почти всех слуг и заперся в супружеской спальне. Свежеиспеченная императрица Миамори как ребенок радовалась внезапной милости капризного своего супруга, она уж и дышать боялась, только высматривала — как бы угадать желания мужа своего, потаенные, явные, любые… Была она по-прежнему стройна, однако начала полнеть. Боги!.. Сейчас она снимет корсет и он это заметит. Хорошо бы поменьше светильников оставить.
— Токи, может, музыкантов?
Токугари вытаращил глаза и тихо расхохотался.
— Каких еще музыкантов, Мири, на ночь-то глядя? У меня от сегодняшнего дня и так морской прибой в ушах. Нет, дружочек. Давай лучше просто побездельничаем, поболтаем перед сном. У меня завтра с рассвета опять будет забот полон рот. И послезавтра… и послепослезавтра… И навсегда вперед.
— Бедненький!
— Вот и бедненький. Как там детвора?
Императрица расцвела одною сплошною улыбкой: детей она очень любила, чуть ли ни хлеб отбивала у мамок да нянек, хлопоча за своими ненаглядными чадушками. И кормила их, и даже купала сама.
— Всё — хвала богам, Токи! Кушают все очень хорошо, А Чени даже наколдовал перед сном туман на весь альков и пытался в нем спрятаться от мамок. Такой баловник!
— Надо же? — Токугари вяло ухмыльнулся. — И в кого это он такой?
— Да уж ясно — в кого! Весь двор только и шепчется: вылитый отец! Девочки тоже соскучились по своему богоравному батюшке. Все время спрашивают: где папочка, где?
— Ну… завтра не уверен, а послезавтра я до них доберусь, потетешкаю. Мири, есть попить?
— Нет, мой дорогой! Ты же сам не велел слугам в спальню заходить! Они и не занесли ничего! Сейчас я прикажу!
— Стой.
Токугари сказал — и рука императрицы замерла на витом шелковом шнурке звонка. Что-что, а воспринимает его слова мгновенно. Может, следует с нею помягче? Она ведь хорошая, отнюдь не интриганка. И приятная на внешность, только вот прически у нее полная дрянь. И давно бы ей пора перейти на гонг с молоточком. Шнурки с колокольцами — сто тысяч лет как вышли из моды.
— Что ты собираешься им приказать? И кого именно ты зовешь?
— Зову камеристку. А принесет… она… Токи… что скажешь, то и принесет. Хочешь подогретого вина, с медом и корицею?
— Корицею! Мне бы заснуть понадежнее, не разжигаясь приправами… корицею… Пусть воды принесут, чистой холодной воды. В большом кувшине, чтобы подольше не нагревалась.
— Исполню, обожаемый государь!..
Пользуясь случаем, императрица приказала загасить все светильники, кроме двух и загородить ширмой свет от маленького спального камина. Она все еще стеснялась раздеваться при муже и сдавленным шепотом распекала камеристку за неуклюжесть и медлительность. Токугари, внимательно пронаблюдав это маленькое представление, предпочел раздеться сам, единственно, что велел переменить подставку под меч, на соразмерную, ибо в последнее время, начиная со злосчастной ночи, он носил не тот, что в будни, а старинный двуручный, от прадедов.
Спальня, честно говоря, не очень ему нравилась: потолки чересчур высоки, ароматы многочисленны, сильны, однако увязаны в беспорядочный сноп, букетом их никак не назвать. Ложе слишком мягкое, входная дверь плохо видна, пол не скрипит… Пуфики, кружавчики, висюльки… Впрочем, женских спален без пуфиков, кружавчиков и висюлек видеть ему не доводилось.
Из стены напротив окна выплыла, потряхивая белобурой чешуей, маленькая ящерная корова и вперевалку зашагала к зашторенному окну. Подошла, потопталась беззвучно и нырк в штору! А уж из стены следующая корова показалась — и то же самое. Без звука, без запаха, не терзая когтями паркетных плиток… Если встать у них на пути — исчезнут и не появятся, пока не устранится преграда, если же не мешать им и просто наблюдать, то после сотой коровы зашагает пастушок, с дубинкой и беззвучной свирелью, а немного погодя — все повторится… Это покойный государь подарил им на свадьбу роскошнейшую спальную магию. Поначалу она очень забавляла их обоих, а потом привыкли, почти перестали замечать.