— Может быть, лучше полетим к звездам? Вместе, а?

Вновь начинался бред! Вполне ясно было уже, что Корабль — всего лишь машина, и поэтому никак не могло быть, чтобы он задал этот вопрос, — хотя бы потому, что в посылке Домингеса про звезды не было ни слова. Он дал Кораблю ясную исходную, и Корабль должен был реагировать именно на нее. Но вместо этого Корабль спросил про звезды — и это было непонятно, но Домингес недаром был Домингесом и потому только покачал головой:

— Нет. Я должен уничтожить Президента.

— Чтобы людям не было плохо?

— Да. Чтобы людям не было плохо.

— А что для твоих людей хорошо?

Нет, этот Корабль, кажется, не был просто машиной, потому что сумел задать удивительный вопрос, из тех, на которые не всегда ответит и человек. Собственно, и сам Домингес не смог бы ответить внятно, хотя, в сущности, хорошо — это очень просто: это когда на площади торгуют цветами, когда границы не закованы в бетон, когда на бульварах есть деревья и скамейки, а президент приезжает во дворец утром и уезжает домой по вечерам. Домингес не смог бы высказать все это вслух — и в то же время был почему-то уверен, что Корабль его понимает, и Корабль, видимо, действительно понимал, потому что почти сразу спросил:

— А это действительно хорошо?

И Домингесу стало ясно, что он ошибся, и Корабль — не просто машина, а значит, ничего не было зря, и стоило идти сюда через перекрестки, и пухом земля Абуэло Нуньесу, потому что старик был прав: все в конечном счете упиралось в Корабль, а тем самым — и в него, Домингеса! И была правда в том, что он не взорвался вместе с Паком, и отпустил джинсовых ребят с Энрикесом, и не переписывал тетрадки Такэды!

Вот оно, долгожданное, совсем рядом — только возьми; и он возьмет, сумеет взять… если только Корабль поверит ему. Но Корабль поверит, это точно! Он не сможет не поверить! Ведь каждое слово Домингеса — это святая истина, потому что Домингес не может солгать, он не солгал же тогда, когда отказался участвовать в Социальной Критике, — и за это его макали в дерьмо… и безразлично, знает Корабль или нет, что такое дерьмо, — он все равно должен поверить!

— Да! Это действительно хорошо!

— Ты знаешь. Ты хочешь объяснить это людям?

Именно так два года назад спросил Домингеса Такэда. Он вообще любил лезть в душу… Впрочем, Такэда не навязывался: Домингес сам пришел тогда к нему, это было нехорошее время, в те дни Домингесу вдруг показалось, что все бессмысленно и надежды больше нет. Они никогда не были особенно близки с Такэдой, хотя уважали друг друга, и когда Домингес пришел в халупу на окраине седьмого сектора, Такэда слегка удивился, но ненадолго: он достал толстые книги из-под половицы и стал объяснять, писать формулы, увлекаясь и все чаще ударяя кулаком по столу, словно отметая этим жестом все возможные возражения. Все в этих книгах было логично, и у рассуждений Такэды нельзя было отнять логики, но все же Домингеса не оставляло чувство, что Такэда знает, куда вести людей, а в свое время угрястый тоже знал… И в мозгу Домингеса плясали, сплетаясь, сиреневые каллы и смешивались улыбки людей, вышедших из многоэтажек.

И тогда, уже не слушая убежденного шепота Такэды, Домингес понял раз и навсегда, что самое главное — чтобы не стало Президента, а дальше люди разберутся сами. Да, люди смогут сами разобраться во всем и сами переделать все — вот только нужно решиться начать, нужно, чтобы не стало именно этого Президента, и тогда все пойдет проще. А сам Домингес знает, что такое хорошо, но не знает, как это сделать, и не хочет знать, потому что в отдельности этого не может знать никто, даже Такэда со своими толстыми книгами. Только люди, все вместе, могут понять такое! И снова Корабль услышал его раньше, чем он успел ответить…

— Я хочу к звездам, Домингес. Я давно не видел звезд.

— Почему же ты не улетел?

— Я — корабль. Я не могу летать один. Я ждал того, кто скажет мне: летим к звездам. А пришел ты.

— А пришел я, — подтвердил Домингес.

— Давай полетим к звездам, Домингес! Твоим людям станет хорошо. А мы полетим. Я покажу тебе звезды, которых ты не видел!

Это действительно был не простой Корабль — машина не способна требовать платы за помощь. Все оказалось очень просто: Корабль хотел лететь к звездам, а Домингес хотел, чтобы не стало Президента. Их желания сплетались — и одно было невозможным без другого, а вокруг был город, рассеченный бульварами, в многоэтажках копошились люди, и на десять миль в округе не было сиреневых калл, потому что цветы не растут на бетоне.

А где-то наверху были звезды, Домингес и Корабль хотели, в сущности, одного и того же — счастья, и он еще ничего не ответил, он думал даже, что не знает, как ответить, но Корабль понял его — и в стенах распахнулись широкие полукруглые окна. В них хлынула Площадь, она была вся в гвардейцах: плотные шеренги окружили Корабль, базуки истерично дергались, снаряды, прочерчивая воздух огненными хвостами, били по Кораблю, но Домингес не чувствовал толчков.

И наконец Площадь встала на дыбы, гвардейцы превратились в крохотные игрушечные фигурки, и Домингес увидел, как откуда-то сверху возник синий луч, он уткнулся прямо в шпиль с флагом, скользнул ниже — и Дворец поплыл, истекая сероватым дымом, а через секунду Дворца уже не было вообще. Луч качнулся по сторонам, стирая с бетона пирамидки, а потом Корабль почти незаметно дернулся, и на окна упала блестящая тьма.