Груня еще больше удивилась. Как можно в таком тоне разговаривать с кумиром и маэстро?
-А мне, может быть, здесь интереснее, - не унимался Марк и протянул Груне руку, - Позвольте представиться, Марк Шахов!
-Не верь ему, Груня, - хмыкнул Васька, пряча руки в карманы брюк, - Ванюша Пупкин он по документам.
-Агриппина Пепел, - ошарашено произнесла Груня и протянула руку маэстро.
Мужчина тут же принялся целовать ее ладонь, вроде бы галантно, но гораздо дольше, чем того требовали правила этикета.
Груньке захотелось отдернуть ладошку, но Шахов, то есть Пупкин, только крепче ее сжал.
-А хотите, я подарю вам свою работу? – проникновенно зашептал Шахов, придвигаясь ближе к Грунечке и заискивающим взглядом заглядывая в зеленые наивные глазки.
-Сразу нет! – вмешался в разговор Василий,- Ваня, не борзей!
-Да ладно, Бася, - махнул рукой Шахов, - Агриппина, у меня к вам небольшое предложение. У вас такое изумительное лицо! Такая фигура! Всё! Решено! Я меняю любую свою работу на ваш портрет! Вот даже Ваську забирайте! Пусть я и гонялся за ним сто лет. Не жалко! А вас хочу в свою коллекцию!
-К стоматологу на прием сперва запишись, - пробормотал Васька, глядя на приятеля с прищуром, прикидывая, когда именно проредить ему зубы.
- Я даже и не знаю, - растерялась Груня, глядя на Василия Павловича, потом на его фотографию, вернее, его спины, и вновь возвращаясь к маэстро, - Она же двухметровая, мне и повесить ее некуда.
-Слышал? - хмыкнул Васька, - Захлопнись и двигай к своим меценатам.
Но Шахов не привык так легко сдаваться. По взгляду девчонки он понял, что именно эту фотографию она точно захочет в свою коллекцию.
-Я вам, Агриппина, и автограф чиркну, там и место свободное есть, - увещевал голосом змея-искусителя Шахов-Пупкин.
-Давно в травме не был? – ворчал Васька где-то на втором плане.
А Грунечка поняла, что уже согласна. Просто Василий Павлович, в полный рост с обнаженным торсом и в джинсах, но босой, еще и через объектив камеры ее кумира, смотрелся неимоверно шикарно.
-Ну, хорошо, - едва заметно улыбнулась Груня, а Васька не заметил, как скрипнул зубами.
-Без самодеятельности, - пригрозил Васька, ухватив приятеля за ворот рубашки, пока Груня в очередной раз отвернулась к стене с фотографией.
-Василий, выдыхайте ровнее, - засмеялся Марк-Ваня, хлопнув приятеля по спине, и, перехватив Груню за локоток, потащил вглубь дома.
Васька, матерясь тихо под нос, шел следом. Нет, ему, несомненно, льстило, что пигалица выбрала именно его фотку. Но, млин, как же хотелось, чтобы Пупкин не вертелся вокруг нее.
-Только я не могу топлес, - прошептала Грунька скромно.
-Ню? – предположил Шахов, заводя девчонку в просторную комнату-студию и включая освещение.
-Херню не морозь! – рявкнул Васька.
Фотограф поморщился, а Груня даже и бровью не повела. Привыкла уже за последнее время к реву раненого бизона в исполнении Барина.
Васька уселся на небольшой диванчик в дальнем углу комнаты, предварительно стянув пиджак и расслабив галстук. Нет, эта удавка его прикончит. Или Шахов своими выкрутасами. Или Груня всей собой, такой красивой и доверчиво наивной.
Откинувшись на спинку дивана, Бася наблюдал за этой парочкой. Василий видел, как скованно чувствует себя пигалица. Неуютно ей в роли модели. Девочка все больше привыкла быть по ту сторону объектива. Васька невесело хмыкнул. Этот Шахов кого хочешь достанет. Сам полночи с ним тут проторчал. И нахрена, спрашивается? Но душу грела мысль, что пигалица заберет его фотку себе домой. Определенно грела.
***
Глава седьмая, в которой Груня Пепел встанет перед непростым выбором
Минут двадцать Шахов прыгал и скакал вокруг пигалицы. Васька зорко следил, чтобы приятель не позволял себе лишнего. А потом, когда в кармане фотографа зазвонил мобильник, Барычинский даже, наглым образом, обрадовался и выдохнул, точно зная, что почти весь бомонд города и региона Шахову не позволят оставить без своего присутствия.
Извинившись, Марк, недовольно ворча и хмурясь слинял, бросив напоследок царственным тоном фразу, что позволяет им остаться в святая святых его резиденции.
-Вали уже, - хмыкнул Васька, поднимаясь с дивана.
Марк испарился, а Груня позволила себе осмотреться. Обычная мастерская с высокими до потолка окнами. Но что-то витало в воздухе, что-то сказочно-волшебное. И Груня поддалась порыву и достала свою старенькую камеру из сумки, оставленной на стуле вместе с пальто.
Торопливо, словно боясь, что прервут, Груня принялась отщелкивать кадрики один за другим. И вдруг поймала объективом стоящего около окна Барина. Мужчина опирался рукой о стену, вторую спрятав в карман брюк, а сам смотрел на улицу. Широкий разворот плеч и капельку ссутуленная спина навела девушку на мысль, что Барычинский думает о каких-то важных для него вопросах.
Боясь передумать, Грунька щелкнула и Ваську. А потом еще и еще, двигаясь и пытаясь поймать нужное освещение и удачный ракурс.
-Улыбнитесь, зачем хмуриться? – вдруг проговорила Грунька, а Васька вскинул голову, словно очнулся от тяжелых мыслей.
Заметив, как девчонка, широко улыбаясь, скачет вокруг него с фотиком, Васька и сам улыбнулся. Смешная она, все-таки. И красивая. Безумно красивая. До одури.
Грунька тем временем сменила угол съемки, подойдя с другого бока.
-Ну, все, хватит, - хмыкнул Васька, отлипая от стены.
-Как это хватит? – возмутилась Грунька, - Не могу я упустить такой шанс и не поработать в храме великого мастера фотографии! Тем более, с его моделью.
-Тоже мне модель, - мотнул головой Васька, шагнув ближе к девчонке, - Все, завязывай.
Но Груня не слушала Барина, а, звонко смеясь, не переставала фотографировать Василия.
-Груня, не шали! – пригрозил Василий, сам заражаясь настроением пигалицы.
Ему вдруг тоже захотелось смеяться и сделать какую-нибудь милую глупость.
Шагнув еще ближе, Васька вдруг понял, какую именно шалость он сделает. И чтобы заглушить угрызения совести, Барычинский на всякий случай, произнес строгим голосом, но взгляд его смеялся:
-В последний раз предупреждаю!
-Иначе что? – смеялась Груня, отступая назад и не переставая щелкать камерой.
Васька предпочел не повторяться. Мало ли, послушается и перестанет. И тогда точно не будет благоверного предлога для грядущей шалости.
Стремительно преодолев расстояние до девчонки, Васька крепко ухватил ее ладонями за осиную талию и притянул к себе. В первую секунду Груня застыла, судорожно втянув воздух в легкие, голову в плечи, а камеру прижав к груди. Во вторую – хлопнула ресницами, когда Васька приблизился на столько, что его дыхание опалило лицо Груньки. А в третью девчонка прикрыла глаза, потому что настойчивые и твердые мужские губы накрыли нежные и чуть подрагивающие женские.
Безвольные руки Груньки с зажатой в них камерой были отведены в стороны сильными мужскими ладонями и сами собой опустились вдоль тела, а из онемевших в одно мгновение пальцев выпал многострадальный фотоаппарат.
Васька что-то простонал, не желая разрывать объятий, не собираясь выпускать пигалицу из рук, зарываясь пальцами в длинные локоны. Не сейчас, когда он стал бредить ею, особенно во сне. Днем он хотя бы мог торчать в ресторане и смотреть на нее со стороны. А вот ночами… Когда тело сковывало возбуждение от проклятых эротических снов в главной роли с пигалицей, становилось невмоготу. И вот Васька дорвался до желаемого. И уже точно не мог остановиться.
Он вдыхал аромат девчонки, напоминавший ему весну. Дурел, словно махнул залпом литр элитного высокоградусного алкоголя. И не мог надышаться. Не мог разомкнуть рта, просто, чтобы дать пигалице вздохнуть, не мог оторваться от ее губ. А еще дурел от того, какой податливой она стала в его руках. Как ее пальчики скользнули по его плечам. Ладошки прошлись по шее, ероша короткие волосы. Как девчонка судорожно вздохнула носом, но не отстранилась. Наоборот, прильнула ближе, так, что Васька чувствовал грудью через рубашку каждый изгиб девичьего тела. И понимал, что ему нужна эта девчонка, которая не боится высказаться в лицо, которая с головой броситься на защиту малознакомых, но, по ее мнению, несправедливо обиженных, даже если обидчик вдвое больше и сильнее ее самой, которая умеет радоваться даже лучам света, падающим через окно ресторана, и бесформенным облакам на небе. Девчонка, которая своей улыбкой яркими красками разрисовала его жизнь. Девчонка, напоминавшая ему солнечного зайчика, неугомонного и неуловимого.
