Конечно, заболевшие были и в Руславии, только вот эти люди жили в особых селениях, отведенных специально для них, и не имели право покинуть эти селения даже на миг. И пусть у них там были свои огороды, птицы, скот, но все одно - завидной их жизнь было никак не назвать. Нередко случалось такое, что в тех поселках у больных проказой родителей рождались здоровые дети, которых родственники позже забирали себе. Правда, бывало, что или родственников у прокаженных не оказывалось, или же они отказывались брать себе этого ребенка, или же сами родители не желали разлучаться со своей кровинкой… В таких случаях детей или отвозили в детские дома, или же разрешали им оставаться с родителями.

Колокольчики с особым звуком… Теперь и Олея вспомнила о том, что прокаженным было не так просто покинуть места своего постоянного проживания. Если им надо по какой-то надобности надо было куда-то пойти, то при этом они должны были обязаны постоянно звонить в колокольчик, предупреждая всех о своем появлении, причем звук у того колокольчика должен быть очень неприятным. Почему неприятным? Для того, чтоб никто не спутал его со звуком обычного колокольчика, который жители Руславии обычно вешали под дугу.

Сама Олея раньше никогда не видела прокаженных, лишь слышала о них - и вот теперь она сама, по своей воле, оказалась среди этих отверженных. Идя в безликой серой толпе, где пахло давно не мытыми телами и гниющими язвами, женщина чувствовала, что ее сердце все больше и больше сжимает страх. Ой, Великие Боги, ну как же так оказалось, что она, по сути, добровольно сунула свою голову в петлю? За что ей все это? Отчего жизнь бросает ее из стороны в сторону, катает, словно горошину в пустой коробке?! А что, разве это не так?

Еще вчера Олея никак не могла предположить, что она, усталая, грязная, одетая чуть ли не в рванье, будет брести среди людей, больных проказой, причем сунется к ним почти что по своей воле! Вот уж верно говорят в Руславии: от тюрьмы да от сумы не зарекайся! Впрочем, тюрьма в ее жизни уже была…

И еще ей стало понятно, что Бел не ошибся, перевязав бинтами ее руки и лицо, да и свои заодно: почти у всех прокаженных, что сейчас шли с ними, лица и руки уже были тронуты болезнью. У кого-то руки были почти нормальные, всего лишь будто бы присыпанные мукой, но у многих пальцы рук были уже всерьез задеты болезнью. Да и лица некоторых больных могли вызвать если не отвращение, то сочувствие. Утолщение носа, бровей, своеобразное выражение лица… Облик нескольких человек чем-то напоминал морду рассерженного льва - настолько их лица были задето болезнью. Почти все эти люди также кутали свои лица в бинты и куски ткани: не стоило рассчитывать на жалость и понимание окружающих, а также не хотелось видеть брезгливость и отвращение на лицах обывателей, которые провожали толпу прокаженных долгими взглядами. Что ж, людей можно понять - умирать никому не хочется, и уж тем более так долго и мучительно. Так что теперь Олея не могла не согласиться с тем, что Бел правильно сделал, спрятав их руки и лица, а иначе беглецы очень бы выделялись на фоне тех, чьи тела уже всерьез тронула болезнь.

Однако среди толпы прокаженных оказалось несколько человек из числа тех, кто, судя по всему, заболел совсем недавно. Чистые лица, почти не тронутые болезнью руки… На первый взгляд может показаться, что все это - здоровые, крепкие люди. Увы, но кроме Беля и Олеи таких здесь не было. Впрочем, неизвестно, что с беглецами будет дальше…

Прокаженные шли молча - понятно, что ни у кого из них не было особого желания разговаривать. Правда, некоторые то и дело бросали на двоих новичков любопытно-жадные взгляды, в которых читался один вопрос: каково-то мол, вы выглядите, и сильно ли вас задела болезнь? Надо же, человек всегда хочет выглядеть лучше остальных, даже тогда, когда он находится среди отверженных.

Кстати, хорошо и то, что почти все люди в толпе были одеты примерно одинаково, в простые одежды из грубой холстины, и эти одежды очень напоминали те, что сейчас носили Олея и Бел, так что хотя бы внешне они не выделялись из общей серой массы.

С того самого времени, когда они оказались среди прокаженных, Олея старалась ни на шаг не отходить от Бела - все же с ним ей было немного поспокойнее. Так что несмотря на то, что женщина все еще злилась на этого человека за то, что он заставил ее идти в этой толпе, Олея все одно старалась постоянно быть подле него. Что ни говори, а среди нескольких десятков отверженных он был единственным, на которого она могла опереться.

Пусть пока что все шло гладко, без проблем, но на душе у Олеи было настолько тошно, что она едва сдерживала слезы, постоянно подкатывающие к глазам. Какое-то время ей удавалось это делать, но потом она споткнулась едва ли не на ровном месте, упала, и здорово зашибла ногу. И вот тут-то слезы у нее не просто полились, а просто хлынули, и удержать их она не могла, да и не хотела. Виной тут была не только боль от ушиба, просто смешалось в одну кучу все: испуг, усталость последних дней, неизвестность, а еще то, что ее, как оказалось, обманули с самого начала - родители считают ее погибшей…

Женщина брела, ничего не видя перед собой, и если бы не рука Бела, постоянно поддерживающая ее, то еще неизвестно, сумела ли бы она идти дальше. Ладонь, которую Бел вначале положил на ее плечо, Олея вначале сбросила - пропади он пропадом, ведь если бы не его безумные идеи, то она бы здесь ни за что не оказалась! Но когда он вновь взял ее за руку, то вновь вырываться она не стала. Только вот слезы у нее так быстро не высохли: Олея едва ли не час продолжала вытирать их, до нового привала, но и там еще какое-то время она сидела, уткнувшись в грудь Бела. И только успокоившись, она подумала - хорошо, что сейчас я не одна…

Кажется, никого из их невольных спутников не удивили слезы Олеи, скорее, наоборот - они сочли это вполне естественным. Как видно, не она одна проливала слезы, оказавшись в этой толпе. Более того: с этого времени на них стали смотреть с большим сочувствием, а некоторые и с неприкрытой завистью - все же эти двое новичков были не одиноки, и старались держаться друг друга, облегчая боль и страдание. Олея знала, что Бел сказал, когда просил разрешения идти в одной толпе с прокаженными: мы - семейная пара, из дома нас изгнали, вот и направляемся в Вайзин в надежде на излечение…

Хотя Олея и Бел шли едва ли в середине молчаливой толпы, но, тем не менее, женщина просто-таки ловила на себе взгляды, которые местные жители бросали на толпу прокаженных. С сочувствием не смотрел никто - в глазах обычных людей при взгляде на бредущую толпу больных были неприкрытая брезгливость, а то и ненависть.

Ну, да, так оно и есть! - с внезапной злостью подумалось Олее. - Пока ты здоров, то к больным относишься с определенной долей презрения, и даже считаешь себя выше тех, кому так не повезло в жизни. Неужели не понятно, что никто из нас не может быть до конца уверен в том, что его самого никогда не коснется подобная беда? Вообще-то мы почти все рассуждаем одинаково до тех пор, пока жареный петух нас кое-куда не клюнет…

Путники, проезжие люди, солдаты - все, кто встречался на дороге, все они, заслышав звук колокольчика или уходили с дороги, или же, наоборот, начинали нахлестывать своих лошадей, лишь бы оказаться как можно дальше от этой страшной толпы больных людей. Солдаты - и те давали пройти прокаженным, отходя от бредущих бедолаг на как можно большее расстояние. Это понятно - заразы боятся все.

Какой-то мальчишка лет десяти вздумал, было, бросаться камнями в толпу прокаженных, когда те проходили мимо него, однако почти сразу же заработал хороший подзатыльник от мужчины, стоявшего неподалеку. Впрочем, из дальнейших слов мужчины, которые он сказал мальчишке, стало понятно, что дело тут не в жалости или сочувствии к больным людям. Просто мужчина боялся, что кровь из ран прокаженных может капать на землю, а это очень опасно для здоровых людей.

Хотя прокаженные шли не очень быстрым шагом, но, тем не менее, ближе к полудню они добрались до города, находящегося возле Треугольных гор. Олея уже заранее представляла себе, какой прием могут оказать им жители этого города: наверняка прокаженных там ждут страх и презрение, а некоторые еще и помоями могут облить…