«ПРОРВАЛИСЬ. СЕЙЧАС И ЗДЕСЬ ПОЛЕЗУТ. МОЖЕТ, МОИ БУДУТ ОТХОДИТЬ И МЕНЯ ПОДБЕРУТ».
В голове как-то механически и флегматично появлялись мысли, как будто это были не мои слова, а чьи-то чужие. Я так и не услышал отхода моих бойцов вдоль вала по направлению к буйнакской роте «НАДО ОТХОДИТЬ К ПЕХОТЕ… ЭТИ В ЛУЧШЕМ СЛУЧАЕ ПРОСТО ДОБЬЮТ». Почему-то вспомнился прапорщик-дагестанец, который попал в заложники к боевикам в Буденновске. За то, что он, мусульманин, служит в российской армии, да еще в летной части, которая бомбила их Ичкерию, чеченские боевики просто запинали его ногами до смерти.
Правая рука самостоятельно полезла во внутренний карман горки, где лежал пистолет, нащупала теплую сталь и не вынула его.
«ДОСТАВАТЬ НЕ БУДУ. ЕЩЕ ПОТЕРЯЮ… ДОСТАТЬ Я ВСЕГДА УСПЕЮ…» Сзади послышался особенно громкий крик: «Аллах акбар». Дико орущий боевик был гораздо ближе, отчего я даже вздрогнул. Но чеченец невольно напомнил о чем-то более важном и столь же необходимом…
«О АЛЛАХ!!! О ВЕЛИКИЙ И ВСЕМОГУЩИЙ ГОСПОДЬ!!! ПОМОГИ МНЕ ВЫЖИТЬ В ЭТОМ АДУ… БУДУ ДЕЛАТЬ ЛЮДЯМ ТОЛЬКО ДОБРО… ПОМОГИ МНЕ…»
Никогда еще в жизни я не обращался к Богу в столь коротком, но неудержимом и всемолящем порыве… Как никогда мое существование на грешной и многострадальной земле зависело только от НЕГО… В этот отчаянный миг мои слабеющие и обрывающиеся мысли взывали только к НЕМУ… к единственному СПАСИТЕЛЮ…
Позади вновь раздались гортанные вопли радуевцев, заглушаемые их же короткими автоматными очередями. Это заставило меня как-то механически опереться на правую руку и перевалиться на голени. Теперь я также прижимался грудью к согнутым коленям, но уже держался руками за мерзлую землю, стараясь не завалиться вправо или влево. Наконец-то равновесие было поймано, и я все также неосознанно начал приподнимать туловище, продолжая упираться руками в стылую кашу из снега и грязи.
Я медленно встал на ноги и наугад пошел вперед, шатаясь и стараясь ориентироваться по памяти и идти вдоль вала к пехоте. Но я взял направление слишком вправо и через десяток метров оступился на склоне и свалился в канаву под валом. От удара я опять потерял сознание…
«Через года слышу мамин я голос, Значит мне домой возвращаться пора… Через года слышу мамин я голос, Значит мне домой возвращаться пора… Через года…» Когда я пришел в сознание, в голове заевшей пластинкой проносились эти две строчки из овсиенковской песни.
«НУ ВОТ. УЖЕ И КРЫША НАЧАЛА ЕХАТЬ. НОРМАЛЬНО. ТАК, ГДЕ Я?» Я лежал на спине, на дне канавы. Из разбитой правой глазницы, из-под повязки текло что-то липкое и теплое. «ДА. ТАК Я МОГУ ОТ ПОТЕРИ КРОВИ ЗАГНУТЬСЯ. НАДО ВЫБИРАТЬСЯ ОТСЮДА».
Я неумело перевернулся на живот и на четвереньках с трудом вскарабкался по склону канавы на поверхность. Надо мной продолжали трещать пули. Беспорядочная стрельба вокруг не затихала. Я старался отдышаться и слушал доносившиеся отовсюду звуки. Способность видеть была утрачена, и теперь мне оставалось только слушать…
«ВИНТОРЕЗ МОЙ ОСТАЛСЯ РЯДОМ С ВИНОКУРОВЫМ. А…, У МЕНЯ ЖЕ ЕСТЬ ПИСТОЛЕТ».
Лежа на боку, я полез во внутренний карман и нащупал ПСС. Вынимать его, чтобы дослать патрон в ствол, я не стал.
«ЗАРЯДИТЬ ЕГО Я УСПЕЮ. А ЕСЛИ ПОЛЗТИ И ДЕРЖАТЬ ПИСТОЛЕТ В РУКАХ, ТО МОГУ ПОТЕРЯТЬ СОЗНАНИЕ И ВЫРОНИТЬ ЕГО. Через года…» Я встал на четвереньки и начал пробираться по снегу и редкому камышу. Изпод повязки из правой глазницы продолжала течь кровь. Я инстинктивно задрал голову как можно выше назад и медленно, метр за метром, полз к своим. Между носом, бинтом и кожей правой щеки образовалась пленка из подсохшей крови. Некоторое время по лицу ничего не текло, я даже понадеялся на то, что эта пленка запечется еще больше и остановит кровотечение. Я старался двигаться осторожно, но вдруг пленка прорвалась, и кровь маленьким потоком ринулась вниз, заливая усы, губы и подбородок. Противная тоненькая струйка стекла даже по шее под воротник. Я медленно обтер рукой лицо и постарался сплюнуть тягучую соленую слюну…
Пришлось опять вытирать подбородок…
«Да… Видел бы кто меня сейчас… Ползу на карачках… И с высоко задранной головой… Через года слышу… А кровь-то течет…» Послышался чей-то чужой голос, который мысленно меня спрашивал: «Что, жить-то хочется?» – «Да. Хочу», – как-то просто и тупо подумал я в ответ и потерял сознание. Я пришел в чувство от того, что лицом я лежал на мокром и рыхлом снегу, который мерзким холодом обжигал кожу. Моя правая рука была вытянута вперед, а левая согнута в локте и подобрана подо мной. Правая нога тоже была вытянута назад, а другая согнута в колене и подана вперед. Мне это положение что-то напомнило, но я так и не вспомнил, что именно.
«Надо вперед. Надо ползти», – и я опять двинулся вперед. Несколько раз я терял сознание, затем это сознание возвращалось ко мне, и я продолжал ползти и ползти, насколько позволяла навалившаяся слабость и усталость. Раны на голове ныли тупой болью. Между повязкой и кожей вновь появлялась засыхающая корка, но кровь постепенно заполняла правую глазницу и остальное пространство, пленка прорывалась и кровь сразу заливала лицо тепло и неприятно. Ползти теперь приходилось уже по-пластунски, отчего вся одежда насквозь промокла. На мне было одето лишь летнее обмундирование и теплое нижнее белье. От холода тело била крупная дрожь.
«ВОТ ВЫЙДУ К СВОИМ – ТАМ И СОГРЕЮСЬ. ГЛАВНОЕ – НЕ ПОПАСТЬ К БОЕВИКАМ. Через года слышу… БЛЯ, КАК ОНА МЕНЯ ЗАБАЛА».
Очнулся я внезапно от каких-то подозрительных звуков. Стрельба вокруг начала ослабевать, но опасность донеслась спереди слева. Там отчетливо хрустел снег под чьими-то осторожными шагами. Вот человек остановился. Стало тихо. Затем я услыхал, как он негромко и гортанно сказал: «Аллах акбар», и сразу же громыхнул выстрел из гранатомета. Где-то надо мной послышалось негромкое и быстрое шипение маршевого двигателя, и через секунды противотанковая граната разорвалась сзади справа в пятидесятиста метрах от меня. С места разрыва гранаты сразу ударило три-четыре автомата и с шипением взлетело несколько осветительных ракет. Со стороны гранатометчика тоже открыли стрельбу короткими очередями несколько автоматов.
«НОРМАЛЬНО. ЧУТЬ БЫЛО НЕ ПОПАЛ К ДУХАМ. НЕТ, МНЕ К ВАМ НЕ НУЖНО. ХОЧУ К СВОИМ. А НАШИ ТАМ, ГДЕ БЫЛ РАЗРЫВ ГРАНАТЫ, И ШИПЕЛИ РАКЕТЫ. НАДО ПОВОРАЧИВАТЬ».
Я находился приблизительно на одинаковом расстоянии как от чеченцев, так и от наших солдат. Стрелять мне, с выбитыми глазами, да еще ночью и из бесшумного пистолета, по радуевскому гранатометчику не захотелось. «Мало тебе досталось?..
Еще хочешь?» – в сознании всплыла ехидная мысль…
«Так, как бы мне сориентироваться… Если вытянуть руки-ноги, слегка раздвинуть их, то духи будут там, куда показывает левая рука, а наши стреляют со стороны правой ноги… Понятно… А теперь осторожно так, на пузе повернемся, чтобы никто не заметил…» И я осторожно на животе развернулся головой к нашим автоматчикам. Ползти теперь приходилось еще осторожнее и медленнее. Услыхав впереди шипение взлетающих осветительных ракет, я останавливался, закрывал голову руками и выжидал, пока ракеты не погаснут. Хоть мне и не было видно их света, но наши ракеты горят минуту-другую, и я старался замереть, отсчитывая приблизительный интервал между запуском и падением ракеты. Легче всего было с СХТэшками, которые при горении издают особый свист, но их запустили лишь одну-две штуки.
Я знал, как наши солдаты и офицеры любят при свете ракет пострелять по всему, что движется и подозрительно выглядит. А сейчас меня могут запросто принять за боевика-камикадзе и выпустить сотни две пуль калибра 5,45, или 7,62, или 9 и так далее миллиметров.
«НУ, НЕ ХВАТАЛО, ЧТОБЫ ЕЩЕ И НАШИ МЕНЯ ПОДСТРЕЛИЛИ». Опять подводило сознание: то оставляло бренное тело, то возвращалось обратно. Тогда я вновь вслушивался в ночь и полз к шипению ракет. Вокруг то затихала, то усиливалась беспорядочная перестрелка. Нельзя было точно определить, где свои и где чужие. Единственным ориентиром для меня были взлетающие ракеты. У нашей пехоты, даже горной, практически не было ни ночных прицелов, ни ночных биноклей. Зато осветительных ракет – навалом, и это было мне очень даже на руку. Плохо было то, что сильно доставал собачий холод, который пронизывал все тело, кроме ступней. Они были в шерстяных носках и валенках.
