— Много набрал, паршивый пес, щас вспорю — опорожнишься тут же и засмердишь поганым нутром!

Киевлянин выдернул меч из ножен и вытянул его в лицо Усю. Усь сделал шаг назад.

— Ижна, дай шишак!

Тот, посмеиваясь над высоченным киевлянином, подал колпак.

Народ собрался и обступил велетней. Ярик и Птарь, подойдя к мужикам, сдавленно пожелали:

— Дядя Усь, вдарь ему!

Прибежали Синюшка, Светояр, Стреша. Ратоборцы стали сходиться. Для пробы ударом скрестили мечи. Усев меч тюкнул жалким стоном, отскочив назад, грохнул по шишаку. Засмеялась вся пришлая дружина. Ребятишки из поселка заголосили.

— Бей, Усь, окаянного! — возопил Синюшка.

— По руке ему, Усь!

Воины ходили по кругу и смотрели друг другу в глаза. Усь сказал супостату:

— Пес смердящий, порося!

Пришлый вдарил — Усь отбил, еще удар — еще отбой. Усь вынул засапожник.

— Зев порежу, нерезь!

Из толпы киевлян кто-то рявкнул:

— На лесника идешь — солому стели, на нерезя прешь — домовину теши!

— Складушки на тризне дружка расскажешь! — выкрикнул через головы бьющихся Синюшка.

Надоев друг друга терпеть, велетни бросились встречь. Клацнула сталь, и они, медленно качаясь и клоня головы, разошлись. У обоих были разбиты ключицы. Тела склонились, очи уперлись в землю, из раскрытых ртов вырывался мученический рык, ноздри угрожающе продували воздух. Если б не наплечные бляхи, упали бы замертво. У Уся и засапожник был в крови — вой показывал его переживавшему Ижне. Меж кол брони киевлянина сочилась кровь. Ему тоже подали клинец— мечей в руках уже не было.

— Счас всех вас перебьем! — орали из пришлой дружины.

Сельские мальчишки бросились врассыпную. Остальные стояли. Стояли, качаясь, и бойцы. Через боль — снова двинулись навстречь друг другу. Пожилому Усю каждый шаг давался с трудом. Медленно сошлись, стукнулись головами и начали ширять друг друга сталью в животы.

Усь, раскорячив ноги, получал удары, но стоял. Ножи обоих путались в кольцах, попадали в пластины и бляхи, и не каждый удар приходился в цель. Киевлянин с трудом положил перебитую руку на Уся и стал вяло давить деда к земле. Усь не поддавался, приноровившись бить точно меж пластин.

Толпа молчала. Пришлый великан начал валиться, Усь стоял. Великан цеплялся руками за соперника, но тот держался выронившей клинец рукой за его голову — другая рука висела плетью. Супротивник медленно завалился на бок, выкатив глаза, захрипел и задергался. А Усь все стоял. Стоял, уныло глядя в небо и прощаясь с жизнью.

Чуть времени спустя киевляне забрали похолодевшего ратника. Глядели они и в остекленевшие очи Уся, слушали его дыхание.

— Может, он помер уже, стоя?..

Опасливо косясь на киевлян, подошли поречные, заглянули в глаза немой глыбы. Дед едва слышно захрипел, из одного глаза выкатилась старая слеза. Снова хрипнул он и упал замертво — как старый дуб, пронзенный молнией.

Удивил, видно, Усь киевлян. Злые чужаки посверкали глазищами на поречных, но ушли. Тело Уся вынесли на берег и предали огню. Тут же был и Щек. Нескладно все началось.

Стояли у реки, играли жевлаками на скулах. Несколько дней назад было житие, а теперь — тьма! И надежды ни на что нет. Не нужны они новому посаднику— сразу видно по выходкам его гридьбы. И будущее было яснее ясного: места им в своем-ихнем дворе не будет…

Когда Щек ушел, виноватя осанку, начали зло переговариваться:

— Ну вот кто это такое придумал?

— В Киеве — с жиру бесуют.

— Точно Остен говаривал: в Киеве добра — некуда деть, полна чаша, оттого и мысли кромешные рождаются!

— Этого Зельного нам на вред подослали — он и ходит кочетом. Думает, все сроблено: земля — моя, народ— тоже мой.

— Ничего, уйдут курочки, и яички нести не будут.

— От радости своей окуп не требует! Щека под руку взял, об Остене ни слова — будто б не было его.

— Эх, съехала дружинушка наша… Сейчас бы их… до пуха, до перьев!

— Гляди, дружина-то кучарукая уже где-то в другом месте, под другим посадником лютует.

— Точно. С Зельным не дружина, а сволчь полевая: все тати и ухари!

— Ха-ха, а наша-то братия вихрастая еще пострашнее будет!..

— Позволь поречным съехать! — просил позже Щек у Зельного.

— Они что, желают съехать?

— Мне видится, что уедут они, не медля.

— Что ж, пускай ступают за ветром, но без коней, оружия, брони — неча татей в лесах плодить.

— Оставить можно хоть коней? Пропадет братия…

— Нет… Стефан за тебя ручался, и ты учись понимать побыстрей.

— Места у нас тихие, житие медленное, мысли тута подстать житию! — не моргнув, ответил Щек.

— Я своим людям сказал, чтобы усмирились и про мсту забыли. Так что и сам не сердись на меня, не терзай заботой своей. У меня забот хватает… Пусть едут, но налегке, и сказ мой тверд!.. Женщин там своих сели в избу — ничего, потеснимся. Раз гридни ваши сходят, пускай живут с тобой.

Щек пришел в малый теремок и застал всю бедовую ватагу в сборе. Они о чем-то заговорщицки шептались и с его приходом осеклись. Щек сел и молча разбоченился.

— Что чутко, брат? — спросил просто Светояр, ни мигом ока не сомневавшийся в брате.

— Съехать вам разрешил, но токмо полыми, безо всего.

— Без коней, мечей..? То ж наше все? — удивился Пир.

— Пешком… — вздохнул Щек.

— В первую же ночь нас зверье сожрет! — вознегодовал Светояр.

— Ты куда? — Щек резко повернулся к брату. Светояр прижал руки к животу и опустил голову, волосы его спали до бороды.

— Зельный твой сам нам замест зверя явился. Сбежать от такого — не порок. Щекушка, а ты-то с нами или с ним? — уточнил Ижна.

— Не мели пустое! — осек его Светояр. — Видишь сам: Зельный пришел как владетель всей нашей земли, и мы не можем по силе супротив пойти! Дай боги ума всем, кто может остаться… А Щек, видишь, думает об нас.

— Куда я, Ижна, с брюхатой женой?.. Вы-то, поди, на север переметнетесь? — неуверенно оправдывался Щек, переставая таращиться на Светояра.

— А мож, и на юг! — отрезал подозрительный Ижна.

— Ижна, мугарь, у меня род распался! — вознегодовал Щек.

— Ты наш-то род, братец, не застал! — указывал раздраженно на неправду Ижна.

— Тихо, бесы, раскаркались! — одернул взрослых забияк Синюшка.

— Щек, мы съезжаем сегодня ночью. Нужна помощь — отвлечь их надобно.

— Можно отвлечь! — убежденно проговорил Щек. — Только куда вы с кониками и броней? Пробиваться, что ль, станете? На заднем ходу тож их дружинники.

— Это— дело наше! — голос Ижны призывал всех присутствовавших больше помалкивать. Щек был далек от обиды, потому как понимал, что видит их всех, вероятно, в последний раз.

— Возьми колечко, Светояр, может, снадобится когда?.. — Щек протянул белчуг, выдвинулся вперед и обнял прослезившегося брата, вспомнившего некстати их неразлучное детство. — В добрый путь! Помоги вам Стрибог! Сговаривайтесь далее… Чуть время до заката не ждя, Зельный с людьми у ворот сберутся…

С первой робкой звездой, когда поздний вечер закрался в поселок, а лукавая луна бросила на дома и человеков искаженный свет, когда все на улочках успокоилось, а жизнь сосредоточилась в домах и теремках, беглецы дружно ушли в поселок. Запрягли лошадей, высматривали из-за углов хат шевеление в мглистом пейзаже Поречного. Некоторые поселяне тоже попросились и привели своих кляч, похожих на Гнедку и разнившихся с лошадьми, сведенными днем с большой конюшни. Коней оказалось больше, нежели людей, собравшихся покинуть родные места.

— Уведем хоть всех! — злился Ижна.

— Ты чего тут, Сызушка? — удивился Светояр.

— Зачем нам, Светояр, столько людишек, осветимся? — осторжничал Козич и растерянным взглядом умолял прогнать старика.

— Вы как знаете, а я с вами! — ни на кого не обращая внимания, говорил Сыз и, подойдя к лошаденке, деловито спросил:

— Чья?

— Боже, Сый, — бессильно вздохнул Светояр. — Здесь же у нас целый отряд набирается! Зельный Щека укорит.