Она поднялась, чтобы взять карточки, и Дамиан тревожно встал с нею рядом, нервно отступив на несколько шагов. Видя такую реакцию, Элизабет поспешила его успокоить:

— Все нормально, Дамиан, он не сделает тебе ничего плохого.

Дамиан недоверчиво отвернулся от мужчины, глядя перед собой. Во всем его облике чувствовалось напряженное смирение. И генетика, и обстоятельства говорили ему: он не должен ни бежать, ни нападать на этого человека, нужно терпеть. Но собаки могут бояться будущего, как и люди. Элизабет взяла карточки и теперь ждала, пока Севилл выйдет. К ее полному смятению, ученый закрыл дверь изнутри и стоял у стены, скрестив руки.

— Прошу прощения, но я никогда не заставлю его работать в вашем присутствии. Он слишком вас боится. Он так напуган, что не может сконцентрироваться.

Севилл кивнул — довольно учтиво, но его слова разочаровали ее:

— Я понимаю, но пес должен работать в присутствии людей, это непременное условие. Мы не сможем досконально изучить его поведение, если ответы будут непостоянными. В будущем ему придется выполнять задания тренера в присутствии посторонних. Из этого можно сделать статью, Элизабет, и ты имеешь возможность взяться за это немедленно. — Он вышел в центр комнатки, все еще держа руки скрещенными на груди, и вздохнул. — Проблема, видишь ли, в позитивном закреплении, — сказал он, кивнув на собаку. — Поощрение предполагает, что животное хочет демонстрировать такое поведение, или работу, как ты это называешь. Но что, если оно не хочет? Как сейчас Дамиан. Что, если он не голоден или не в настроении, что бы его гладили? — Он улыбнулся, и девушка почувствовала, как по ее телу растекается леденящий ужас. — Наказание же, с другой стороны, работает всегда. Нет, прости, я должен сказать — почти всегда; вполне предсказуемое желание избежать негативной стимуляции. Это убирает все проблемы, присущие «поведению домашних животных», типичные проблемы, вроде той, что у тебя с этой собакой. А с мышью или, скажем, обезьяной ее бы не было. — Севилл помолчал, глядя на пса. — Я дам тебе шанс заставить его отвечать на вопросы в соответствии с твоими методами. Но говоря откровенно, я не могу и не хочу ждать вечно. Пока что делай что хочешь, но кто-нибудь — я или Том — всегда будет присутствовать, и пес должен отвечать с самого начала в таких условиях. Я думаю, ты сможешь этого добиться. Я ставлю все на свете доверие на твои способности.

У нее на языке уже вертелся ответ, когда она опомнилась. Он что, ставит ей ловушку? Это он серьезно — он действительно думает, что честно просить собаку работать в его присутствии, или пытается заставить спорить ее саму, чтобы разделаться с нею здесь и сейчас? Так или иначе, придется с ним согласиться.

— Это важно, Дамиан, — сказала она тихо, словно пес понимал каждое ее слово, — ты должен сделать это для меня. Белая Боль хочет, чтобы ты говорил. Я хочу, чтобы ты говорил. Ты сделаешь хорошо, если будешь работать.

Дамиан неловко переминался, не в силах выполнить то, чего она требовала. Ее требование ощущалось как неправильное. Он нежно ее любил, но она просила чего-то невообразимого. Элизабет не знала, не могла знать, что произошло между ученым и собакой. Самой сильной эмоцией в жизни пса был страх перед этим человеком. Страх, порожденный месяцами систематических пыток. Его могло вытеснить только что-то сильнее страха. Голос внутри Дамиана почти кричал, он был громче голоса Элизабет.

Белая Боль здесь. Лежи неподвижно.

Дамиан припал к полу и лежал тихо, покорный Голосу опыта.

— Дамиан, послушай меня, все в порядке. Он не собирается делать тебе больно. Я обещаю тебе. — Тихий голос Элизабет пробился сквозь крик страха. — Ты должен мне доверять.

Дамиан не понимал всех слов, но понимал интонацию. Та прикоснулась к боли, которую он хранил в своей душе, пока был бездомной собакой. К боли, что привела его к огню профессора Хоффмана. К боли, что заставила его подойти к двери клетки, когда Элизабет обратила на него внимание. К боли, которая для сидящего в клетке, или в лаборатории, или в корпусе смертников забытого и одинокого пса была хуже физических мучений. Измотанный борьбой со своими инстинктами, Дамиан чувствовал, что должен слушать ее, доверять ей. Делать, как говорит девушка, не обращая внимания на веления собственной души.

Дамиан не мог понять, почему Единственная просит его говорить, когда Белая Боль стоит здесь, готовый забрать его, как только он это сделает. Он и не пытался понять мотивы людей, не собачье это дело — размышлять о причинах человеческих желаний. Пес просто хотел порадовать Элизабет — так же сильно, как не хотел провоцировать сильного и жуткого альфа-лидера, стоящего у стены.

Элизабет мягко опустила руку на голову Дамиана — простой жест, от которого пес снова затрепетал. Однако эта дрожь отличалась от нервного напряжения, которое вызывал в нем мужчина. Дамиан был не в состоянии понять, почему Единственная так действует на него, почему он так предан существу другого вида. Узы между ними — девушкой и собакой — зародились в глубочайшей древности, когда их предки стали союзниками в борьбе за выживание в суровом и безжалостном мире. Абсолютное доверие тяжко далось диким людям и еще более диким собакам, но оно возникло, это полное доверие. Дом, сердце и даже дети, в конечном счете, вверялись заботам плотоядных животных, прежде казавшихся смертельно опасными. Любовь Дамиана к Элизабет была истинной любовью настоящей собаки к Единственной, к избранной, за которой стоит следовать. Она возникла в том уголке его души, откуда берут начало чистота, глубина и отчаяние, и горела подлинным, земным огнем.

Севилл переступил с ноги на ногу, и Дамиан вздрогнул. Вот и все. Дамиан посмотрел на Элизабет, посмотрел наСевилла. Голос громко и настойчиво повторил:

Здесь Белая Боль.

Это Плохо.

Лежи смирно.

И все же душа Элизабет тихо взывала к нему, и он чувствовал ее, как ускользающий в порыве ветра запах, слабый, но ощутимый. Элизабет гладила его по голове, Дамиан поднял на нее глаза и неловко заскулил: страх перед Севиллом вытесняла более сильная эмоция, и от этого становилось больно.

— Сделай это для меня, дружок. Мы пройдем через это месте, — прошептала она.

Они встретились взглядами, и чудо свершилось. В это мгновение он стал ее собакой, а она стала его богиней. Он должен ее защищать, служить ей. В его венах текла кровь самых решительных и преданных собак в истории, и Дамиан словно вернулся домой: он осознал, что его долг — служить другому созданию, а не себе самому. Странное товарищество — эта волшебная связь бросила вызов привычному инстинкту выживания. Желая умереть за нее, он мог смело встретить любые лишения. Девушка осторожно нагнулась к Дамиану, и пес шагнул под ее руку. Ее прикосновение удержало его на месте.

— Ты доверился мне, Дами, и дальше мы будем вместе. — Она вытащила карточки, а Дамиан смотрел по очереди то на нее, то на мужчину. — Не смотри на него, смотри на меня. Здесь только ты и я, дружок, — произнесла она медленно, — ты и я, так было всегда. А теперь, — она подняла желтую карточку, — что это?

Дамиан корчился в сомнениях, а Элизабет хотела, чтобы он говорил, и в ее голосе он слышал отчаяние. Он чувствовал, что она расстроена. Если Севилл сделает с ним что-нибудь плохое, произойдет это потому, что Единственная просила его говорить, но все же это Ее просьба. Дамиан, пес, выросший в одиночестве, всегда желал подчинения человеку, но никогда не знал его и теперь внутренне соглашался на то, чтобы его воля слилась с ее волей.

— Жел… — Это был хриплый шепот, предназначенный ей одной. Дамиан готов был вызвать гнев Севилла ради нее. С этого момента он не мог отказать ей ни в чем. Пес скосил глаза на мужчину, ожидая его действий.

Ничего не произошло.

Элизабет протянула руку, погладила его. Ее глаза сияли, она часто моргала.

— Хорошо! — горячо прошептала она. — Хорошо.

Она схватила его за обе щеки и нежно покачала его голову. Он сделал ей приятное и наслаждался этим чувством, неторопливо постукивая хвостом от радости. Глубокое, граничащее с болью счастье заслужить ее одобрение было ценнее чего бы то ни было. Ни гордость, ни философия не могли помешать его радости.