Совершенно обессиленный, я свалился на мостовую. Меня начало рвать.

Ну что же! Блюю – значит, живу, - мелькнула мысль. Рядом с колодцем я увидал крышку, которую явно сняли на время казни, а потом – к моему счастью – на место не поставили. Я огляделся по сторонам. И тут же в окружавшем меня городе заметил странность. Площадь Плача, казалось, была подозрительно просторной и пустой. Неужели ее сразу же после казни убрали? Не было видно лавчонок, куч мусора, не чувствовал я запаха лошадей, дерьма и мочи. Ни следа от водосточной канавы. Исчезли все торговые постройки между ратушей и собором, колокольню покрыли белой штукатуркой, да и сам купол на ней, весь покрытый патиной, как-то не походил на старый.

Что произошло? Неужто у меня галлюцинации? Или это я сплю наяву? Тогда я повернул взгляд влево, к котлу, в котором варили фальшивомонетчиков. Но никакого котла не было. Вместо него вздымался высокий постамент, а на нем располагался памятник типа тех, которых во множестве можно встретить в Риме, вот только это был не напрягший все мышцы герой, но мужчина в старомодном кафтане, который много лет назад так любил носить дядюшка Бенни. Этот мужчина одной рукой прижимал к груди книгу, а во второй, поднятой вверх, держал масляную лампу в этрусском стиле. На голове у него была странная шляпа пастуха овец, а вот лицо – и более всего, окружавшая его испанская бородка – кого-то мне напоминала. Я подполз под постамент и прочитал надпись маюскулом[9], выполненную из золотых букв:

АЛЬФРЕДО ДЕРОССИ "IL CANE"

МУЧЕНИКУ ПРОГРЕССА – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Даже если бы небо упало на голову, это не произвело бы на мне большего впечатления. Я поднялся на ноги. Ну да, то был я. Изваянный где-то бездарно, но я. "Il Cane"! Только ведь я жил! Ну да, сейчас я был голым, грязным, пальцы содраны до крови, а на покрытом щетиной лице свернувшаяся кровь из глубокой раны на лбу.

Добрый Боже, да что же это со мной приключилось? Быть может, я в том колодце погрузился в некий сон или летаргию? Я лично был свидетелем того, как после вскрытия склепа в церкви Санта Мария дель Фрари, мы увидели труп некоего монаха, похороненного живьем. Ему удалось покинуть гроб и выползти по ступеням наверх, но вот каменную плиту ему приподнять уже не удалось. Но как долго я в колодце пребывал? Наверняка долго, раз мне успели возвести памятник. А может это некий переворот смел с трона Ипполито и его камарилью…

Я огляделся по сторонам. Площадь, похоже, обновили недавно, так как на всех стенах были видны следы свежей штукатурки. Возле самой колокольни цвели магнолии, за моим памятником тянулся газон и цветники. То есть, должно было пройти не меньше пары дней. Куда-то исчезли эшафот, виселица, жерди под головы преступников; колодец был окружен цепями, зато остались ступени для женщин-детоубийц. Вот только в месте давней двери светлел выход. Я направился к нему. Я же прекрасно знал, что увижу за ним: обрыв, дальше гора отбросов, луга над рекой, пристань… Высунул голову. И меня поразил свет. Как будто бы солнце посреди ночи направило свои лучи на старый город. Я отвернул голову. Видел залитые холодным светом надо мной собор и замок. Освещенные подобным образом, они создавали впечатление театральной декорации.

Ну а передо мной? Что это был за город? Над стиснутой каменным корсетом Фьюме дель Флори (Цветочная река – ит.) я увидал десятка с полтора Вавилонских Башен, достигавших неба, в которых было полно осветленных окон, словно бы там бушевал пожар; между ними, словно щупальца осьминога, вились освещенные улицы, переполненные повозками без лошадей, с горящими буркалами, движущихся со скоростью пантеры и невероятным грохотом. Повсюду пульсировали огни. Надписи, то загорающиеся, то тут же исчезающие… Названия, выполненные, похоже, на каком-то европейском языке, звучали странно и чуждо: "ГурбиКола", "Пицца Гранда", "Банко Анзельмиано"… Так где же, о Господи, я пробудился? Неужели преисподняя должна была выглядеть именно так?

Я стиснул веки. Раз, другой. Образ не исчезал. Нет, явно было необходимо быстро прийти в себя, собраться с мыслями, да просто умыться. Я подумал про реку. Неподалеку от террасы, на которую я вышел, были ярко освещенные ступени. Я побежал к ним. Но только лишь я на них запрыгнул, лестница ожила под ногами. Я испуганно вскрикнул, упал и покатился по ней кубарем, а ступени стекали, словно река, и под конец выплюнули меня на металлическую платформу. Со стонами, я попробовал подняться.

- Ну тебя и обработали, братан, - донесся до меня хриплый голос.

Я поднял голову и увидел нищего. Выглядел он привычно, хотя одет был странновато, в панталоны, словно бы предназначенные для верховой езды, и какой-то бурый, весь в заплатках, дублет; такой себе малюсенький, толстенький гном с совершенно лысой головой, с лицом, похожим на мордочку поросенка, покрытым, правда, седеющей щетиной. Воняло от него ужасно, но тоже привычно.

- Подняться можешь? – спросил он. – Ты поскорее, а то тут опасно. Эй, Рикко! – этот призыв был предназначен его товарищу, худому, словно щепка, мужчине, с копной волос до плеч, который чего-то выискивал в небольшом металлическом ящике, стоявшем в паре шагов.

- И какого черта я бы орал, Тото? Я тут две бутылки нашел. Блииин… Мусора! Валим отсюда! Хватай этого голого мудака, пока его не взяли за жопу.

В нашем направлении с бешенным воем стремилась повозка без лошадей. Не теряя ни минуты, оба оборванца потащили меня в проход между какими-то заборами и бараками. То была стройплощадка. Тут я хотел пояснить им, что у меня нет причин скрываться, поскольку я и есть чудесным образом воскресший Альфредо Деросси, которому в их городе ставят памятники, но еще смолоду я усвоил принцип, что если народ куда-то убегает, нужно бежать с ними, а только потом спрашивать: а зачем.

- Быстрее, братан, быстрей, - подгонял длинноволосый.

Мы свернули под какие-то опоры, все покрытые отвратительной мазней, все меньше было светящихся шаров на жердях вдоль дороги, пока нас вдруг не окружила сплошная темень. Мы остановились. Я слышал металлический скрежет, это Тото поднял какую-то металлическую плиту.

- Грузись, - буркнул он. – В канализацию эти держи-хватай за нами не спускаются.

По металлическим полукружьям ступеней, вбитых в стену, мы спустились до самого края клоаки, по которой плыла всяческая гадость. Мы шли по узкой тропе по самому краю откоса, ничего не говоря, слушая только хлюпанье нечистот и капель воды, стекавших со свода. Из пальцев Рикко вдруг вышел луч света, более яркий, чем десяток свечей, без дыма и запаха.

Так мы продвигались довольно долгое время, пока не увидали отсвет костра. Возле него ситдел другой мужчина, в возрасте, весь покрытый волосами, словно обезьяна, со столь же неаппетитной внешностью, как и остальные.

- Ты погляди, Лино, кто к нам пристал, - сказал Тото. – Такого полнейшего голяка я еще и не видел.

Меня подтащили к огню. То, что поначалу я принял за костер, оказалось всего лишь языком пламени, исходящего из какой-то вонючей трубки, над которой висела кастрюля. Я потянул носом.

Они используют для подогрева болотный газ, хитроумно, - подумал я.

Рядом с этой "кухней" я заметил два логовища, массу мусора, банок, бутылок из странного, мягкого стекла, клочьев бумаги и не известных мне предметов.

- А ты, болван, откуда вырвался? – спросил хозяин, к которому остальные нищие относились с исключительным уважением. – Из тюряги или из дурки? – Я молчал, но атаман не сдавался. – Ты хоть говорить умеешь? Или вообще не врубаешься?

Я кивнул в знак того, что понимаю.

Язык, которым они пользовались, напомнил мне мой родной язык, только сильно деформированный, он был лишен изящества грамматики, времен, склонений и спряжений. Он был ближе к жаргону наших крестьян, правда, он был перенасыщен выражениями, значения которых я не понимал.