Солнце давно уже скрылось за горизонтом, но ночь была не темной, все небо усеяно звездами. Дорогу я знал. Место не сильно изменилось, над ним все так же вздымался смолистый запах пиний. Значительная часть сорняков выкорчевали, мусор с тропинок убрали. Одно крыло римской виллы отреставрировали, в священном кругу установили прожекторы и динамики, предназначенные, как сообщила мне Моника, для даваемых по выходным представлений типа luce e suono (свет и звук – ит.). Пара гигантских кипарисов должна была расти на этих склонах еще в мои времена.

Священный источник засыпали еще в XVII веке, так что воду в пруд сейчас подавали из водопровода. Цикады орали как сумасшедшие. Мы сидели в тени уцелевшего угла атриума, в том самом месте, где Беатриче когда-то предавалась культовому разврату.

- Насколько я понимаю, мы здесь не напрасно, - сказала Моника.

- Ты просила, чтобы я рассказал тебе о себе. Сейчас я исполню твою просьбу, - торжественно пообещал я. – Так вот, на самом деле меня зовут Альфредо Деросси. С того момента, когда, по желанию французского монарха, я создал железного пса, двигающего головой и глазами, пускающего пар из пасти, ко мне пристало прозвище "Il Cane".

- "Il Cane"? Не надо так шутить, человека, о котором ты говоришь, казнили три с половиной столетия назад. Ты должен был быть его духом…

- Или же его повторным воплощением. К тому же, перенесенным в тело собственного прапрапраправнука. Но, если ты желаешь узнать правду, то выслушай меня, по мере возможности не перебивая, история будет довольно длинная, но, похоже, занимательная. Мой отец, Луиджи Деросси, был пьяницей и поэтом. В те времена подобное частенько шло в паре…

Моника не перебивала. Я рассказывал ей, самое малое, два часа. Слушала она с удивлением, тихая, иногда только из нее вырывалось коротенькое "Ох!" или обычный вздох. Тем временем взошла Луна: громадная, щекастая, так что я прекрасно видел прелестное лицо своей супруги, то испуганное, то веселое. Дополнительное освещение обеспечивало зарево огней над Розеттиной.

- Я прекрасно понимаю, что все это звучит словно литературная концепция. И не могу объяснить, каким образом мое "я" переместилось в тело Гурбиани, вытесняя его собственное сознание, - пытался объяснить я. – Замешана ли во всем этом магия Колодца Проклятых или же некий высший замысел провидения? Во всяком случае, я здесь, с тобой, отверженный иным временем, изумленный, почти что, как ты… И уж наверняка тут и останусь.

- Бедняжка, - Моника прижала меня к себе, поцеловала. И в этом поцелуе было сочувствие, нежность, а возможно – и нечто большее. Я тоже обнял ее. На вкус Моника была словно зрелый плод. От нее пахло персиком, нежным и сочным. Я расстегивал ее пуговки, целуя чудные груди, она же выгнулась дугой, чтобы я мог снять ее трусики. Я был полностью готов, но не спешил, чувствуя, что здесь нечто большее, чем минутное телесное желание или неожиданное извержение, оставляющее после себя лишь остывший кратер. Добрый мой Боже! Неужто в моем сердце, высохшем, словно верблюжья колючка, еще раз родилась надежда на любовь…

Совершенно неожиданно вернулось осознание реальности. Я тут же прекратил ласки и положил палец на губы Моники. Некое чувство подсказало мне, что мы не одни. У меня чуткий слух человека, побывавшего в массе неприятностей. Сложно было сказать, что обеспокоило меня в этом случае. То ли то было изменение тональности в треске цикад, упавший камушек, сломанная веточка… Нечто, то ли человек, то ли зверь, очутилось неподалеку от нас. И оно старалось, чтобы мы не заметили его присутствия. Тут же вспомнился Торрезе, его сконцентрированное, чуткое лицо. Я посчитал, что нам как можно скорее необходимо покинуть эту пустошь.

- Я обязательно должен прочитать тебе свой сонет, посвященный Беатриче… - громко произнес я. – Дай-ка я его вспомню… - говоря все это, я потянул Монику за собой. На коленях мы ползли в сторону аркады, ведущей к давнему cubiculum (спальня – лат.). Вокруг царила ничем не нарушаемая тишина. Может я ошибался, быть может, это давало знать о себе чрезмерно впечатлительное воображение художника? Подул ветер. Мой обостренное, чуть ли не животное обоняние позволило мне сразу же почуять ненавистный запах людского пота. Некто враждебный мне, ведь не случайный же турист, прятался где-то справа и выше нас. Быть может, он таился на том самом месте, с которого мы вместе с графом Лодовико когда-то наблюдали за оргией… Ползя среди крапивы и колючек, прораставших через щели между каменными плитами, мы успешно минули давнюю спальню. До безопасных дебрей оливковой рощи осталось буквально несколько шагов, к сожалению, по ничем не прикрытому пространству. Я надеялся на то, что если внимание чужака удастся сконцентрировать на пруду, мы сможем перескочить это пустое место.

- Беги за мной, - шепнул я Монике на ухо. – По моему знаку.

Она кивнула. Я взял камушек и бросил его в сторону пруда. Всплеск. Мы метнулись вперед, один скачок, второй, третий…

Тишину нарушила очередь рвущих листья выстрелов. Я вскочил в чащу деревьев. Моника за мной. И тут же она споткнулась, издав вскрик боли. Я схватил ее на руки, моя дорогая упала словно срезанный цветок. Я чувствовал липкость вытекающей крови. Дыхание Моники сделалось свистящим. Боже! Ранена… В легкое… В правое!

- Убегай, Альдо… Нет… Альфредо! Беги! – шептала она.

Я не мог ни бежать, ни оставлять ее здесь. Самое паршивое, у меня не было оружия. Даже сотовый телефон потерял, ползя среди развалин. Что делать? Искать помощи у старичка-смотрителя? Если тот еще жив… Я осторожно приподнялся. Снова затрещали выстрели. Сукин сын должен был видеть в темноте как кот! (Уже намного позднее я узнал, что такое ноктовизор). Рядом брякнуло разбитое стекло. Ага, склад археологических находок. Сам я до сих пор в темноте этого барака я и не заметил. Ползя словно уж среди кустов, я добрался до выбитого окна; к счастью оно не было закрыто решеткой, и вскочил вовнутрь. На ощупь я разыскивал что угодно, способное послужить мне в качестве оружия. Вазы, кубки, височные кольца, фибулы… Через какое-то время обнаружил нож. Для античной памятки – в очень даже приличном состоянии. Я стиснул пальцы на рукояти и нащупал характерный узор листьев аканта. Господи Иисусе! Да ведь это был мой собственный нож, подарок капитана Массимо! Его я оставил в подземелье после безумной любви с Беатриче.

Тем временем снайпер вышел на открытое пространство. Наверняка он знал, что я не вооружен, так что ему не нужно было быть преувеличенно осторожным. Убийца направился в сторону стонущей Моники, поднял оружие…

Нож я не метал уже давно. Только некоторые умения, такие как плавание, верховая езда или занятия любовью никто не забывает. В замах я вложил все свое умение. Лезвие свистнуло словно пуля. И я попал. Слава Богу, сукин сын не носил пуленепробиваемый жилет. Он заорал, упустил оружие и упал на колени, пытаясь вырвать убийственное железо из своей плоти. Я подскочил к нему, наступил ногой на автомат. Убийца умирал. При падении очки для ночного видения упали с лица. У него было гадкое, все в оспинах лицо и выступающие скулы. Монгол, кореец, представитель какой-то из восточных наций, проживающих в России…

- Кто тебя наслал на меня? – рванул я его. – Говори, и спасешь жизнь, я вызову врачей.

- Поздно, - оскалил тот зубы и скончался.

Я подбежал к Монике и поднял ее на руки. Моя супруга почти потеряла сознание, но была жива. В античной спальне я нашел выпавший телефон, зеленоватый экранчик поблескивал в траве. Я позвонил в скорую помощь. Ожидая приезда медиков я стал размышлять над тем, кого следует предупредить еще. Луку Торрезе? А вдруг азиат действовал по его приказу?.. Столь же вероятным вдохновителем покушения мог быть кто-либо из Консорциума или фонда "Новая Жизнь". Наименее вероятной была версия того, что убийцу нанял кто-то из ПА. Во все эпохи фанатики привыкли устраивать свои делишки самостоятельно, не привлекая наемников. Хорошо, ну а Амальфиани? Похоже, тоже нет. По словам Торрезе я до сих пор был ему для чего-то нужен.