И она пригласила меня в свою комнатку в мансарде. Если не считать креста, я не увидал там никаких священных изображений; пара книжек: Катехизис, Черная книга коммунизма и "Чума" Камю.

- Вы не поверите, месье, еще месяц назад я была совершенно неверующим человеком, хуже того, воинствующей атеисткой, многолетним членом Французской Компартии.

- Откуда же такая перемена?

- Мой сын умирал от СПИД. Он сам в этом был виноват, а точнее: мои методы воспитания без стрессов, наркотики, случайные любовники. Сориентировалась я ужасно поздно, уже не было надежд хотя бы на то, чтобы притормозить развитие болезни. Только вот скажите это матери. Я искала помощи у всяческих шаманов, биоэнерготерапевтов…

- И посчитали, будто бы Пристль никак не повредит?

- Я была в отчаянии. Рационально уже не думала. Я приехала сюда и предложила ему деньги за чудо. И знаете, что я услышала в ответ?

- Ну, не знаю. Что чудес не бывает?

- "Мне не нужны деньги. Пожертвуйте собственную душу".

- "Вам, господин?" – спросила я.

- "Да, Господу Наивысшему".

- "Но ведь это же невозможно, я не верю в что-то такое же смешное, как душа".

- "А в вечную жизнь своего сына мадам верит? Прошу вас, попробуйте!"

- "Да ведь это же отвратительный религиозный шантаж!" – воскликнула я, бесясь на то, что какой-то попик собирается сломить мою свободу вероисповедания.

- "Так ведь я ни к чему мадам не принуждаю. Мне кажется, тут произошла ошибка, вас направили не туда – я ведь никакой не чудотворец. Исцеляет вера. Я же, самое большее, могу молиться за мадам и за Армана…". Он сказал "Арман", месье слышит, а я ведь и не сообщила ему, как зовут моего мальчика.

- Выходит, ваш сын выздоровел? – спросил я.

- Нет, умер, - вздохнула женщина. – Тогда во мне не было достаточно веры.

- Тогда почему же вы остались здесь?

- Наш парижский врач сообщил мне по телефону, что как раз в тот момент, когда я беседовала с братом Раймондом, Арман попросил встречи со священником. А он ведь даже не был крещеным.

- Это могло быть случайностью.

- Конечно, могло быть. Вот только что-то слишком много таких случайностей. Я видела метаморфозы такого количества людей, которые очутились в зоне влияния брата Раймонда. Насмешники, которые со слезами признавались, что приехали сюда только лишь затем, чтобы сделать его смешным. Богачи, отдающие свое состояние на благотворительные цели. Пристль ничего не хотел для себя. Я видела детей с поражением работы мозга, которые начинали говорить, и мужчину с перебитым позвоночником, который обрел чувствительность в руках. Вскоре я и сама начала молиться. Поначалу несколько бессмысленно, повторяя то, что говорили другие, а потом уже и самостоятельно.

- И за кого мадам молилась?

Щеки женщины зарумянились от смущения.

- За глупых матерей… И прошу мне поверить, где-то недели две назад Раймонд сам направил на меня свой взгляд.

- "Клер, - сказал он, - ты пробыла долгий путь, я горжусь тобой. И потому осмелился иметь к тебе покорнейшую просьбу. Если я уйду, ожидай…".

- "Куда ты хотел бы уйти, Рей?".

- "Я говорю… если. А ты жди. Здесь появится мужчина, итальянец по имени Альдо, и тогда повтори ему слова: чтобы дойти, нужно идти дальше".

Я вскочил на ноги. Если это не было ловушкой, случилось нечто совершенно невероятное.

- Я – Альдо.

- Знаю. Иначе и не заговорила бы с вами.

- Он больше ничего не сказал? Где я должен его искать?

- Нет. Он сказал, что этого месье будет достаточно.



Пророк явно переоценил мою интеллигентность. Я понятия не имел, что делать дальше. Несмотря на все мои расспросы, мадам Клер стояла на своем, что Пристль ничего больше не передавал. Зато мне удалось довольно много узнать о самом Раймонде. Он был мелким, мальчишеским – таким хрупким – говорила женщина. Он был похож на тростинку, готовую сломаться при более-менее сильном порыве ветра; говорил он вполголоса, робко, иногда ему не хватало слов.

- За то у него были глаза…

- Самые обычные, ласковые, как будто затуманенные.

- Тогда где же скрывалась его сила? Чем очаровывал он людей, что те были гттовы бросить все и пойти за ним?

- Нас он завоевывал добротой и правдой. Нельзя было его не любить. Он был… Он есть, - поправилась мадам Клер, - словно сам Христос.

Должно быть, портрет был приукрашен, но я объяснил это экзальтацией пожилой дамы, в мыслях которой Пристль, явно, заменил покойного сына. Кроме того, вы начерченном ею силуэте одни свойства, казалось, исключали другие: мягкость и сила, доброта и бескомпромиссность.

- Если бы вы его только послушали, все сразу же стало бы ясным. Помню, в самом начале моего здесь пребывания, я участвовала в его беседе с женщиной. И не я одна; тогда перед замком нас здесь были тысячи. То была итальянка, мать пяти детей, и она ожидала шестого. Женщина была бедная, муж ее бросил. И она представляла рациональные аргументы в пользу абортов. Раймонд отвечал ей просто: "Женщина, не надо мучиться проблемой, которой нет. Ты избегнешь внутреннего разрыва, когда посчитаешь нечто неизбежным. Если ты принимаешь в качестве своей заповеди "Не убий", то будешь знать, что нет никаких условий, оправдывающих убийство; и ты станешь думать не о том, рожать ли дитя, но как им заняться". И он смог ее убедить. Брат Раймонд утверждал, что больше всего проблем у людей по причине избытка свободы, которую сами себе дали. Если поглядеть на жизнь в категории обязанностей и повинностей, если почаще думать о вещах неизбежных, но поменьше – о преходящей легкости…

И вот тогда я взяла голос, в нашем распоряжении было тогда множество микрофонов. Я страстно выступала к сведению роли женщины только как инкубатора, против лишения ее права на принятие решений… Говорила я весьма импульсивно.

Брат Рей парировал мое выступление деликатно и коротко:

- "Клер, а ты когда-нибудь говорила со своими родителями на тему: дискутировали ли они перед твоим рождением по вопросу: ребенок или новый автомобиль?".

Я замолкла.

- И люди принимали все это без возражений? – спросил я.

- В этом-то и заключалась его магия…

Наш разговор протянулся до полуденного времени. Потом я еще разговаривал с местным священником, который, рискуя отлучением от церкви, присоединился к крестосиним. Подобно сотрудникам Пристля, он казался потерянным. Работник стоянки выразил мучащие всех опасения:

- Его могли убить.

Я много размышлял над выражением: "Чтобы дойти, нужно идти дальше", только никак не мог этих слов интерпретировать. Вот что, черт подери, хотел он мне сообщить таким образом? Я снял частную комнату на краю города, опасаясь того, что люди Амальфиани наверняка будут меня разыскивать, и ожидал какого-нибудь знака. Еще я приобрел кассету с записями. Они не были профессиональными; в фоне были слышны отзвуки городского шума, свист ветра. Голос Пристля же звучал слабо, иногда на самой границе слышимости. Но было в нем нечто притягательное. В особенности мне понравился один псалом:

Высоко в горах мы к Богу ближе,

Между нами только тучи, солнце, ветер,

Ибо жизнь – словно путь крутой,

И каждая миля – словно много лет…

Озарение пришло во сне. В нем вернулся образ поездки на автомобиле в дождливую ночь по серпантинам дорог, руки, сжавшие руль. Дорожный указатель: "Анзер, 7 км".

Я сорвался с постели, за окном ночь, еще не начинало светать. По телефону я заказал такси.

- Вы отвезете меня в Анзер? – спросил я у таксиста с покрасневшими, как будто он только что поднялся с кровати, глазами.

- Если заплатите за обратную дорогу.

Я догадывался, чего искал в той округе Гурбиани. Высоко в горах располагался старый скит Пристля. Понятное дело, я не обманывал себя, что он мог в него вернуться, очень многие проверили это еще до меня, но раз мне нужно было "идти дальше", то куда… Там я, по крайней мере, найду какое-нибудь указание".