- У нас нет столько средств, - вздыхает Розенкранц.

- Этой проблемой займется мой банк, - заявляет вышедший из-за опоры мужчина.

Уго и Эусебио изумленно глядят на шефа. Кто, черт подери, этот человек, который прислушивался к их тайному совещанию? Лили, похоже, его знает, поскольку удивленной не выглядит.

- Ах, правда, забыл представить, - нервно смеется Гурбиани. – Это синьор Никколо Заккария, владелец Банко Амальфиа… Ансельмиано. Главный компаньон нашего замечательного предприятия.

Очередная смена в сценах моих воспоминаний. Похоже, это уже после возвращения из Сиона. Лаборатория SGC. За окном ночь. Всматривающийся в компьютерный монитор Кардуччи.

- Мы близимся к финалу, шеф. Через три недели прототип будет готов, мы можем запускать производство. Заводы в Малайзии только и ждут…

- Я как раз пришел об этом поговорить, Уго. У некоторых имеются сомнения относительно нашего предприятия. Я говорил по данному вопросу с директором Липпи.

- Сомнений только у коровы нет, - соглашается Кардуччи. – В направленном вам рапорте я сигнализировал о слабом пункте, которым является поддержание контроля над передатчиками. Если кто-то их захватит или накроет наши волны более сильным импульсом, людская орда с привитыми им процессорами станет слушать команд кого-то другого.

- Я думаю о еще большей угрозе. Мои размышления касаются вот чего: а имеем ли мы право на подобное вторжение в людские умы, на такие манипуляции?

Уго поднимается, срывает очки с носа.

- И это говорите вы? Вы, кто много лет поддерживал мои исследования, устранял мои сомнения.

- Ну а если я скажу тебе, что изменился? Что обдумал кое-какие вещи, и что теперь охотнее всего бы желал отступить.

- Можете на меня рассчитывать, а то с некоторого времени я чувствовал себя словно ученик волшебника. Охотнее всего я бы вернулся к работе над своими микропроцессорами для потребностей медицины. На этом ведь тоже можно заработать.

- Я рад, что м думаем одинаково. Только пока что пускай это останется между нами. Нам следовать действовать крайне осторожно. SGC уже потратила на это кучу денег. У нас серьезные долги. Я уже не говорю о миллиардах недавнего кредита от Банко Ансельмиано…

- Следовательно…

- А кто-нибудь кроме тебя мог бы контролировать подготовительный этап?

- Исключено. Целость концепции у меня в голове, сотрудникам известны только лишь детали, головная схема имеется лишь в зашифрованных файлах в моем компьютере. Ну, и вы тоже когда-то получили дискетку…

- Я ее скопировал и, на всякий случай, уничтожил.

- Это хорошо. Тогда ожидаю инструкций.

- Пока что, Уго, мы должны потянуть время. Пускай появятся непредвиденные трудности в работе над прототипом, конструктивные ошибки. Я хочу, чтобы внедрение программы запаздывало. Пускай даже и до полугода. А если бы со мной что-то произошло…

- Вы чего-то опасаетесь?

- Все мы смертны, Уго. Так вот, если со мной что-нибудь случится, ты отправишься в Швейцарию, в Сион. А там отыщешь человека по имени Раймонд Пристль.



- И это обещание Кардуччи не исполнил, - говорю я Раймонду, в значительной мере уже уставший от беседы и придавленный множеством фактов.

- Возможно, он не мог. Возможно, он оказался в чем-то вроде домашнего ареста. Может, его шантажировали.

- Такое возможно. Чем больше я вспоминаю себя из тех дней, тем больше вижу, каким я был наивным…

Через пробитую пробку в плотине беспамятства вливаются очередные образы. Беседа с Липпи на яхте. Настроения Лили Уотсон. Неопределенное беспокойство Торрезе, которое я недооцениваю. Потом странная встреча в SGC… В полночь у себя в кабинете я застаю Розенкранца, Бьянки и Лили Уотсон. Изумленные моим прибытием, они оправдываются, будто бы дорабатывают мелочи завтрашнего открытия Festa d'Amore.

- Мне бы не хотелось участвовать в гран-параде, - говорю я им. – Что-то я паршиво себя чувствую.

- Но парад без Великого Сатаны будет полным провалом, - восклицают все хором.

Уступаю им.

- Ладно, ладно. Буду я Великим Сатаной. – Но про себя добавляю: Это уже в последний раз! Не могу же я давать им поводов для подозрений. Особенно сейчас, когда мой план кристаллизуется. Мне необходимо отодвинуть нынешних сотрудников от рычагов власти. Если все хорошо приготовить.

Под утро принимаю звонок от Заккарии. Он настаивает на встрече. Допытывается, все ли в порядке с программой.

- Синьор Амальфиани выложил очень большие деньги, - неоднократно повторяет он.

- Все будет в порядке, - успокаиваю я его. И задумываюсь над тем, а вдруг беспокойство мафиози – это нечто большее, чем интуиция.



- Тогда он хотел сделать точно то же, что делаю сейчас, - говорю я Пристлю. – Но был весьма неосторожен, не принял во внимание, что за ним следят на всех уровнях, а ближайшие сотрудники готовы нанять убийц. К тому же вам захотят приписать роль вдохновителя преступления.

- Потому-то я здесь и укрылся, - поясняет Раймонд. – Я прекрасно понимаю, что они меня разыскивают точно так же, как и тебя, Альдо.

- Я не Альдо, - восклицаю я. – И не желаю им быть. Но боюсь, что вместе с обретением памяти Гурбиани может подавить Деросси.

- Даже если, брат мой, это будет уже новый Гурбиани?...

- Новый или старый, ненавижу их обоих. Не будем себя обманывать, ведь это же каналья, которая повернулась к добру исключительно из трусости.

- Не подходи к этому столь эмоционально, - очень тепло говорит рыжий монах. – Ведь кто-то из нас – не трус.

- Например, вы!

Раймонд горько усмехается.

- Ты даже не знаешь, как часто я боюсь. Как прошу у Предвечного отца, чтобы тот отвел от меня боль и страдания, что приписаны мне в будущем. А Гурбинани… Вопреки кажущемуся, не следует судить его слишком сурово. Чем он отличался от других людей своего времени? Возможно, масштабом деятельности, предприимчивости, отсутствием ханжества. Прошли ведь те времена, когда ханжество считали дань порока, сложенную добродетели… Разве не следует видеть тебя, Альдо, в качестве наиболее представительного продукта этого мира. Порожденный по образу его и подобию. Ты – его последствие и его отчаяние.

Молчу, ибо тогда придется сказать, что оправдывая Гурбиани, тем самым он еще сильнее осуждает меня, Альфредо Деросси, прозванного "Il Cane" – праотца торжествующего зла, демиурга этого великолепного мира.

- Не терзай себя, брат мой, - угадывает мои мысли пророк. – Воистину говорю тебе: были и во стократ большие грешники, но пришли они к святости в Господе.

22. Время апокалипсиса

Солнце достигает зенита, пещера, освещаемая до сих пор через восточный выход, погружается во мрак, так что мы выходим на скальную полку, прищуривая глаза и поглощая чистый, будто хрусталь, воздух.

- И что мне далее делать? – спрашиваю я у Пристля.

- А что бы ты хотел?

- Наверное, ты рассчитываешь на то, что я возьму на себя роль Гурбинани, прогоню тех бандитов из правления SGC и превращу эту машину разврата в орудие новой евангелизации:

- Если желаешь и можешь, сделай это.

- А ты дашь мне отпущение грехов? Ведь мою исповедь ты услышал?

- Этого я сделать не могу, поскольку епископ Сиона отказал мне в праве совершать таинства. Правда, я мог бы сослаться на высшее благословение…

- От кого?

Долю секунду он колеблется, отвечать ли.

- От Святого Отца. Я был у него, прежде чем спустился, чтобы проповедовать. Он страдал мучительными болями, от которых никакой медик не мог найти лекарства. Мы встретились в Ватиканских садах, я избавил его от страданий, а потом мы долго разговаривали, откровенно и сердечно. Я сообщил ему, что совершенно не желаю заменять собой ни Церкви, ни иерархов, но всего лишь облегчать людские страдания и давать свидетельство веры.