Я очнулся. Над горами прогремел гром.
- Гроза, гроза идет! – закричали мужчины.
И действительно, близился ливень. Сразу же люди начали удирать, забыв о нимфе и едва-едва исполненном жертвоприношении. Астарта, нимфа или же волшебным образом преображенная кухарка донны Пацци как будто бы под землю провалилась. Дождь падал все обильнее, громы били в вершины и в деревья с яростью императорской артиллерии. Я боялся за собственную жизнь, ведь неоднократно заслужил удара молнии, тем не менее, любопытство взяло во мне верх. Я переждал с десяток "Аве" и спустился к пруду. Там я не обнаружил ни следа от петуха и ягненка; не нашлись и сброшенные одежды, а ливень смыл кровь.
Промокший до нитки и переполненный амбивалентными чувствами в отношении чудес, магии и поллюции, я вернулся домой.
Лило три дня и три ночи. Если во всем этом и была рука Великой Матери Богов, то просьбу она выполнила на совесть. Сам я все время не покидал дома. К моему величайшему изумлению, на следующее утро Аурелия, болтливая и прыщавая как и раньше, как будто ничего и не было, приготовила нам завтрак и прибралась в помещениях. Я уже не расспрашивал у нее про старые легенды и сказания. Во мне теплилась надежда, что никто и никогда не узнает про мое участие в их шабаше. Но почему я не рассказал об этом священнику? Ведь у меня было самое сердечное намерение. Но я ожидал возвращения в Розеттину, а потом произошло множество других событий…
Дождь закончился так же неожиданно, как и начался, в средине третьей ночи. С рассветом мир обрел все свои краски, раскричались птицы. Меня же некая фатальная сила вновь потянула к развалинам. И к пруду. Пытливая часть моего разума (это же сколько раз впоследствии приходилось мне ее проклинать) требовала рационального объяснения виденных мною явлений, полушарие, ответственное за фантазирование, требовало своей порции сказочности.
Говоря по правде, в свете дня этот уголок утратил большую часть своей таинственности. В священном кругу паслись две абсолютно реальные козы, не обращающие на меня ни малейшего внимания. Я вошел в воду. Та уже устоялась после дождя и была сейчас холодной и хрустально чистой. Бредя по отмели, я вдруг напал на штольню и сразу же потерял почву под ногами. Недолго думая, я решил нырнуть с открытыми глазами. Подводная яма оказалась не глубже десятка локтей. У самого дна я заметил довольно-таки широкую щель и, не думая ни о чем плохом, что было свойственно моему возрасту, я проплыл в нее. По другой стороне я попал в небольшой подземный прудик. Над ним царил мрак, но воздух был свежий, на удивление не затхлый, следовательно, тут имелась какая-то вентиляция. Я всегда ношу с собой огниво, предусмотрительно защищенное от влаги, поэтому, вынырнув из воды, я тут же добыл огня. Уже через мгновение я пожалел о сделанном. Вид был совершенно неприятный. На краю озерца кучами лежали черепа, принадлежащие, скорее всего, таким же как я ищейкам. Пещера была невысокая, но довольно обширная. Под стенкой я заметил логовище, устланное шкурами; рядом находилось несколько масляных светильников, указывающих на то, что проживающее здесь существо никак не является слепым чудищем. И медный котелок, куда в ту памятную ночь бросали пожертвования; рядом стоял солидный сундук. Он был закрытый и весьма тяжелый. Именно в нем Аурелия, наверняка, хранила дары своих почитателей. Без труда я догадался, в чем же состояла суть ее обмана. На глазах деревенских дурачков старуха ныряла и менялась ролями с девицей, игравшей роль Богини. После чего здесь, в пещере, ожидала конца церемонии. Но вот кем была та юная Кибела, и где она пребывала теперь? Не менее волнующим был и другой вопрос: вся ли эта магия была только лишь мошенничеством? Ведь желанной цели им удалось достичь: дождь пролился!
Продвигаясь вглубь пещеры, я напал на пробитый в камне длинный коридор. Я решил выяснить, куда он меня приведет. Говорят, что из трудных ситуаций выводят простейшие выходы, так что я совершенно не удивился, когда тайный проход привел меня в небольшую каморку возле кухни на Вилле Пацци. Выходит, этим путем можно было незаметно попасть в дом! В эту пору все здесь выглядело пустым. Аурелия, собираясь на рынок, забрала малышню с собой, а батраки отправились в поле…
Какой-то шорох. Я превратился в слух. Скрежет посильнее, и нечто вроде вздоха. На досках каморки играло световое пятно, указывая на отверстие в стене. Я поднялся к нему. Огромную спальню донны Пацци заполняли потоки света, попадающие туда сквозь окошко в крыше. Все это позволяло без труда, ведь и занавеси балдахина были раскрыты, следить за подробностями баталии, ведущейся в ложе. Изумленный, я пялился на этот необыкновенный театр. Меж бледных, широко расставленных ног синьоры мерно подскакивала большая багровая задница, переходящая в спину без особых мышц, зато покрытую темными волосами.
- О-о, боже, божечки… - ритмично стонала Ариадна Пацци, закончив хрипло: - Б-б-божечки…
- Не взывай имени Господа понапрасну, - поучающим тоном заметил сидящий на ней верхом всадник, переходя с рыси в галоп.
Мне стало нехорошо. Я узнал голос отца Филиппо.
Кто знает, возможно, этот момент и определил всю мою дальнейшую жизнь. Нет, нет, веры я тогда не утратил. Еще нет. Тем не менее, я решительно вступил на путь греха и безнадзорности. Я уже не мог полностью открывать собственное сердце своему исповеднику. То есть, понятное дело, я регулярно исповедовался ему, признаваясь в полуправдах, попросту обманывая. А чем большие запасы тайн откладывались в моей совести, тем более я удивлялся, с какой легкостью это получается.
Моими каникулярными переживаниями я ни с кем не поделился. Даже со Сципионом. Впрочем, нашими умами овладели уже совершенно другие дела. Тем летом мы оба сильно выросли. В наших беседах начали появляться темы, всеобще признаваемые в качестве табу. Я показал Сципиону вторую часть тома "О добродетели"; он же добыл откуда-то рулон со скабрезными рисунками. Для подобного рода исследований мы забирались в башенку над мастерской Маркуса, в особенности уютной днем, когда тот не рисовал, а только неведомо где пропадал. Скорее всего, пил, потому что, обычно, возвращался через пару дней с набежавшими кровью глазами и опухшим лицом. Так что местечко было самым подходящим, чтобы вести фантастические эротические россказни с собою самим в главной роли. Сын купца фантазировал о горничной, к которой он, якобы, прокрадывался ночью и имел до самого утра; я же нес чушь про дочку ювелира… Вот разговорчики были! Так что руки немели.
Пока одним зимним днем, когда, сняв панталоны, мы не дорассказывали наши истории в четыре руки, Сципио взял меня в рот, после чего предложил, чтобы я сделал то же самое и ему. Я не хотел, поскольку знал, что это означает бесспорное и вековечное проклятие, вот только не сильно мог сопротивляться. И…
Стук деревянных протезов капитана Массимо! Мы перепугано сорвались с места. Если моряк увидит нас здесь голыми, с гадкими рисунками… Движением головы я указал коллеге на окошко. Тот метнулся к нему. Дорога по карнизу была ему известна. Я же, натягивая одежду, направился к двери.
- Куда же ты делся, bambini? Дядя тебя повсюду ищет, - хрипел капитан.
- Что-то случилось?
- Синьоре Джованнине снова сделалось хуже, она зовет к себе…
Он замолчал. Душераздирающий, вибрирующий вопль донесся со двора. Крик и стук, как будто бы кто-то сбросил сверху мешок со свеклой. Сломя голову, мы побежали вниз по лестнице.
После смерти Сципион казался раза в два мельче, чем при жизни. В его глазах застыл нечеловеческий испуг. Представляю, что он чувствовал, когда поскользнулся на сыром карнизе, когда руками отчаянно пытался схватиться за стену, когда планировал к молниеносно близящейся земле… Его панталоны были натянуты навыворот, но я надеялся на то, что в суматохе никто этого не заметит.
- Это что, вор? – допытывался дядя Бенни.
- Нет, это мой соученик. Он поспорил со мной, что заберется на крышу по дереву, по стене и по карнизам.
