И вот, значит, когда мы пришли однажды навестить Хедвиг, разговор зашёл о тех временах, когда она работала уборщицей на фабрике Голубого. И тут она упомянула, что однажды, прибирая в его кабинете, увидела, как он возится с секретным замком сейфа; и цифры ей сами собой запомнились, будто отпечатались в голове. У Хедвиг была вообще удивительная память на цифры, номера телефонов или там расписания поездов — всё тут же отпечатывалось, да так ясно, будто неоновые рекламы.

И дело, считайте, было сделано. Мы тут же «выудили» у Хедвиг код. Стаффан записал цифры на бумажку, а бумажку спрятал в самое надёжное место — в правый карман брюк, в котором не было ни единой дырки. Мы, «Поросята-бунтари», приготовились провести нашу последнюю и самую блестящую операцию — проникнуть в кабинет к Голубому и выкрасть украденные у рабочих деньги.

«Ночная охота» становилась уже для нас привычным делом. Забраться ночью в чужой дом — для нас это теперь было не страшней, чем для другого залезть мимоходом на чужую грядку. Но забраться на фабрику и совершить самое что ни на есть настоящее ограбление сейфа — тут было чего бояться.

Не стоит, наверное, рассказывать, какая погода была в ту ночь — какая влажность воздуха и какая сила ветра. Ночь была как ночь. Погода как погода. Ничего особенного. И по дороге ничего особенного не произошло — мы благополучно спустились по нашей улице и пошли через посёлок к фабрике. Всё было тихо, спокойно, пахло пижмой и собачьим, извиняюсь, дерьмом.

Этот последний запах шёл от ботинка Стаффана. Он вляпался в это дело прямо около площади и долго ругался и проклинал весь собачий род.

— Знаешь, сколько в Швеции развелось этих собак? — мрачно буркнул он.

— Не-а, — сказал я.

— Почти полмиллиона, — сказал он. — Вот и считай. Если каждая собака делает эти свои дела раз в день, а некоторые и чаще — сколько это получается в год?

— Ну и сколько же? — сказал я. Я никогда не был силен в устном счёте.

— Сто двадцать два миллиона пятьсот тысяч! — рявкнул он мне над самым ухом.

Я прямо рот открыл. Ну и цифра! Здорово же нам повезло, что мы только один раз вляпались.

Когда мы подошли к фабрике, ворота оказались на запоре. Другого и нельзя было ожидать. Здание фабрики выглядело очень страшно в темноте — будто какой спящий великан лежит на спине, а в пасти у него — потухшая сигара. А вдруг проснётся и сцапает нас? Я плохо представлял, сколько там полагается по закону за ограбление сейфа. Но если человека судят и приговаривают к штрафу только за то, что его поросёнок попрыгал немножко в чужом саду, то уж за такое-то дело можно было, конечно, загреметь будь здоров. Мы могли бы, наверное, угодить в тюрьму и просидеть там все наши лучшие, молодые годы.

При этой мысли я весь похолодел. Что скажут Оскар с Евой? И как же Лотта? Мы ведь даже видеться не будем — только на свиданиях в камере. Нет, это ужасно! Странно я вообще устроен. Каждый раз, как что-нибудь такое делаю, — ну, что-нибудь запрещённое — каждый раз мне мерещатся впереди всякие ужасы. Во мне будто сидит какой-то строгий старичок и чуть что — грозит мне пальцем: «Не делай этого! Разобьёшься! Поцарапаешь коленки! Влипнешь в неприятности!» И у меня уже всякое желание пропадает.

Но на этот раз я не собирался идти на попятный. Идея операции принадлежала мне. И что-то мне подсказывало, что идея эта была на редкость удачная. В моём плане был только один пробел: как нам проникнуть на фабрику? Запоры тут были такие, что не откроешь, конечно, никакими железяками. А главные ворота тоже на замке.

— Ты не подумал, как нам туда проникнуть? — спросил я Стаффана.

— Придётся перелезть, — сказал он. — На свете нет ничего невозможного. Стоит только захотеть.

Я недоверчиво посмотрел на высокую ограду с колючей проволокой наверху. Интересно, как он это себе представляет, подумал я. Стоит, значит, только захотеть — и перелетим на крыльях?!

— Я прихватил специальные кусачки для колючей проволоки, — сказал Стаффан. — Заберёмся — и перекусим.

Стаффан вечно таскал в карманах всякую всячину. Не карманы, а слесарная мастерская. Он вытащил кусачки, залез наверх — чик-чик-чик! — и вход открыт.

Вот так мы и преодолели это препятствие. В само здание фабрики мы проникли, разбив оконное стекло и протиснувшись в узкое отверстие. Кабинет Голубого отыскать было не трудно. Мы знали, что он на втором этаже. Но сначала мне хотелось заглянуть туда, где произошёл несчастный случай с Оскаром.

Мы включили свои карманные фонарики — иначе ни черта бы не увидели. На стенах заплясали страшные тени. Мы шли по пустому машинному залу. Хоть мы и шли на цыпочках, наши шаги всё равно отдавались гулким эхом.

Я остановился в том цехе, где, как мне показалось, всё это и случилось. Тут и правда было что-то вроде полки на стене. Наверное, та самая. Я посветил фонариком — тень от полки легла на стену. Мне вдруг почудилось, что это Оскар. Я прямо остолбенел.

— Пошли, — прошептал Стаффан. — Пошли отсюда.

Я тряхнул головой, чтоб стряхнуть с себя это наваждение. Мы вышли из цеха, прошли каким-то коридором и оказались у лестницы наверх. Жутковато было бродить чуть не ощупью по всем этим гулким цехам, коридорам и переходам. Мы крадучись поднялись по лестнице и отыскали наконец кабинет Голубого.

Мы посветили вокруг своими фонариками. Кабинет был довольно большой. Фонарики выхватывали из тьмы предмет за предметом. Вот письменный стол у окна, и перед ним вертящееся кресло. Вот, посередине, журнальный столик и несколько кресел. Вот картина на стене: парусник в бурном море. По-моему, тот, кто её рисовал, страдал морской болезнью.

А что это там в углу? Сейф, конечно!

Сейф был точь-в-точь как показывают в старых ковбойских фильмах, с большим таким секретным замком — диск с цифрами. Профессиональный взломщик, приложив к такому сейфу ухо, осторожно вертит своими натренированными пальцами туда-сюда диск — щёлк-щёлк-щёлк! — нужная комбинация цифр найдена — и дверца со вздохом открывается сама собой.

— Сейчас поглядим, — сказал Стаффан.

Он выудил из кармана бумажку с кодом. Потом присел перед сейфом на корточки и потёр руки — ну что ж, приступим! Он осторожно поворачивал диск — туда-сюда, туда-сюда.

А вдруг Голубой забрал оттуда деньги, подумал я. Вдруг там и денег-то никаких нет!

Деньги, конечно, были там — целая куча денег! Толстенные пачки, одна на другой. Мы, разинув рты, смотрели на эту кучу денег, лежавших здесь безо всякой пользы. Я вытаскивал пачку за пачкой и складывал в пластиковую сумку, которую захватил с собой.

Стаффан писал записку, которую задумал положить в сейф на место денег.

«НУ КАК, ЛОВКО? ДЕНЬГИ, КОТОРЫЕ ТЫ ТАК ЛОВКО СТЯНУЛ У РАБОЧИХ, ВЕРНУЛИСЬ К НИМ ОБРАТНО. ПОРОСЯТА-БУНТАРИ» —было написано там. Интересно бы поглядеть, что будет, когда Голубой заглянет в сейф и увидит эту записку вместо денег, подумал я. Представляю, какая у него будет рожа!

— Операция прошла без сучка, без задоринки, — сказал Стаффан.

И конечно, сглазил!

За дверью послышались какие-то голоса.

— Быстро! — сказал Стаффан. — Прячемся!

А куда прятаться-то? Мы растерянно оглянулись вокруг. Должен честно сказать, что в тот момент мы со Стаффаном меньше всего были похожи на хладнокровных «медвежатников». Мы одновременно увидели дверцу шкафа, одновременно подхватили свои вещички, подскочили к шкафу и залезли внутрь первым я, за мной Стаффан.

Только мы спрятались, как дверь в кабинет открылась.

Я узнал по голосу Голубого, а с ним был кто-то ещё.

«Нашли где спрятаться!» — подумал я. Я чувствовал себя в этом шкафу не слишком уютно. Во-первых, не очень-то удобно полусидеть-полулежать, скрючившись, да ещё когда под спиной у тебя упавшая вешалка, на ноге — Стаффан, а на голове — сумка. Во-вторых, Стаффан не поместился весь целиком. Один его ботинок выглядывал наружу через щель в неплотно прикрытой дверце. Надежда была только на то, что те двое снаружи ботинками сейчас не интересуются.