Это были совсем маленькие человечки. Такие маленькие, что легко выскочили из дедушкиного мешка в дырку с пятикопеечную монету.

Как они попали в мешок? Да проще простого: дед купил их в сельском магазине. Очень уж понравились — словно живые и даже чуточку похожие на его внуков. Один весёлый, улыбчивый, другой грустный, того гляди, заплачет.

Купил он человечков, сунул в мешок и — к дому, к внукам своим. Идёт, валенками по снегу поскрипывает, посмеивается в бороду. „Вот, думает, и подарок моим сорванцам!.. Весёлого Сашке отдам — он и сам весёлый. А грустного — Лёньке, тоже пара будет: Лёнька-то любит попищать. Чуть что, и — „пик-пик“. Так и скажу: — Вот тебе, Лёшенька, мальчик Пик, будете пищать вместе. А тебе, Саша, мальчик Хик — смейтесь, хихикайте на здоровье…“

Дедушка и не знал, что в мешке у него дырка, что человечков нет давно. Только перед домом заглянул в мешок, хлопнул себя по лбу и поплёлся обратно, пропажу искать.

Пик и Хик упали на лесной поляне, возле дороги, и воткнулись головами в снег, только ноги торчали. Потом две ноги спрятались, а на их месте показалась голова. И сразу можно было узнать, что это — весёлый Хик, потому что он поморгал глазами, повертелся во все стороны и улыбнулся.

Вы хотите знать, отчего ему было весело?

О! Во-первых, у него, как у всех порядочных людей, голова была теперь вверху, а ноги внизу. Во-вторых, недалеко от себя он увидел ноги братца. Они нацелились точнёхонько в небо.

Весёлый человек всегда найдёт, чему улыбнуться.

Но Хик не был пустосмешкой. Он поскорее добрался до Пика и вытащил его за ноги.

Всё лицо братцу залепил снег, а из-под снега ручейками текли слёзы.

— Ой, ничего не вижу! — стонал Пик.

А когда Хик вытер ему лицо, захныкал опять:

— Холодно…

— Вот новости! — засмеялся Хик. — А зачем ты из тёплого мешка выскочил?

— А в мешке темно было.

— Темно ему… Холодно… Ладно, идём-ка лучше по дороге, а то совсем замёрзнешь.

Не сделали братья и двух шагов, как навстречу им запрыгала белая гора. Полежит — и прыгнет, полежит — и прыгнет. Даже Хик испугался немножко, только виду не подал.

— Посмотри-ка, братец, как смешно прыгает это белое чучело, — сказал он.

Но Пик прижался к брату и завизжал так, словно ему за рубашку насыпали горячих углей.

— Ай-я-а!.. Мама!..

Оказывается, он был ещё и трусишка.

А белая гора будто выросла — поднялась перед ними и сказала:

— Здравствуйте, молодые люди.

Да, она так сказала, потому что это настоящий Белый Заяц стоял на задних лапах.

— Здравствуйте, дяденька Заяц, — ответил Хик.

— А почему один молодой человек плачет?

— Ему холодно.

— Холодно? — удивился Белый Заяц. — Но разве от слёз бывает теплее? Мокрые зайцы больше зябнут, чем сухие. А когда холодно, они бегают. Плакать — последнее дело. Неужели у людей всё наоборот?

— Нет, — сказал Хик. — У людей тоже мокрые больше зябнут. И они тоже бегают, когда им холодно. Или пляшут. А ещё работают — им некогда зябнуть. Но мой братец не умеет не плакать.

— Не умеет? — ещё больше удивился Заяц. — А как же он будет жить?

— Не знаю. Только он всегда плачет: и когда темно, и когда холодно, и когда жарко.

Белый Заяц ещё не встречал таких чудаков, которые всегда плачут, и не знал, что сказать. Сидел и молча шевелил губами.

Может быть, он что-нибудь и придумал бы, но тут из-за ёлок будто рыжим огнём полыхнуло.

— Тихо! — прошептал Заяц. — Главное — не пищать. Это Лиса, она не любит писка.

Он прижался к дороге и замер.

— Что же нам делать? — спросил Хик.

— Ладно, скажу, что делать. Видите дырку в снегу? Там ходы подснежные, дойдёте по ним до избушки… А мне некогда. Мне надо бегать, надо петли делать — хитрую Лису запутывать…

Заяц подбросил себя вверх и упал далеко от дороги за высокий куст. Только его братья и видели.

Лиса будто играла на поляне. То подкрадывалась к кому-то, то прыгала, скалила зубы и рыла снег. Из-под лап тучей летела снежная пыль.

— Страшно! — пропищал Пик. И Лиса встала как вкопанная, задвигала ушами. „Она не любит писка!“ — Хик вспомнил слова Зайца, зажал братцу рот и потащил к подснежному ходу.

— Пойдём, посмотрим, что там, под снегом, делается.

Но едва он втолкнул братца в тёмную лазейку, примчалась Лиса. Братья бежали, а на головы им сыпались льдинки — позади всё рушился и рушился потолок снежного хода. Здоровенная рыжая лапа вот-вот зацепит кривыми когтями.

Пик, наверно, пищал, но брат закрыл ему рот ладошкой так крепко, что не слышно было ни одного, даже самого слабенького звука. Лиса отстала.

Тогда Хик снял ладошку с лица Пика и сказал:

— Вот видишь, как славно можно удирать от этой рыжей красавицы! Только в другой раз сам зажимай себе рот, если будет страшно.

Теперь они шагом пробирались по узенькой снежной дороге. Когда глаза немножко привыкли, в голубом, точно лунном свете видно стало, что тут не один, а много ходов — и слева, и справа. Точь-в-точь улицы подснежного города. Но не слышится в нём ни голоса, ни музыки, ни смеха. Лишь шорохи по сторонам: пробегал кто-то невидимо и быстро.

Долго брели братья по улицам и переулкам — ходам и переходам. И Пик всё больше надувал губы, похныкивал тихонько:

— Уста-а-ал я…

— Ты устаешь потому, что губы дуешь да хнычешь, — отвечал брат. — Попробуй песни петь — легче будет.

Хик и в самом деле запел негромко:

Пел он и подпрыгивал на ходу, вскидывал голову.

Да и что не поднимать было нос! От Лисы они всё-таки ушли и теперь любовались голубыми подснежными улицами, которых никогда раньше не видывали.

С песней не заметили братья — очутились перед избушкой. Это был круглый шар, и окошечко круглое. Когда Хик постучал, из него высунулась остроносая мордочка.