Долгими бессонными ночами я думала о том, как выразить благодарность всем этим людям, которые так много помогали Пиппе, как мне отблагодарить их за то, что они позволили мне оставаться рядом с ней и днем, и ночью. Мне пришлось пользоваться здешней аптечкой, и я заметила, насколько она скудна, поэтому я решила основать фонд и дать ему имя Пиппы, чтобы на эти средства обеспечить лекарствами больницу и лечение зверей в зарослях, если это понадобится. Нужно было обсудить этот вопрос с доверенными лицами, ответственными за Фонд Эльсы, и я заранее решила заняться этим, как только представится возможность.
Видеть страдания животных всегда было для меня настоящей пыткой, но сейчас эта мука стала невыносимой — страх за жизнь Пиппы как будто обнажил все мои нервы, и они были напряжены до предела. Особенно тяжело было слышать, как кричал от боли один маленький львенок; мне казалось, что еще немного, и я не выдержу. Ночь за ночью я видела, как он все кружится и кружится по клетке с опущенной головой, пока не свалится, не зароется мордочкой в сено, да так, что едва не задыхается. В те редкие минуты, когда Пиппе становилось легче, я брала несчастного малыша на колени и старалась хоть как-то утешить его.
Четыре ночи бедное маленькое существо мучилось, борясь со смертью, а потом его не стало. С какой горечью я смотрела вслед людям, выносившим мертвого львенка, а вместе с ним дукера, антилопу-пала и двух гепардов — все они погибли в эту же ночь. Но хотя эти ужасные случаи переворачивали мне душу, я все больше и больше верила в то, что Пиппа выживет. Я видела, что она ест с аппетитом, рана ее становилась все чище и больше не пахла, и даже кровообращение восстановилось почти во всей лапе. Видеть, как день ото дня ей становится лучше, — это было похоже на чудо! Только бы кости остались здоровыми, только бы сердце выдержало огромные дозы снотворного — и она спасена.
И чем лучше она себя чувствовала, тем труднее мне было понять нашего первого ветеринара. Он, как и раньше, считал, что я не имею права настаивать на том, чтобы Пиппа оставалась в живых, что это чистейший эгоизм, если не проявление садизма и жестокости… Он был уверен, что всякое лечение — напрасная потеря времени, и недавно наотрез отказался мерить Пиппе температуру — все равно, мол, она скоро подохнет. Но как ни тягостны были для меня его визиты, он все же заходил по утрам, потому что второй ветеринар был слишком занят, чтобы дважды в день ездить в больницу за восемь миль и давать Пиппе снотворное по утрам. Тем временем известие о несчастье с Пиппой уже распространилось, и нас стали навещать друзья, они предлагали посидеть с Пиппой, чтобы я могла лишний раз принять ванну; они одолжили мне свою машину, и теперь можно было ездить на ней в дом Джулиана, и вообще они старались скрасить мое существование; навезли мне посуды и все время приносили всякие вкусные вещи.
У меня появилось множество новых друзей и среди них — Лью Хэркстал, студент-зоолог из США. Он приехал поблагодарить меня за стипендию, которую ему назначил Фонд Эльсы, чтобы дать ему возможность изучать страусов в национальном парке Найроби. Занятия в университете еще не начинались, и он предложил мне бегать, когда надо, за покупками и вообще готов был выполнять любые поручения.
Однажды меня навестил мой друг, доктор Джеральд Невилл. Его очень беспокоила моя рука, и он требовал, чтобы тут же, в больнице, я проходила физиотерапевтические процедуры. Операция, сделанная в Лондоне, прошла хорошо, но теперь рука сделалась малоподвижной, а пальцы плохо разгибались — кожа и кости стали срастаться с пересаженными сухожилиями. Поэтому пальцы у меня скрючились. Доктор настаивал, чтобы я надевала шину хотя бы по ночам, надо было выправить руку, но я никак не могла пойти на это: я и так несла предельную нагрузку, и хорошо, если мне удавалось урывками поспать в общей сложности хоть пять часов, не хватало еще этой сковывающей движения шины!
А тем временем лапа у Пиппы подживала, и теперь ей угрожала уже не сама рана, а чрезмерные дозы успокаивающих лекарств, которые ей приходилось вводить ежедневно. Долго ли еще ее сердце сможет выдержать натиск этих сильнодействующих средств? Тот ветеринар, который приезжал вечером, ввел ей лекарства, поддерживающие сердце и печень, соответственно уменьшив дозу снотворного, и посоветовал мне дать ей еще дозу, только в случае крайней необходимости.
Ночью в одиннадцать часов Пиппа начала рычать, а потом ее тело стали сводить судороги, такие долгие и сильные, что мне пришлось впрыснуть ей остатки снотворного; после этого она спокойно уснула.
Наутро температура у нее упала ниже нормальной. Вечерний доктор очень беспокоился за ее сердце и решил попробовать другое снотворное, которое, как он считал, не имеет такого серьезного побочного действия.
Он снова ввел минимальную дозу, а остальное велел ввести в случае необходимости.
И я тоже чуть не попала в число его пациентов. В этот день я обварила правую руку кипятком, и теперь пузыри стали лопаться. Он волновался, что в эти открытые раны попадет инфекция, когда я буду перевязывать лапу Пиппы, и потребовал вызвать врача, чтобы сделать мне уколы пенициллина и противостолбнячной сыворотки. Врач появился в восемь часов вечера, и к тому времени мы оказались во тьме в самом прямом смысле слова: в больнице не хватало электроэнергии. Так что сначала нужно было найти сторожа, чтобы он отпер контору Национального парка, и там врач принялся за лечение. Получив оба укола, я сразу же вернулась к Пиппе, чтобы рядом с ней снова нести в темноте свою бессонную вахту.
Пиппа ослабела и дышала очень медленно, но ночь прошла спокойно и дополнительного снотворного не понадобилось. Тревожно вслушиваясь в ее дыхание, я вдруг уловила слабое чириканье, похожее на зов маленького детеныша гепарда. Больница все еще была погружена во тьму, и я не могла понять, откуда исходит этот звук. Он показался мне тем более загадочным, что всех молодых гепардов уже несколько дней как перевели в новое помещение. Но я ни с чем не могла спутать зов маленького гепарда — должно быть, новичка принесли, пока я уходила делать уколы.
Я прижимала Пиппу к себе, чувствовала, как слабо бьется ее сердце, и призывы маленького гепарда вселяли в меня тревогу.
На другое утро Пиппа дышала нормально, но температура все еще была пониженной: 37,5°. Я сказала об этом утреннему доктору — именно сегодня он был необычайно любезен. Глядя, как я скармливаю Пиппе полуфунтовый кусок мяса, он ввел ей снотворное и полную дозу сернилана. Я хотела дать Пиппе еще мяса, но она закрыла глаза и опустила голову на подстилку. Я спросила, почему она перестала есть, ветеринар ответил, что она, должно быть, устала, и с этими словами ушел.
Больше Пиппа не проснулась. Это было 7 октября.
Немного позже пришел Лью Хэркстал. Он проявил глубокое участие и предложил отвезти нас в Меру, чтобы можно было похоронить Пиппу там, в ее лагере. Потом он пошел делать деревянный ящик для Пиппы, купил сухого льда, чтобы выложить его изнутри, и нанял лендровер, потому что тяжелый громоздкий ящик не поместился бы на багажнике легковой машины.
А я тем временем послала радиограмму Джорджу с просьбой встретить нас в лагере Пиппы и приготовить лопаты.
Когда мы выносили Пиппу из больницы, меня преследовало чириканье маленького гепарда — он все звал, звал, звал, пока шум мотора не заглушил его голос.
Дорога в Меру была долгой, и у меня было достаточно времени, чтобы вспомнить все, что произошло за эти семнадцать дней. Я знала теперь, что Пиппу можно было бы спасти, если бы ей наложили легкую, металлическую или, еще лучше, пластмассовую лангету, тогда можно было бы каждый день осматривать ее лапу. Если бы мы применили такую съемную лангету, Пиппа могла бы остаться в Меру — в вольере Уайти, в знакомой обстановке, и все неудобства вынужденного заточения были бы сведены к минимуму.
Мне не терпелось узнать, как там Биг-Бой, Тайни и Сомба. Бен писал мне, что 23 сентября, в тот день, когда я уехала из Меру, директор видел их на взлетной полосе; они были в полном здравии и с полными животами. На следующей неделе мужчины несколько раз находили следы гепардов, а один раз наткнулись на кости молодого водяного козла, окруженные следами гепардов. Но только через девять дней они нашли молодых на скалистой гряде примерно в двух милях от конторы. Гриф навел их на остатки туши дукера, и тут они заметили наших гепардов под кустом в нескольких ярдах от добычи. Когда Бен подошел, они замурлыкали и, судя по всему, были страшно рады снова с ним повидаться спустя двадцать дней после того, как все мы были вместе в последний раз.
